«Стало понятно, что с мечтами пора завязывать» Митинг на Болотной площади 6 мая 2012 года. Уже очевидно, что этот день — один из самых важных в современной истории России. Вот каким его запомнили читатели «Медузы»
6 мая 2012-го — один из самых важных дней для современной России. Ровно 12 лет назад в центре Москвы прошел «Марш миллионов», в котором приняли участие десятки тысяч человек. Его кульминацией стали столкновения протестующих с ОМОНом на Болотной площади и многочисленные задержания, вылившиеся в «болотное дело». Так завершилась серия массовых протестов зимы и весны 2011–2012 годов против результатов выборов в Госдуму и президентских выборов, на которых Владимир Путин вернулся к власти. После этого настолько масштабных уличных акций против режима уже не было, а представить их сейчас абсолютно невозможно. Многие читатели «Медузы» хорошо помнят митинг на Болотной площади — нам прислали десятки подробных рассказов. Публикуем некоторые из них с незначительной редактурой.
Мария
Давно не думала об этом дне, а он был странный. Мы тогда не пропускали ни одного митинга — прямо семьей, с родителями и сестрой. В тот раз оставили папу дома, пошли втроем — и хорошо, он бы такой день физически не вытянул.
В начале все было как обычно, дошли до Болотной, в отличном настроении. Потом толпа почему-то остановилась. Стало тесно и тревожно. Что происходило, мы не понимали. Дальше в памяти все смазалось: мы выбрались на площадь, постояли, попытались вернуться и очутились в давке, кто-то закричал, что пустили газ — стало очень страшно. Мама вытащила нас обратно.
Мимо прошли [Алексей] Навальный с [лидером движения «Левый фронт» Сергеем] Удальцовым, звали к сцене; мы отправились за ними. На наших глазах их свинтили. [Борис] Немцов как-то по-мальчишески забрался на вышку, его сняли и тоже свинтили.
Потом мы ждали на площади, почему-то массово водили хоровод. Затем на мосту встречали аплодисментами выдавленных с площади героев — в крови и синяках. А после до позднего вечера гуляли по ближайшим улицам, много бегали от ментов, ловивших всех, кто попадался под руку, братались со своими.
Потом оказались у ОВД на Полянке, куда свезли наших задержанных лидеров. Нас разогнали (буквально — убегать пришлось быстро), и начался дикий ливень. Так этот день и закончился.
Следующий я проспала, а потом было несколько дней совершенно волшебной микроутопии. «Оккупай Абай», мы мирно тусили с радикальными леваками и даже нациками, спокойно дискутировали о политике и жизни — с людьми, которых обычно я бы обходила по широкой дуге. Было весело и интересно — и все мы самым абсурдным образом были настроены крайне оптимистично.
А потом все закончилось. Кого-то нет в живых, кто-то сидит, кто-то уехал, остальные вынуждены молчать. Страна тоже закончилась. Как странно это все было. Как наивно и глупо. И как здорово.
Иван
Я шел в голове колонны, чуть позади оппозиционных випов. Когда шествие остановилось, я подумал: может, дополнительный контроль. Но тут один из участников, вставших на бордюр Большого Каменного моста, сказал: «Их больше, чем нас!» Я тоже забрался на бордюр — и в направлении Пашкова дома и Боровицкой увидел море «космонавтов».
Потом началось винтилово и отход дворами в разные стороны. В тот момент понял, что в этом противостоянии нам не победить — и внутренне капитулировал перед этой властью.
Даниил
Мне было 17 лет. Помню в толпе у самой сцены группу молодых людей, предлагавших прорваться к Кремлю. Я присоединился к тем, кто начал осуждать провокаторов. Тогда мне, наивному, казалось, что гражданское общество уже обогнало в развитии систему власти и морального превосходства мирного протеста хватит для перемен. Глядя из сегодняшнего дня, я сожалею, что в прошлом был недостаточно радикален.
