«Сигнал» — это медиа от создателей «Медузы». Мы разбираем главные термины, понятия и мемы, при помощи которых все говорят и думают о войне, мире и власти. Мы хотим выяснить, что они значат на самом деле. Сегодняшний выпуск мы публикуем для читателей «Медузы». Если вам понравилось — подписаться на рассылку и подкаст «Сигнал» можно здесь.

2022 год был, конечно, в первую очередь годом, когда началось полномасштабное военное вторжение России в Украину. Российская армия уничтожила целые города. Погибли десятки, если не сотни тысяч человек — как солдат, так и гражданских. На оккупированных Россией территориях Украины людей пытали и насиловали, грабили дома. Россия аннексировала несколько украинских регионов. Политики то и дело угрожали ядерным оружием. 

В России ввели военную цензуру. За год по политическим мотивам задержали более 20 тысяч человек. Видные оппозиционные политики оказались в тюрьме из-за своей антивоенной позиции. 

В сентябре Владимир Путин объявил мобилизацию. Сотни тысяч человек поехали на войну, другие сотни тысяч эмигрировали («релоцировались»).

Из-за международных санкций из России стали уходить иностранные компании, и множество людей остались без работы.

Мирные переговоры России и Украины были безуспешны. Никто не знает, когда и как закончится война.

Кроме войны, в 2022-м случились беспорядки в Казахстане — их подавили войска ОДКБ (в основном российские); пограничные бои между Кыргызстаном и Таджикистаном; новые столкновения между Азербайджаном и Арменией в Карабахе; вспышка оспы обезьян; ковидные локдауны и протесты в Китае; отмена конституционного права на аборт в США; очередное ужесточение репрессий против ЛГБТ-людей в России; запрет женщинам учиться в университетах в Афганистане. В Европе наступил энергетический кризис, а миру в целом, похоже, грозит рецессия.

Это был очень, очень тяжелый год. И, в общем, нетрудно догадаться, что об этом скажет в своем новогоднем обращении Владимир Путин.

Почему мы вообще смотрим новогоднее обращение?

Это ритуал единения власти с народом. Он притворяется старой традицией, хотя на деле в России утвердился совсем недавно.

Изобрели эту традицию в Великобритании. Основатель и первый генеральный директор «Би-би-си» Джон Рейт предложил королю Георгу V обратиться к нации по радио на Рождество еще в 1922 году. Монарх отказался, потому что считал, что радио предназначено только для развлечений и политической агитации. 

Однако десять лет спустя Георг передумал. В 1932 году за несколько часов до наступления Рождества он вышел в прямой эфир. Текст выступления — всего 251 слово — написал Редьярд Киплинг. Обращение имело огромный успех во всем мире — и с тех пор британские монархи пропускали рождественское обращение к нации всего трижды (в 1936-м, 1938-м и 1969 годах). С 1957 года его стали транслировать не только по радио, но и по телевидению.

Рождественское обращение стало частью королевского церемониала, исполнением важнейшей символической функции монарха, ритуалом единения народа.

Традицию быстро переняли лидеры других стран, причем многие перенесли его дату с Рождества на Новый год — видимо, чтобы подчеркнуть его светский характер. В Германии, например, с 1949 года с рождественским обращением выступал президент (глава государства), а с новогодним — канцлер (глава правительства), с 1970-го они поменялись. 

В СССР новогоднее обращение именно руководителей государств было редкостью. Поначалу Новый год вообще не очень-то праздновали: елка, подарки и Дед Мороз слишком прочно ассоциировались с дореволюционными рождественскими традициями. «Реабилитировали» праздник только в 1936-м: 1 января «Правда» опубликовала фотографию Иосифа Сталина с поздравлением: «С новым годом, товарищи! С новыми победами под знаменем Ленина-Сталина!». В статье под названием «Стахановский год» советская власть обещала, что «Новый год <…> принесет еще более блестящие победы, чем год прошедший». Первая кремлевская елка состоялась на 1937-й.

С первым новогодним обращением к народу по радио 31 декабря 1941 года выступил формальный глава советского государства Михаил Калинин. Дата, кажется, не требует дополнительных комментариев. Но регулярным такое обращение не стало.

