«Я не могу отменить свое прошлое, но считаю, что я хороший человек» На третий год войны на украинско-польской границе продолжают работать волонтеры из России. У них почти нет средств на помощь беженцам — но они не уезжают. Репортаж «Медузы»
Ситуация на польско-украинской границе в 2024 году совсем не такая, как в первый год полномасштабного вторжения России в Украину. Поток беженцев схлынул, и волонтеров, которые помогали им, тоже стало заметно меньше. Но пока идет война, и те и другие по-прежнему здесь. Среди волонтеров, которые продолжают работать на границе Польши и Украины, немало россиян. Специально для «Медузы» фотограф Сергей Строителев рассказывает, как они помогают нуждающимся, выгорают (но не уезжают домой) — и что чувствуют после всего, что увидели и услышали на границе.
Пшемысль — небольшой польский город на границе с Украиной, который в первые месяцы полномасштабной войны стал основным транзитным пунктом для украинских беженцев, направлявшихся в Европу. На погранпереходе Медыка — Шегини в 20 километрах от Пшемысля выстраивались многотысячные очереди. Всего через этот пропускной пункт с начала конфликта прошли более миллиона человек.
Одновременно с первыми потоками беженцев в Пшемысль приехала небольшая группа россиян, которые выступили против войны и захотели помочь украинцам. Так собралась команда организации Russians for Ukraine — волонтеры помогают беженцам решать разные проблемы, от поисков шелтера до отправления в другие страны Евросоюза.
В конце 2023 года волна бегущих в Европу украинцев постепенно пошла на спад. Сейчас примерное число прибывающих в Пшемысль беженцев, по данным волонтеров, составляет 100 человек в неделю. Но волонтеры продолжают работать на границе.
«Когда я сюда приехал, понял, что это то место, где я должен быть»
Петляющая проселочная дорога в Медыке ведет во двор с большой двухэтажной постройкой, на фасаде которой закреплены два флага — украинский и бело-сине-белый, который используют россияне, выступающие против войны и режима в РФ.
В предбаннике — горы из обуви, желтых волонтерских жилетов и пакетов гуманитарной помощи; дальше — коридор и кухня. Над обеденным столом развешены фотографии волонтеров. На стене напротив — «доска любви» с напоминаниями, когда у кого из команды день рождения.
— Так, что сегодня будем готовить? — спрашивает сам себя один из волонтеров и открывает холодильник, заклеенный разрисованными портретами Путина. — Нужны руки, сегодня что-то типа субботника будет. Сейчас гараж расчищать будем от всякого дерьма, чтобы место не занимало.
Это Гоша — ему 39 лет, в конце февраля 2022 года он одним из первых поехал волонтерить в Медыку. В Польше он живет уже 12 лет: уехать из России пришлось, так как, по его словам, ему и его семье «грозили уголовки за госизмену». Гоша и его близкие с начала 2000-х «занимались оппозиционной деятельностью»: состояли в движении «Оборона», работали наблюдателями на различных выборах.
Гоша признается, что ждал большой войны между Россией и Украиной после аннексии Крыма и крушения малайзийского «боинга» в Донецкой области. «Невротичность общества достигла такой степени, что ее можно было снять только войной. События, начавшиеся в феврале 2022-го, не стали сюрпризом», — говорит волонтер.
Изначально Гоша отправился в Медыку, чтобы встретить друзей из Киева. «Мы приехали с товарищем в ночь с 25-го на 26-е [февраля] — и увидели толпы людей, просто тысячи. Оценив масштаб бедствия, мы решили вернуться на машине, в которой можно было бы ночевать, и уже надолго. Мы поняли, что можем пригодиться еще и потому, что знаем несколько языков», — вспоминает Гоша.
Первое время присутствие россиян на границе шокировало как украинцев, так и местные власти, продолжает волонтер. Беженцы благодарили их и радовались, что «в России борьба не закончена». А чиновники, по словам Гоши, «очень долго дискриминировали по паспортам, говорили, что мы здесь не можем работать». «Нами занимались менты, угрожали увезти меня куда-то в подвал. Мэр обвинял нас в том, что мы берем [у украинцев] деньги за проезд до Варшавы. Но мы дали отпор через местные медиа», — рассказывает волонтер по пути к гаражу.
