«Нам повезло — в наш дом попало всего два минометных снаряда» Мариуполь — один из самых пострадавших городов Украины. Вот одна история о том, как люди пытаются из него выбраться
Мариуполь находится в осаде уже больше двух недель. Долгожданный гуманитарный коридор (пока только один) стабильно заработал только 15 марта. Через него, по данным украинских властей, город покинули уже больше 20 тысяч человек. Но некоторые смогли выбраться из Мариуполя еще раньше. «Медуза» поговорила с одним из таких людей: Алексей родился и вырос в Мариуполе, но в последние годы жил в Киеве. В родной город он приехал в первый день войны — 24 февраля, — чтобы отпраздновать юбилей своей бабушки, а в итоге застрял в осажденном городе почти на три недели. Только 14 марта Алексей вместе с родителями и 10-летней сестрой смог покинуть Мариуполь. Вот как это было.
Алексей
23 года, работает инженером в Киеве, родился и вырос в Мариуполе, имя изменено
24 февраля я проснулся рано утром в поезде от жуткого холода. Мы встали на каком-то полустанке недалеко от Волновахи: пришел приказ остановить поезд, потому что впереди бомбили. Прождали несколько часов.
Потом нам все-таки разрешили доехать до Волновахи, но сойти там не дали — боялись, что сюда скоро придут [российские] войска. Мы еще какое-то время постояли там, а потом нас все-таки довезли до Мариуполя. Когда я сошел с поезда, на окраинах города уже были слышны взрывы, вокруг бегали журналисты с камерами, но никакой катастрофы еще не было.
Поначалу мне казалось, что повторяется 2014 год. Тогда окраины Мариуполя немного побомбили и все довольно быстро успокоилось. Но по сравнению с тем, что происходит сейчас, 2014-й — это легкое дуновение ветра. Предприятия тогда работали, центр города был цел, ни авиации, ни бомб — словом, полноценной войны не было.
26 февраля моей бабушке исполнилось 70 лет. Мы даже кое-как отпраздновать сумели: пили шампанское и ели последнюю колбасу [в квартире моих родителей] под звуки взрывов. Через пару дней она решила вернуться домой — она живет на окраине города. Мы ее отговаривали, но она уперлась и наотрез отказалась оставаться. Тогда мы и подумать не могли, что вот-вот окажемся под осадой, поэтому отпустили ее. Связи с ней нет до сих пор.
До 4 марта мы в принципе жили нормально, слышали взрывы периодически, но они были далеко. Мы бы и дальше себе спокойно сидели, будь у нас газ, вода и электричество. Да даже одного газа было бы достаточно — воду подогреть и еду приготовить. Но 4 марта все пропало: связь, отопление, вода и газ. Началась осада.
Сначала пришлось пройти через пресловутые пять стадий принятия неизбежного — это заняло всего часа два-три. Дальше включился режим выживания, и мы начали налаживать новый быт. Он состоял из трех основных пунктов: стоять в очереди за водой, таскать эту воду и готовить дрова для костра.
Воды приходилось носить очень много. Только на один смыв унитаза нужно было литров шесть. А вода в городе убывает: дамбы, которые направляли реку в город, разрушены и теперь она мелеет.
Вода из реки для питья и готовки не годится. Питьевой воды в Мариуполе нет, только привозная. Когда мы выпили всю бутилированную воду, пришлось, как в XIX веке, идти к колодцу. Чтобы набрать из него воды, надо было отстоять часа три в огромной очереди. Как ни придешь, всегда человек 70–80 уже стоят — это у церковного колодца, там вода чище. У других, где погрязнее, человек 30–40, но все равно ждешь долго.
Потом эту воду надо было прокипятить, потому что она мутная и воняет тиной. Газа, напомню, нет. Единственный вариант — развести костер. На дрова пускали деревья во дворе, пилили их и кололи вместе с отцом. На то, чтобы заварить чай, уходило часов шесть. Еду тоже на костре во дворе готовили. Процесс такой же, как дома, только гречку варишь не 10 минут, а 40.