Традицию новогодних телевизионных обращений к советскому народу заложил лишь Леонид Брежнев — впервые он с ним выступил 31 декабря 1969 года. Но продержался всего несколько лет: здоровье и дикция стали подводить. 

Единственным руководителем СССР, который каждый год выступал с новогодним обращением, был Михаил Горбачев. Да и то не без оговорок. На новый 1987 год советские граждане увидели по телевизору обращение… американского президента Рональда Рейгана — а Горбачев обратился к американцам.  

Вот что особенно примечательно: в СССР, выходит, не было устойчивой многолетней традиции новогодних обращений руководителя страны — и Горбачев мог играть с этим форматом. Та же британская королева себе такого позволить не могла. 

При Борисе Ельцине игры продолжались. На новый 1992 год — спустя считаные дни после того как СССР перестал существовать — россияне слушали речь комика Михаила Задорнова. В последующие годы на разных телевизионных каналах Ельцина то и дело подменяли звезды вроде Аллы Пугачевой и Софии Ротару, а на новый 1999 год на НТВ (в ту пору оппозиционном) — кукла президента из сатирической программы (озвучивал актер Сергей Безруков). Год спустя Ельцин именно в формате новогоднего обращения объявил о своей отставке и представил Владимира Путина в качестве своего преемника. 

При Путине игры закончились. Каждый Новый год, который он встречал в должности президента, он выступал с телевизионным обращением, и ни один канал ни разу его не заменял никем, кроме Дмитрия Медведева.

Президенты России говорили в новогодних обращениях, что год был тяжелым?

Да.

Борис Ельцин в своих обращениях иногда признавал свои ошибки (раз, два, три), а в последнем даже просил прощения — не за год, а за все свое президентство. 

Путин же с самого начала своего правления старается фокусироваться на позитивной повестке. В 2000 году он говорил, что «не у всех богатый стол», — это, конечно, был упрек предшественнику. Последующие годы были для президента России «позитивным», «разными», «динамичными», «успешными». 

Только в 2004 году Путин вспоминал о «трагических событиях этого года» — но слова «Беслан» не произнес.

В остальных обращениях он говорил об «укреплении международной репутации России», о росте ВВП, о борьбе с терроризмом, росте рождаемости. Со временем новогодние речи Путина стали совсем абстрактными: он стал говорить о ценностях, переданных «нам предками», о том, что «народ должен сплотиться вокруг великой России»; напоминал о грядущих юбилеях «Великой Победы» и передавал отдельные поздравления военным.

Путин лишь дважды в новогодних обращениях признавал сложности. 2016 год он назвал «непростым», а про ковидный 2020-й сказал так: «Уходящий год вместил в себя груз нескольких лет; был трудным для каждого из нас». 

Что характерно, Дмитрий Медведев, которому довелось выступать с четырьмя новогодними обращениями, трижды признавал трудности. Например, в 2008-м (когда Россия воевала с Грузией) говорил о «драматических испытаниях», а 2011-й назвал «непростым» (в декабре как раз были в разгаре самые масштабные за десять с лишним лет политические протесты). 

Фраза «это был тяжелый год» окончательно стала мемом благодаря песне Семена Слепакова — и ныне прочно ассоциируется с новогодним обращением президента. Но ассоциация эта, строго говоря, ложная: президенты иногда выражали эту эмоцию, но не использовали именно такую формулировку. Примерно так же фольклорное «я устал, я ухожу» задним числом приписали Борису Ельцину — на самом деле в своем прощальном обращении он этого не произносил. 

Но такие ассоциации просто так не возникают. В песне Слепакова про «тяжелый год» — и предсказуемость, и усталость, и безнадега, и апатия — главные эмоции россиян на исходе 2022 года. 57% граждан страны считают, что этот год был хуже предыдущего.

Мы готовим это письмо, еще не слышав обращения Путина на новый 2023 год. Рискнем предположить: он не скажет, что 2022 год был тяжелым. Вот про испытания, возможно, что-то скажет. 

А когда будет легче?

Никакая академическая наука не может ответить на этот вопрос. Да и вряд ли кому-то нужен на него научный ответ. Тут нужен такой ответ, который помогает жить дальше. 