Гараж забит всевозможным скарбом, от тюбиков зубной пасты до бронежилетов. «Нам много всего привозят [НКО и неравнодушные люди], иногда даже не спрашивают, нужно или нет. Бывает, что у продуктов скоро истекает срок годности, вот и лежат портятся. Мы сейчас это все почистим, а хорошие излишки закинем в шелтер к нашему американскому товарищу [волонтеру] Джею», — объясняет Гоша.
Вместе с ним и другими россиянами беженцам помогает итальянка Мария. В отличие от Гоши, она не находится на границе постоянно — сейчас она приехала сюда во второй раз. Мария рассказывает, что начала учить русский, когда ей было 20 лет, — «потому что нравились трудные языки». Для этого она даже поехала в Петербург — время, проведенное в России, Мария называет «сложным опытом». «На улицах никто не улыбался, было очень холодно, я жила в общежитии. Когда вернулась в Рим, решила закрыть историю с русским, подумав, что Россия — не совсем моя страна», — признается итальянка.
Вернуться к изучению языка она решила после начала полномасштабной войны, а на границу приехала весной 2023-го. «Я читала „Медузу“ для практики и из репортажа узнала об этой организации [Russians for Ukraine] — мне стало любопытно. Я подумала, что это очень крутой кейс: люди из двух [воюющих] стран до сих пор помогают друг другу», — говорит Мария.
Она не единственная иностранка среди россиян в организации. Там состоят и сами украинцы — некоторые, как виолончелист Антон, приезжают из Европы и волонтерят на границе по две-три недели подряд. «Я музыкант, уже несколько лет живу в Швейцарии. В Пшемысле я оказался, провожая мать обратно в Украину. Я вывез ее после начала войны, но она захотела вернуться. Когда я сюда приехал, понял, что это то место, где я должен быть», — говорит Антон.
К слову «Russians» в названии организации он «поначалу отнесся настороженно». «Хотя я знал, что в России есть оппозиция, на всякий случай спросил волонтеров, как они относятся к режиму. Мне ответили, что очень негативно, и этого было достаточно, — рассказывает украинец. — Да и организация была не важна: мне главное — помогать. У меня нет постоянной работы и семьи, я фрилансер. Мне кажется, такие люди, как я, идеально подходят для волонтерства».
«Я переступила через порог лагеря — и практически не выходила долгие месяцы»
Волонтеры собираются на кухне, чтобы обсудить планы на следующий день. За расписание всегда отвечает 52-летняя Яна. Из-за нехватки рабочих рук при планировании она учитывает не только общую загрузку, но и состояние каждого из волонтеров — физическое и моральное. В расписании Яна указывает, кто из волонтеров встречает разные группы беженцев, куда их нужно отвезти — например, в шелтер или сразу на вокзал, — а также распределяет обязанности по волонтерскому дому.
До полномасштабного вторжения Яна занималась недвижимостью в России. В Польшу она приехала за месяц до начала войны: у нее польские корни, и она хотела выучить язык, чтобы позже, возможно, переехать. Волонтерка вспоминает, что 24 февраля, после звонка сына, сообщившего ей о вторжении российских войск в Украину, она была «раздавлена», но понимала, что «стыдно сидеть без дела». Знакомые связали Яну с волонтерами на польско-украинской границе, и она поехала в Медыку. Там ее встретил Гоша. Волонтерского дома тогда еще не было, спать приходилось в машине. А работать — в лагере для беженцев, который польские власти оборудовали в здании супермаркета Tesco (сейчас этот пункт размещения уже закрыли).
«Я переступила через порог лагеря и практически не выходила долгие месяцы. Это был ад — около 17 тысяч человек в день. Иногда казалось, что ты уже не можешь встать», — вспоминает Яна.
Поначалу в разговорах с украинцами и поляками волонтерка не могла признаться, что она из России. «Помню, как снимала деньги в варшавском банкомате, когда было уже понятно, что карты скоро аннулируют, — рассказывает Яна. — Операция не проходила. Ко мне подошла полька и сказала, что банкомат сломан. Она поняла, что я не местная, и спросила, из Украины ли я. Я не смогла сказать, что нет. Не помню, как добежала до отеля. Рыдала всю ночь».