Кирилл
В начале шествия мы с подругой случайно оказались около группы ЛГБТК-активистов и сторонников Pussy Riot. Нас попросили недолго подержать большой транспарант во главе колонны, и мы согласились. В это время мимо нас проходили фоторепортеры — и с тех пор мы так и украшаем собой статью на «Википедии» про права ЛГБТК-сообщества в России. Я рад, что мы оказались именно там — сегодня для меня очевидно, что это была одна из главных колонн.
Мы ходили на каждую крупную акцию протеста начиная с митинга на Болотной в [декабре] 2011 года, и это шествие от них поначалу ничем не отличалось. А когда на площади началась жесть, мы оказались в противоположной ее части: нас зажало между толпой и оцеплением ОМОНа, и мы ничего не видели — ни избиений, ни перевернутых биотуалетов. Но впервые накрыло ощущение, что сегодня нас задержат — в первый раз. Я уже на пальцах считал, смогу ли выйти из спецприемника до отпуска: десять суток — вроде успеваю; пятнадцать — пропускаю самолет. И вдруг оцепление молча расступилось. О том, что происходило невдалеке от нас в это время, мы узнали уже из новостей по дороге домой.
Период «болотных протестов» ненадолго дал мне надежду на демократические перемены в России. После 6 мая стало понятно, что с этими мечтами пора завязывать. Вскоре я переехал в ЕС и с тех пор в России бывал только наездами. Думаю, не нужно говорить, что последние годы только укрепили меня в правильности этого выбора.
Кристина
Мне было 16 или 17 лет. Я жила очень далеко от Москвы и видела только то, что нам разрешали видеть. Я еще не искала альтернативной информации в сети и не разбиралась в политике, у меня не было такого стремления. Хотя с 15 лет я заводила разговоры о том, что у нас здесь точно что-то не так. Я видела, что люди вокруг, в отличие от всех этих «побежденных врагов» из учебников истории, не жили нормально в «великой России». Все это просто не сходилось в моей голове. Но никто не пытался говорить со мной серьезно, меня игнорировали.
Мне жаль, что я не знала достаточно. Я бы стремилась к эмиграции, а не просто мечтала о ней и слушала страшилки про сложность и опасность переезда. И сегодня не была бы в начале своего пути, потому что в итоге стала одной из тех, кто уехал в 2022 году. Мне жаль упущенного времени, ведь сейчас многие пишут, что поняли все еще тогда, в 2012 году, а всех остальных людей все устраивало до нападения на Украину и мобилизации.
Я соболезную всем, кто в те дни боролся за свободную Россию и пострадал от этой власти.
Артем
Не был я там, и теперь мне очень стыдно за это. Если бы все мы, кто тогда причислял себя к «сочувствующим», перешли в разряд «участвующих», история, думаю, сложилась бы иначе. Ведь людей было море. А стал бы океан. Действительно серьезная сила.
Илья
Это был последний оппозиционный митинг, который я посетил. Я был молод, горяч и полон надежд на перемены. Казалось, надо еще чуть-чуть надавить, не расходиться, простоять там до инаугурации [7 мая] — и все изменится, власть пойдет на попятную, нас услышат, проведут новые выборы. Нас ведь много.
Успел потолкаться с ОМОНом в первых рядах, получить палкой, побегать от них. Но потом — когда из толпы выхватили и унесли очередного парня, а мы не смогли его удержать — я оглянулся назад. Увидел, что большинство не готово и не хочет ничего менять, они просто стоят, кричат «позор» и снимают происходящее на телефон. И если следующим выхватят и понесут меня, никто этому не воспрепятствует (зато когда выйду через пару лет, смогу найти в сети классный видосик с собой в главной роли). Вспомнил, как был наблюдателем на выборах, видел своими глазами все эти бюллетени за Путина — если и не 65%, то больше половины их там было точно. Развернулся и пошел на выход, а на площади продолжились задержания.