Прежде всего отметим вот что. На Новый год «навешана» вся мистика, вся магия и вся вера в чудо, присущая человечеству этак с эпохи неолита. Начало нового годового цикла могло быть приурочено к зимнему солнцестоянию (как у нас), весеннему или осеннему равноденствию. Во все времена и во всех культурах в этот момент совершались какие-то ритуалы заклинания земли и неба. Люди надеялись, что благодаря им следующий год будет не таким тяжелым, как предыдущий: что обойдется без наводнений, без засух, без моровых поветрий, что будет благоприятная погода и хороший урожай. Эта вера в чудо и надежда на лучшее, видимо, жизненно необходимы роду человеческому. 

Недюжинные усилия мировой поп-науки (в лице, например, психолога Стивена Пинкера и врача Ханса Рослинга) направлены на то, чтобы подвести под эту надежду какое-то основание. 

Ход рассуждений обычно примерно следующий. Почти по всем мало-мальски объективным показателям (ожидаемая продолжительность жизни, выживаемость при эпидемиях, потребляемые калории, доля насильственных смертей и так далее) человечество сейчас живет куда лучше, чем когда-либо. И стоит ожидать, что в дальнейшем — пусть не в перспективе года, но в перспективе десяти, пятидесяти, ста лет — жизнь продолжит становиться лучше: мы изобретаем новые лекарства, новые источники энергии, новые способы освободить людей от тяжелого ручного труда и так далее. Этот прогресс, конечно, не прямолинеен и, решая одни проблемы, то и дело порождает другие — но человеческая изобретательность неистощима, и в конце концов и этим новым проблемам находятся решения. 

Чтобы проникнуться таким прогрессистским «вселенским оптимизмом», придется абстрагироваться от страданий многих конкретных людей. Человека, который прямо сейчас голодает, замерзает или прячется в подвале от очередного обстрела, вряд ли утешит, что в среднем по миру растет подушевой ВВП и снижается младенческая смертность.

Изменения к лучшему, как правило, происходят медленно и незаметно. «Доля насильственных преступлений снизилась на полпроцента» или «никто не развязал новую войну» — о таких вещах не рассказывают по «Би-би-си» и не пишут в «Медузе». Надо «отмотать» на сто-двести лет назад, чтобы осознать, например, что некогда люди совсем иначе относились к войне: она была естественным состоянием, а мир — лишь перерывом между войнами; теперь все ровно наоборот, а развязывание войны почти повсеместно признано уголовным преступлением. Когда и как это случилась эта перемена — никто сказать не может. Но вряд ли кто-то станет спорить, что это перемена к лучшему. 

Есть другой способ ответа на вопрос: «Когда станет легче?» — куда более гуманистический. Звучит так: «Когда-нибудь — обязательно».

Американский бизнес-консультант Джим Коллинз в своей книге «От хорошего к великому» (2001) популяризовал так называемый «парадокс Стокдейла». Феномен назван в честь американского военного летчика Джима Стокдейла, который во время вьетнамской войны провел больше семи лет в плену. Он утверждал, что в заключении первыми теряли рассудок оптимисты — те, кто был уверен, что «к Рождеству будем дома». Потому что Рождество наступало и проходило, а они так и оставались в плену — и их охватывало отчаяние. Те, кто переставал надеяться на спасение, держались немногим лучше. 

Как утверждал Стокдейл, лучше всего держались те, кто не ждал чудес и отчетливо осознавал, что придется пережить еще немало горя и лишений, — но, вопреки всему, сохранял упрямую веру, что когда-нибудь — не обязательно завтра, не обязательно в течение года или даже десяти лет — но когда-нибудь, рано или поздно, так или иначе они окажутся на свободе. 

Тот же способ пережить невыносимые времена описывал Виктор Франкл — австрийский психолог, который провел больше двух с половиной лет в нацистских концлагерях. 

Этот парадокс ныне превратился в параграф бесчисленных пособий по самопомощи. И если бы мы были «вселенскими оптимистами», мы бы сказали, что это тоже прогресс: Франкл и Стокдейл выстрадали это знание в концлагерях — а теперь его можно почерпнуть из дешевенькой книжки.

Это был тяжелый год. И облегчения на Новый год нам, скорее всего, не подарят. Но когда-нибудь обязательно станет легче.