Теперь Яна уверена, что говорить правду важно — как о себе, так и о режиме в России. «Если разговор заходит, я рассказываю украинцам о диктатуре в России, о том, как люди выходили на Болотную, — говорит она. — Некоторые не знали этого раньше и меняют свое отношение к русским. Я ведь не могу отменить свое прошлое, но считаю, что я хороший человек».
Когда расписание готово, она отправляет его в чат волонтеров, где они обмениваются новостями о ситуации на границе, обсуждают изменения в планах, делятся переживаниями, подбадривают друг друга и иногда шутят. Нередко составленное Яной расписание приходится нарушать — если появляется запрос от дружественной немецкой организации Rubikus, которая тоже помогает украинским беженцам выехать в ЕС.
«Так, — оповещает всех Гоша, — несколько беженцев, семья, пересекают границу пешком. Одна женщина в возрасте и плохо ходит, у молодого парня проблемы с сердцем. Нужно их подхватить, и [отвезти] в шелтер».
Волонтеры садятся в машину и едут на границу. Там торговцы под дождем продают дешевый коньяк и сигареты. «Вон смотри, все равно делать нечего, пока ждем», — говорит один из волонтеров, указывая на размытые фигурки вдалеке. Он направляется к ним и спрашивает, нужна ли помощь. Женщина, которой на вид около 40 лет, крестит молодого человека, рядом — пожилая украинка в инвалидном кресле. «Парень только что перешел границу как сопровождающий своей инвалидизированной родственницы. Он едет в Европу от войны, а мать со старушкой — обратно в Украину. Таким образом молодые парни пытаются спастись. Тут всякое бывает, нечего удивляться», — объясняет волонтер после разговора с тремя украинцами. Помощь им не нужна.
Вскоре появляются беженцы, которых должны встретить Гоша и его напарники. «Здравствуйте, я Алексей Алексеевич. Родом из Харькова, а вы откуда? Из России? — представляется пожилой украинец, вытирая лоб платком. — Мужики, только честно давайте, довезите меня куда надо. У меня в сумке бутерброды с сыром — испортились, наверное — и документы. Больше ничего нет».
«Ой, господи, как же я не хотела ехать. Верните меня обратно! — в сердцах говорит украинка Галина. — Внук сердцем болеет, у сына жена там [в Европе], но меня-то зачем они с собой тащат? Сама бы никогда не поехала в эту Норвегию».
По словам Гоши, «это не сложные кейсы». «В сентябре прошлого года семья уезжала из оккупированной Херсонской области. Они сидели до последнего, пока их не затопило: бабушка была парализована. Бабушка эта парализованная возьми да и умри на пересадке в Варшаве. Мы сами организовывали ее кремацию», — вздыхает волонтер.
«В этих чемоданах была вся жизнь этих старушек. Это была картина полного разрушения»
На вокзале Пшемысля беженцев встречает 41-летний волонтер Данил. Он приезжает сюда из города Кошице в восточной Словакии уже в девятый раз — дорога в один конец занимает около четырех часов. Данил все знает о вокзале. «Так получилось, что мы [с другими волонтерами] начали ходить туда с самого начала, с самого первого приезда, и эта точка теперь негласно закреплена за нами в расписании», — объясняет россиянин.
Он переехал в Словакию еще в 2021 году, после ареста Алексея Навального, так как понял, что не хочет «жить в этой стране». Его жена, попросившая «Медузу» об анонимности, присоединилась к нему год спустя. «Изначально я думала, что получится жить на две страны. Не хотела уезжать, потому что считала, что в России должны оставаться люди, которые чувствуют иначе. Но когда [в сентябре 2022 года] началась мобилизация, обстановка стала невыносимой», — говорит россиянка.