Жечь костры и готовить на них еду мы приучились быстро и с такой жизнью более-менее смирились, но потом начались [масштабные] обстрелы. Нам повезло — в наш дом за все время попало всего два минометных снаряда. Один угодил между лестничными пролетами восьмого и девятого этажей — там теперь просто нет куска дома. Людям в квартирах рядом побило окна, но вроде все остались живы. Еще один снаряд попал в первый этаж — двое человек погибли.
Служб никаких уже давно нет — ни скорой, ни пожарных, ни МЧС. Полиция какая-то оставшаяся приезжала, сказала положить тела во дворе и накрыть чем-нибудь. Хоронить самим запретили — это же целый юридический процесс. Когда мы уезжали, эти два трупа там все еще лежали. Хорошо, что весна нынче холодная.
Мы жили на правом берегу [реки Кальмиус], в районе [улицы] Кирова, и про братские могилы там я не слышал. Знаю только, что местные христианские секты своих сами закапывают. А вот на левом берегу, возможно, трупов больше. Я не знаю, что там происходит, и от людей слышу разное. Одни говорят, что там все давно заняли российские военные, открыли коридоры, симки раздают и все вообще прекрасно. А другие говорят, что там стариков едят. По ощущениям, левому берегу досталось сильнее [чем правому]. По крайней мере, из наших окон было видно, что там все горит и в дыму.
Связи все это время [с 4 по 14 марта] не было никакой. Люди рассказывали легенды, что, мол, в центре города, если забраться на взорванную многоэтажку, можно что-то словить, но я этим рассказам не особо верил и не проверял. Отопления тоже нет. Это самая холодная весна за долгое время — [минимальная температура в некоторые ночи достигала] минус девять градусов. Натягивали на себя всю одежду, какая была, спали под тремя одеялами. Так и согревались.
Погорельцев — тьма. У меня из окна был виден соседний дом, в него прилетела огромная авиабомба, дом загорелся, тушить его некому, и за пару дней он сгорел весь. Стоит теперь полностью черный. Подобных домов я видел штуки четыре точно, и еще десятки повреждены в разной степени. Людям было просто некуда идти. Они забивались в подвалы, там можно было как-то пересидеть. Недалеко от нас школа стояла, в ее подвале тоже прятались люди. А потом в эту школу прилетела бомба — пробила и фундамент, и подвал.
Сами мы с семьей в подвале не прятались. Мы жили на восьмом этаже, из автоматов так высоко стрелять не будут, а если снаряд прилетит — ну убьет, да, но какая уже разница. Прямо рядом с нами упало снарядов шесть, но нас не задело — и на том спасибо. Просыпаешься утром, видишь новые воронки, думаешь: «Ну, живой — и замечательно».
В какой-то момент наши военные стали вскрывать магазины. Вытаскивали колбасу, телефоны и пауэрбанки. Следом и народ подтянулся. До этого я не видел, чтобы кто-то сам громил и забирался. У нас народ такой — фаталисты, принимают свою судьбу со всей ответственностью и смирением. Но раз уже начальство пошло, то что же нам в стороне стоять. Все равно эти магазины уже вряд ли заработают когда-то.
Люди тащили протухшее мясо, сыры, молочку, напитки. Местные цыгане успели затариться в числе первых, забрали почти все сигареты и алкоголь и стали их продавать местным по сумасшедшим ценам — 200 гривен за пачку сигарет! Аптеки тоже вскрыли. Я успел взять обезболивающие, какие-то противовоспалительные препараты и бинты.
В целом мы особо не голодали. Я еще в первые дни паники успел урвать гречки, риса и сгущенки. Духом тоже старались не падать. Нужно было держаться бодро и продолжать что-то делать. А пока пилишь дерево, не так страшно.