В этот день что-то перещелкнуло в голове, я подумал, что этому «народу», даже собравшимся на Болотной, на самом деле ничего не надо, им и Путин подойдет. Люди готовы кричать, что «время брать власть», но они не готовы ее брать. Потом, через полтора года, с воодушевлением и гордостью за соседей смотрел трансляции из Киева и понимал: вот он, тот шанс, который мы упустили.
А потом я уехал, и кажется, это было единственным верным решением. Читаю из-за границы новости из России, с СВО, и не вижу ничего воодушевляющего, только мрак.
Ольга
Я была на Болотной в тот день — в майке, на которой фломастерами нарисовала «I c==3 Putin». Я немного стеснялась ехать в метро — не каждый день я тогда выходила из дома с нарисованным на одежде членом. Не могу сказать ни сейчас, ни тогда, что Болотная воспринималась переломным моментом, потому что до этого были митинги и на Чистых [прудах 5 декабря 2011 года], и на [проспекте] Сахарова [24 декабря 2011 года].
До сих пор хорошо помню, как быстро нам тогда [6 мая] пришлось бежать, как горели легкие и как радовалась я, немосквичка, к тому моменту почти шесть лет жившая в Москве, что так хорошо знаю переулки Замоскворечья. По Болотному делу получил статью и сел парень моей приятельницы (мы не были знакомы лично, но когда срок получает человек в одном рукопожатии от тебя — это бодрит).
Выходить на акции я не перестала, но стало страшнее. А спустя 12 лет вообще кажется невероятным, что все это было возможно: выходить многотысячной толпой в центре Москвы и пытаться высказать свое мнение. Грустно и отчаянно.
Дмитрий
Я участвовал почти во всех уличных акциях зимы 2011-го и весны 2012-го, начиная с митинга «Солидарности» на Чистопрудном бульваре [5 декабря 2011 года]. На марш до Болотной площади мы с братом шли уже без восторженного подъема, который был во время зимних митингов. Результаты думских и президентских выборов «устояли», и рассеялась иллюзия того, что стоит огромному количеству недовольных собраться в одном месте — и режим падет. Но казалось неправильным опускать руки и не делать ничего.
Помню, когда колонна остановилась, я был уже на Малом Каменном Мосту, у его правого края. Почему остановились, было непонятно, интернет работал плохо, никаких сообщений от лидеров во главе шествия не передавали. Люди вокруг, впрочем, были спокойны, кажется, никто был не против постоять на мосту в солнечный весенний день. Потом толпа начала очень медленно двигаться на Болотную площадь, а бо́льшая часть моста уже была перекрыта полицией. Мы с братом смогли пройти от моста примерно до середины площади. Присутствию на митингах «космонавтов» я к тому времени уже не удивлялся.
Мы прождали начала митинга не меньше двадцати минут, пока не поняли, что перед [кинотеатром] «Ударник» начались столкновения. Стало понятно, что запланированной акции не будет, и мы с братом решили перейти через Лужков мост, который не перекрыли. С него было видно толпу на мосту и перед кинотеатром — и черную ОМОНовскую каску, которая плыла по реке совсем рядом с нами.
Сейчас я и мои друзья (все мы уехали из России) часто вспоминаем события 2011–2012 годов. И обвиняем друг друга в том, что не были достаточно решительны, что следовало стоять до конца — не случилось бы ни окончательной узурпации власти, ни войны с Украиной. Но я вспоминаю тот митинг, и помню лишь хаос и полное непонимание того, что происходит вокруг. Чтобы оказать решительное сопротивление, нужна была злая, агрессивная толпа, люди, готовые к уличной схватке. Но я таких среди протестующих не видел. Кажется, готовыми к бою пришли на Болотную только ОМОНовцы, а протестующие, как и я, были сначала расслаблены, а потом растеряны.
Денис
Мы пришли на Болотную со знакомым, с которым уже были на протестных акциях. В начале шествия познакомились с девушкой — ее я потом вытащил из давки на площади, а через четыре года она стала моей женой. А через десять лет я узнал, что тот знакомый поддерживает войну.