Данил начал волонтерить еще в Словакии: 25 февраля встретил две украинские семьи на погранпереходе Ужгород — Вишне Немецке и отвез их на вокзал в Кошице. Такие поездки Данил совершал почти каждые сутки — это продолжалось до начала мая 2022-го. А в конце июня он увидел пост в соцсети X (бывший твиттер), что помощь волонтеров нужна в Польше, и с тех пор стал ездить в Медыку.
Несколько дней назад Данил простудился, но все равно приехал с женой на вокзал Пшемысля. «В [волонтерском] доме все болели жестко неделю назад — наверное, мы тоже заразились. Но надо ехать. В основном мы встречаем на вокзале людей, кейсы которых нам передает Rubikus», — рассказывает Данил.
Волонтер ждет поезд, который приходит в 05:15 утра. Он должен встретить пожилого украинца с онкологическим заболеванием. В телефоне у Данила сохранена его фотография. «У него сильные боли. Думаю, придется еще заехать в аптеку, потом завезем его в дружественный шелтер к американцу Джею, а затем вернемся обратно на вокзал. Пока план такой», — объясняет Данил.
Уставший с дороги украинец Леонид, с трудом сойдя с поезда на платформу, ждет волонтеров слегка согнувшись — видно, что он скрывает боль. «Как же меня достали эти боли и эта война. Я в Питере учился в кораблестроительном, много лет назад. Если бы тогда мне кто-то сказал, что будет война, махнул бы рукой и подумал, что, часом, не безумец ли», — рассказывает Леонид.
Данил немного говорит на украинском, поэтому объясняет беженцам, как найти нужный им поезд, и рассказывает о возможности получить консультацию и помощь у представителей Украинского дома в Варшаве, сотрудники которого работают в здании вокзала, выпить там горячего чаю и перекусить. Женщины с детьми могут переночевать в комнате матери и ребенка. По словам Данила, он уже научился с первого взгляда понимать, кому требуется помощь, — «по языку тела и взгляду, ищущему или потерянному».
«Помню, встретил двух бабушек с двумя чемоданами. Одна из них постоянно спрашивала: „А мы уже в Германии?“ В этих чемоданах была вся их жизнь. Кроме них, у этих женщин ничего не было. Это была картина полного разрушения», — вспоминает волонтер.
У меня стабильный заработок и спокойная работа. Но когда я попадаю в Пшемысль, то понимаю, что некоторые вещи просто не имеют значения. Я беспокоюсь о какой-то там доверенности, которую не успел сделать вчера, а тут потерявшие все люди бегут от войны с сумкой, в которую вместилось все их прошлое. В Пшемысле как будто попадаешь в другую, параллельную реальность. Я бы сравнил это с фильмами [Дэвида] Линча.
В ожидании следующей встречи — приезжает украинка с двумя детьми; у одного из них расстройство аутистического спектра — Данил стоит под дождем перед выходом из таможенного пункта, выглядывая из-за спин таксистов. Украинка Ольга и дети появляются только через час. «Я вас не сразу узнал, простите. Давайте чемодан. Машина припаркована в нескольких минутах. Дойдем?» — спрашивает Данил. Ольга кивает; видно, что она очень устала, на руках плачет ребенок.
Украина мне казалась ближе к Европе не только географически. Но пообщавшись с украинцами, я узнал, что там немало внутренних проблем, очень похожих на те, что есть в РФ и Беларуси. Кроме того, непоследовательность и лицемерие политиков западного мира, вовлеченных в происходящее, не добавляет оптимизма. Но это мало влияет на волонтерскую деятельность. Есть государства и их игры, а есть люди в беде. Невозможно оставаться в стороне.
«Сейчас все уже выгорели конкретно. Но мы держимся»
Из-за нехватки финансирования собственный шелтер Russians for Ukraine закрылся в начале 2024 года. Поэтому всех новоприбывших беженцев волонтеры привозят в шелтер, расположенный в здании бывшего мебельного магазина в нескольких минутах езды от вокзала. Его открыл 45-летний американец Джей — он не состоит ни в каких организациях и работает сам по себе. «Наверное, я полный псих, что решился все это организовать, но ведь сработало. Все, что вы видите, сделано на донаты, — говорит Джей. — Я тут с самого начала войны, это уже в какой-то степени мой дом. Если мы тоже не найдем финансирования и закроемся, поеду в Украину, буду пытаться открыть шелтер там».