Один раз мы с отцом пошли на рынок за маслом. У местного продавца в подвале осталось масло, и он его распродавал по цене в три раза выше довоенной. Но делать было нечего, брали и так. На обратном пути видим — украинский танк выезжает. Ну мало ли, думаем, они каждый день туда-сюда под нашими окнами катались. А он вдруг начинает стрелять! И мы понимаем, что раз он сейчас отсюда стреляет, то следом сюда прилетят ответные выстрелы, — и дали деру.
Российских танков и военных я лично не встречал, но самолетов было очень много. Чуть ли не каждые полчаса пролетали над нами. Скинут бомбу, и от ударной волны хата ходуном ходит: влево-вправо, влево-вправо. И так раз 15–20 за день.
Мы два раза пытались уехать из города — когда появлялись слухи о зеленых коридорах. Но оба раза украинские военные нас разворачивали.
Не исключаю, что они нас могли использовать как живой щит. Пока мы сидим в своих домах, [Мариуполь] бомбят из каких-нибудь минометов, а если бы не сидели, может, притащили бы что-нибудь помощнее. До мирного человека на войне никому нет дела. Мы буквально между двух огней: одни по нам стреляют, другие, хочешь не хочешь, нами прикрываются.
14 марта мы узнали, что на трассе, которая ведет на [поселок к юго-западу от Мариуполя] Мангуш, взорвали украинский блокпост. Нам об этом рассказал брат: он специально ради этого приехал из села Мелекино [воспользовавшись взорванным блокпостом]. Сам он тоже от кого-то из жителей узнал — собственно, только так новости у нас и распространялись. Машина наша стояла в гараже, мы на ней по городу не катались, чтобы бензин сохранить. Быстро покидали в нее теплые вещи, технику, документы и рванули. Ключи от квартиры оставили соседям, чтобы, если снаряд попадет и пожар начнется, могли потушить.
С виду нам показалось, что на блокпост скинули бомбу или из артиллерии расстреляли. Кругом была наглухо выгоревшая техника и никого живого. Только разорванные трупы. Едем и видим — чьи-то ноги валяются. Едем дальше и видим — голова.
Сейчас мы с семьей в Мелекино. Это село в 30 километрах от Мариуполя, тут наша дача. Думаю, какое-то время мы побудем здесь. Бензина у нас все равно нет, купить его рядом негде. Зато есть газ и запасы еды и воды на полторы недели. Даже на две, если затянуть пояса. Бомбежки тут нет, только звуки взрывов иногда можно слышать. Тут еще рынок, говорят, рядом есть, где хозяева местной свинофермы продают мясо. Кормить скот стало нечем, поэтому они забивают свиней и продают. Может, через какое-то время все более-менее успокоится, хоть бензин завезут или транспорт пустят.
Вернуться в Мариуполь мы уже не надеемся. Города, по сути, больше нет, целых домов почти не осталось. По дороге к блокпосту мы проезжали центр города — он весь перепахан авиабомбами. Они сносят все в радиусе десяти метров и оставляют после себя огромные воронки метров пятнадцать в диаметре и четыре в глубину. Кругом осколки, провода висят, снаряды торчат из асфальта, какие-то обломки валяются.
Школы почти все взорваны. В Мариуполе я родился и рос, школу тоже тут оканчивал. Учился в Мариупольском городском технологическом лицее и в 28-й школе. В нее попали из миномета, там теперь дыра в крыше. Окна, правда, выдержали — пластиковые. А лицей полностью разрушен. По нему долго стреляли из артиллерии, он теперь весь в дырках, а одной стены просто нет.
Ненавижу ли я Россию? Нет. Как я могу ее ненавидеть? Там мои близкие родственники и друзья. Сам я прожил в России в сумме почти три года. Я в принципе ни к кому ненависти не испытываю. Разве что к косым артиллеристам и слепым летчикам. Будь они точнее, жертв среди мирного населения было бы меньше. А виню ли кого-то? Пожалуй, бесправных и трусливых россиян. Мне не страшно идти к родным под обстрелом, а им страшно собраться на улице больше трех человек.
Записала Вероника Кузнецова