Когда начались столкновения с полицией, в глубине толпы не было понятно, что происходит. Была какая-то давка, скандирование «полиция с народом» и тому подобное. Большинство старалось отойти подальше от места событий и уйти с площади.
Про основные события на Болотной уже потом прочитал в прессе. То, что в большинстве стран демократия устанавливается мирно, — это все сказки. В большинстве стран демократия устанавливалась через кровь, в большей или меньшей степени, но за демократию всегда надо бороться. А объяснить это толпе ни тогда, ни все последующие годы никто не решился. Наверное, боялись, что люди этого не поймут.
Катя
В 2012 году я работала в газете и вела прямую трансляцию с митинга. Со мной не было ни фотографа, ни оператора — я записывала впечатления в блокнот и передавала текстовыми сообщениями редактору. Помню, как до начала давки и столкновений ко мне подкатывали омоновцы. Потом мы подошли к Болотной площади и поняли, что свободный проход перекрыт. Навальный, Яшин и Удальцов сели на землю в знак протеста, вокруг них скучковались журналисты, я тоже была рядом. Люди все подходили и подходили, набиваясь в пространство между оцеплением из ОМОНовцев и рамками металлоискателей, перекрывающими вход на площадь.
В какой-то момент стало так много людей, что началась давка. Я невысокого роста — помню, как надо мной сомкнулись плечи людей и небо исчезло. Я почувствовала физически, как у меня сходятся ребра. Стало так страшно — наверное, я закричала, потому что какой-то огромный рыжий фотограф выдернул меня, поднял над толпой и перекинул через оцепление. Я оказалась на другой стороне, на земле, между ОМОНовцами и автозаками. Мое падение на землю кто-то снял, и это фото я потом много раз видела в СМИ и фейсбуке.
Общее ощущение от митинга, особенно в начале, — мы сильные, мы справимся, Россия будет свободной и все такое. Я уехала из России на следующий год. Сейчас, спустя 12 лет и бесчисленное количество митингов, на которых я была в Москве, Берлине, Варшаве, те же лозунги, которые раньше пробуждали надежду и воодушевление, вызывают во мне безнадежность, оцепенение и грусть. Большое горе, что надежды стольких людей, которые были тогда на Болотной, так и не осуществились.
Антон
Мы с другом были впереди колонны. Мне было 24, ему примерно столько же. Это была одна из первых протестных акций в нашей жизни — и самая мощная. Казалось, с такой силой уже поделать ничего нельзя, люди вокруг выглядели интеллигентными и классными.
Мы дошли до Болотной площади и увидели технику, перекрывшую путь, и вереницу силовиков — запомнилось, что они стояли в несколько рядов и в переднем ряду были совсем молодые люди. Я еще подумал, что их выставили вперед, как псов для тренировки, вроде как посвящение.
Дальше, помню, Навальный совсем рядом начал призывать людей садиться на асфальт. А потом начались задержания. Мы стояли, сцепившись локтями. В какой-то момент полетела брусчатка, менты начали врезаться в толпу и выхватывать кого-то, мы старались мешать, кто-то бил древками от флагов, несколько шлемов сорвали, потом эти каски плавали в канале. В какой-то момент парень, весь разгоряченный, сунул мне в руку кусок то ли брусчатки, то ли асфальта. Я занес руку, чтоб попасть по «черной икре», перерезавшей путь к Кремлю метрах в восьми от меня, но побоялся попасть по затылкам протестующих.
В конце концов мы смогли оттуда уйти. Помню, как было страшно, когда группа ОМОНовцев ворвалась в толпу и дубасила дубинками. Потом они отошли, но одного своего «забыли» — и он оказался окружен [протестующими], жалобно и истошно вопил, чтобы его «собратья» вернулись, испуганный был до смерти.
Для меня тот день был переломным. Закралось сомнение, что ничего мы не сможем сделать, однако я надеялся, что это не так.
«Медуза»