Первое, что бросается в глаза, когда заходишь в помещение, — рисунки детей на стенах, множество игрушек и пазлов. Рядом дети играют за компьютерами в Minecraft. В комнатах, где живут беженцы, — только двухъярусные деревянные кровати и розетки. Для большинства это пристанище всего на один или два дня, чтобы отдохнуть перед дорогой в другие города Европы. Другие задерживаются — например, если волонтеры организации Rubikus еще не успели выстроить для беженца дальнейший маршрут.
В шелтере под руководством Джея работает международный коллектив волонтеров, среди них только одна россиянка — 27-летняя Даша. Раньше она жила в доме Russians for Ukraine, но потом перебралась к иностранцам.
Даша говорит, что ей «нравится помогать людям по жизни». Она занималась волонтерством еще в России: сдавала кровь, работала в Центре имени Рогачева с тяжело больными детьми и в Первом московском хосписе. По словам Даши, ей всегда хотелось уехать из России и война стала «последним триггером».
Сначала россиянка жила и волонтерила в Грузии, отправляла заявки на работу в Красный Крест и UNICEF, чтобы помогать украинцам в Польше, но получала отказы: организации искали только квалифицированных врачей. А потом знакомые рассказали ей о Russians for Ukraine. Она связалась с командой, и ее пригласили в Пшемысль. Но со временем Даша решила, что хочет поработать с волонтерами из других стран.
Мне кажется, у россиян слишком большой комплекс коллективной вины, а еще они очень политизированные. Это было сложно эмоционально, и я решила съехать в волонтерский дом к иностранцам, которые приезжали не потому что боролись с режимом, а из внутренних потребностей — это больше совпадает с моими ощущениями. Уже год я с ними. Сейчас все уже выгорели конкретно, поэтому все не так бойко, как в первые дни. Но мы держимся. Да волонтерство и не должно пахнуть бабочками.
Каждую среду около пяти вечера к шелтеру подъезжает автобус с беженцами. Волонтеры Russians for Ukraine работают здесь же, помогая команде Джея. Сам американец стоит у входа и громко смеется — уставшие украинцы тоже начинают улыбаться. Даша переписывает данные паспортов и регистрирует новоприбывших. Волонтер Майк уже приготовил ужин, и беженцы собираются за столами. «Ты должна попробовать картошку, этот чертов Майк опять сделал шедевр!» — говорит Джей одной из беженок, а волонтерка рядом переводит ей его слова. В музыкальной колонке играет «Iʼm a Barbie girl in a Barbie world».
На диване сидит молодой украинец Максим, он из Ирпеня Киевской области. «Вы россияне? — спрашивает Максим волонтеров Russian for Ukraine. — Говорите без акцента. Спасибо! Я знаю, что не все русские плохие и что не стоит судить всех за поступки одного маньяка».
Харьковчанин Алексей Алексеевич не может найти себе места. То и дело он выходит из комнаты и спрашивает: «Сколько сейчас? Половина седьмого? А кто приедет за мной и во сколько?»
«Не могу лежать. Спать тоже не могу. И есть не хочу, нервничаю, — жалуется Алексей Алексеевич. — Точно довезете меня?» Он крепко сжимает рукоятку своей трости и пристально смотрит в глаза волонтерам. Но волонтеры не раздражаются.
Джей и Гоша рассказывают куда более непростую историю. Молодая украинка Настя перешла границу пешком и оказалась в шелтере Джея. Там у нее случился нервный срыв, и она ушла. Вскоре волонтерам удалось найти Настю и уговорить ее вернуться в шелтер. «У меня синдром Аспергера, я не могу тут больше сидеть. Есть ВНЖ Дании, там меня ждут — отправьте меня туда срочно!» — пересказывают волонтеры жалобы Насти. Несколько минут спустя она, по их словам, встала посреди дороги, раскинув руки, и закричала, что бросится под машину.
«Мы, конечно, пытаемся слушать и решать проблемы. Не бросать же людей на произвол судьбы. Мы отправим Настю куда она требует, но, откровенно говоря, наш временной и психологический ресурс не бесконечен», — говорит Гоша.
«Ни с кем из Москвы сейчас не общаемся. Вы только на свой счет не принимайте»
Волонтер Данил везет на вокзал украинца Леонида.
— Я думал прогуляться немного по городу перед отъездом, но были сильные боли с самого утра, не смог пойти, — вздыхает Леонид.
— Мы сейчас вас прокатим, не беспокойтесь. До вашего автобуса еще 40 минут, успеем показать вам Пшемысль, — отвечает Данил. Леонид улыбается.
«Ну все, счастливо вам! Вы едете в аэропорт? Вы летали до этого? Вы, главное, не волнуйтесь, все будет хорошо. Гугл-переводчиком умеете пользоваться?» — интересуется Данил у каждого, кого провожает. Попрощавшись со своим пассажиром, он сразу едет обратно в шелтер, где его уже ждет следующий беженец.
«Ой, Вова, привет!» — обращается Данил к украинцу Владимиру, которого встречает в шелтере. Тот недавно прибыл из Запорожья, куда ездил навестить больную мать. Семья перебралась в город из Бахмута после начала войны, а затем Владимир уехал на реабилитацию в Нидерланды. «Ты уже уезжаешь? Давай помогу тебе загрузиться в автобус, — предлагает Данил. — Слушай, они же могут подумать, что ты пьяный, — еще высадят тебя или арестуют. Давай тебе на листочке напишем: „Я не пьяный, у меня был инсульт“, чтобы не возникало проблем?»
Часто работать приходится даже ночью. Итальянка Мария катит в инвалидном кресле Александра. Вместе с ними через здание вокзала к автобусу быстрым шагом идут беженка Марина, волонтерка из шелтера Джея и Данил с двумя огромными сумками.
— Мы его не возьмем, с ним кто-нибудь едет? Для колясочника в таком состоянии нужен сопровождающий, — говорят водители компании Flixbus.
— Возьмите, пожалуйста! Александр, вы ведь доедете? — спрашивает Мария. Украинец молча кивает. Ему предстоит 12-часовая дорога до Берлина, родственников в Европе у Александра нет, но его должны встретить волонтеры.
Маршрут планирует волонтер-координатор. Он покупает билеты и выстраивает цепь из организаций в разных городах, чтобы на каждом этапе человека встречали и провожали в лагерь беженцев или, если это необходимо, госпиталь. Если беженцу по какой-то причине не удается уехать, выстроенная цепь помощи рвется, деньги пропадают и договоренности нарушаются.
«День-два могут подождать, но если человек [беженец], например, опаздывает на самолет — это уже катастрофа. Иногда дорога из лагеря или медицинского центра занимает два часа в один конец. Приедут ли они [волонтеры] во второй раз, если что-то пошло не так, мы не знаем. Поэтому только одна попытка, о плане Б никто не говорит», — рассказывают волонтеры.
По пути обратно в волонтерский дом Данил получает сообщение от команды Rubikus: «Спасибо, что встретили Леонида с утра и заехали в аптеку, он был очень тронут таким приемом. Что бы мы без вас делали». На следующее утро волонтерам пишут из Берлина: Александр тоже доехал, его встретили.
Итальянка Мария помогает паре из Украины — Сергею и Анне — разместиться в машине. Выезжают пораньше, чтобы не суетиться в аэропорту: украинцы улетают в Данию.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Мария.
— Все ок, я просто никогда не летал. Анька-то летала в Польшу, а я первый раз. Волнуюсь, — признается Сергей.
Машина проносится по шоссе среди полей желтого рапса. «Белиссимо!» — восхищается Мария. Сергей заговаривает с одним из волонтеров:
А вы из России? Сейчас у вас там, наверное, могут посадить за такую фотографию желтых полей и синего неба. До сих пор не понимаю, что произошло с людьми, — как будто всех изменили враз. Вот Анька в Москве работала, было у нее там много друзей — сейчас ни с кем не общаемся, они все поддерживают войну. Вы только на свой счет не принимайте, мы все понимаем, вы ведь тут — это многое значит.
В аэропорту Мария помогает паре пройти регистрацию, после чего все прощаются. «Вот вам коньяк и водка — хорошие, украинские. Вы выпейте с компанией вечером, нас вспомните добрым словом. Вы, Мария, молодец, спасибо вам! Мы, кстати, писали в Красный Крест, и они нам отказали в транспортировке. А вы помогли», — говорит Анна.
На обратном пути волонтеры замечают, что у них заканчивается бензин. «Не моя машина, непривычно, я думала, что дотянем до заправки», — объясняет Мария. На гугл-картах она находит ближайшую АЗС и звонит по указанному номеру.
«Черт, я не говорил по-английски лет 20, — отвечает голос в трубке. — Я сейчас не работаю на заправке, раньше работал — наверное, поэтому мой телефон там до сих пор указан. Но я вам помогу. Вышлите мне точку на карте, где вы находитесь».
Через полчаса из темноты появляется высокий поляк с огромной канистрой бензина. «Donʼt worry, be happy», — приветствует он волонтеров, заливает бензин и помогает Марии завести машину.
«Вы просто ангел! — благодарит итальянка. — У нас для вас есть подарок — держите коньяк, согреетесь. Спасибо вам, вы нас спасли».
«Мой опыт по сравнению с опытом этой хрупкой девочки — ничто»
До начала войны 50-летний москвич Женя считал, что его жизнь «сложилась»: у него есть семья и хорошая работа, которую он «выстраивал по кирпичику» со времен учебы в университете. Но когда он увидел, как российские войска наносят удары по украинским городам, то понял, что «дальше жить этой самодовольной жизнью невозможно».
26 февраля они с женой вышли на Тверскую с одиночными пикетами — их быстро забрали в полицию и, по словам Жени, начали запугивать арестом. Из отделения пару отпустили под утро, и они решили уехать из России. Купили первые попавшиеся билеты в Турцию, оттуда — в Варшаву, где и начали заниматься волонтерством: встречали эвакуационные поезда.
Не могли просто сидеть и заниматься своими делами, не замечать происходящее. Надо было что-то делать, чтобы не сойти с ума. Помню, как меня попросили встретить 18-летнюю девушку из Мариуполя. Она была полностью дезориентирована, плакала, не знала, что ей делать. Я пригласил ее в «Макдоналдс», там разговорились, быстро нашли ей принимающую семью в Риге — и в тот же день она уехала. Никогда не забуду, как она сказала, что у нее память пропала кусками, после того как она увидела трупы соседей и знакомых, лежащие прямо на улице. А потом они с семьей просидели несколько недель в подвале. Я понял, что мой жизненный опыт по сравнению с опытом этой хрупкой девочки — ничто.
Женя не живет в волонтерском доме — он приезжает из Варшавы, когда требуется его помощь. В этот раз ему предстоит 15-часовая дорога в Бремен, куда он везет на своей машине украинку Наталию из Бахмута. В немецком городе она будет проходить реабилитацию после тяжелой автомобильной аварии.
Наталию размещают на двух задних сиденьях автомобиля, на надувном матрасе. «Главное — продержаться до больницы», — сцепив зубы от боли, говорит украинка.
Уже в дороге Женя признается, что у него «не всегда получается вывозить ситуацию», — помогают антидепрессанты. Но он считает, что россияне и команда американца Джея не могут бросить беженцев.
Все эти большие организации, как Красный Крест и иже с ними, просто обосрались на этой войне! Им неинтересны такие люди, как Наталия, они не собираются им помогать. На оппозиционном «Форуме свободной России» я пытался говорить о том, как волонтерам необходима поддержка, о реальных делах. Но, к сожалению, на таких мероприятиях собираются одни балаболы и тусовщики, которым лишь бы болтовней заниматься. Они меня еще и обвинили в том, что я пиарюсь на этой теме. Но каждый судит сам по себе, видимо.
«Наталия, у вас все в порядке? Может, вам поесть? — прерывается Женя и трогает матрас. — Надо бы подкачать, сейчас тормознем, и я сделаю. Потом надо остановиться на заправке, я немного посплю. Чувствую, что заболевать начал».
Машина доезжает до Бремена уже в темноте — все корпуса в реабилитационном центре кажутся закрытыми. К главному входу в здание, где еще горит свет, подбегает местный волонтер от Rubikus — его тоже зовут Женя. После многочисленных звонков в дружественные организации и изучения плана огромного реабилитационного центра, выданного вахтершей, волонтеры получают нужные контакты и узнают номер корпуса, где Наталию уже ждет медперсонал.
«Вот это лабиринт у них тут — целый город! Наверное, человек 500 лечится, не меньше. Но ситуация [Наталии] рядовая и не самая печальная [поэтому так долго не удавалось решить проблему с размещением]. В общем-то быстро разрулили, благо есть кому позвонить», — заключает бременский волонтер Женя.
«Вы откуда? Из России? Я из Сербии, — говорит один из медбратьев на ломаном русском. — А что тут делаете? А, точно, мобилизация! Я за новостями слежу каждый день».
Наталию перевозят в отдельную палату — около двери большими буквами написано ее имя. «До свидания, спасибо вам!» — благодарит волонтеров украинка.
В машине Женя (тот, что из Варшавы) снимает очки и растирает лицо руками. «Что-то тяжко мне далась эта поездка, теперь надо выпить немного пива и лечь спать, — вздыхает он. — Часов через семь едем обратно».
«Есть война, где ребята героически штурмуют окопы, а есть другая ее часть»
— Это уже мой дом, — говорит 25-летняя волонтерка Маша.
Она вспоминает, как 24 февраля украинка, которой она преподавала английский онлайн, сказала, что не может прийти на занятие, потому что началась полномасштабная война. Следующий месяц Маша помнит обрывками: у нее постоянно случались панические атаки. Знакомый предлагал поехать в Мексику и даже купил ей билет, но она поняла, что хочет поволонтерить в Польше. Приехала на две недели, но осталась на месяц.
Работала в лагере для беженцев, в комнате матери и ребенка. Были бессонные дни. Потом вернулась в Россию на три месяца: думала, начну искать какой-то выход из эмоциональной ямы, но не смогла. Месяц я спала и болела, месяц играла в «Симс». Потом поняла, что так больше не может продолжаться. Шенген еще был открыт, и я вернулась к волонтерам, уже надолго. Недавно подалась на политическое убежище в Польше.
По саду около волонтерского дома прогуливается 26-летний россиянин Дмитрий (имя изменено по просьбе героя). «Надо заниматься спортом, сейчас буду делать подход, — говорит он. — Не люблю, когда живот висит. Помню, в России сидел в камере — вот где я быстро поправился без движения».
До начала войны Дмитрий делал карьеру в политике — по его словам, у него были «хорошие перспективы». Но опыт показал ему, что «это прогнившая система, не подразумевающая развития». «Я видел коррупцию. Видел государство, где полностью отсутствуют права человека. После начала войны уехал в Польшу волонтерить, по-другому просто не могло быть. Есть война, где ребята героически штурмуют окопы, а есть другая ее часть — бесконечная вереница раскладушек, женщин, детей и стариков, людей, у которых больше нет дома», — рассказывает волонтер.
* * *
Наступает вечер. Несколько волонтеров стоят около гаража с гуманитарной помощью и смотрят на тлеющие в мангале угли. До прибытия новых беженцев осталось не так много времени, план на следующий день уже доступен в чате волонтерского дома.
— Сейчас осталось очень мало людей, готовых помогать. Только мы и Джей [со своей командой]. Я почти всегда тут, на мне многое завязано. Я не бросаю из последних сил. Но мы не можем уехать, бросить людей, — говорит Яна.
— Есть плита ответственности, которая тебя уже раздавила в лепешку, и когда на нее сверху падает еще 100, а потом еще 500 плит, ты уже их не чувствуешь, — рассуждает Гоша. — В любом случае мы нужны: 80% украинцев, которые уезжают из страны, проходят через нас. Мы как деревенская пожарная часть: должны быть тут, чтобы реагировать.
Текст и фотографии: Сергей Строителев
Фоторедактор: Михаил Ставцев