Убийство Салтанат Нукеновой обсуждают всюду — и в Казахстане это привело к принятию закона против домашнего насилия А возможны ли перемены к лучшему в России? Или во время войны чудес не бывает?
В Казахстане завершилось судебное следствие по делу бывшего министра национальной экономики Куандыка Бишимбаева, которого обвиняют в убийстве жены Салтанат Нукеновой. Бишимбаев обвиняется в том, что во время ссоры в ресторане, продолжавшейся в течение целой ночи, избил жену до смерти. Он подробно рассказал об этом на судебных заседаниях, но не признал, что виновен в умышленном убийстве. Суд привлек особое внимание не только в Казахстане, но и в других постсоветских странах — процесс, проходящий на русском языке, который имеет в стране статус официального, транслируют на ютьюбе, а в соцсетях запустили флешмоб #ЗаСалтанат, в рамках которого девушки постят свои фотографии с бокалами вина и подписью «Если я пью вино, это не значит, что меня можно убивать». Редактор отдела «Разбор» Петр Сапожников поговорил с правозащитницей Дарьяной Грязновой, советницей по юридическим вопросам в Евразии Equality Now, о том, к каким переменам громкий судебный процесс уже привел в Казахстане и можно ли рассчитывать, что «по касательной» этот эффект затронет и Россию.
— Кажется, что резонансные дела часто помогают правовому прогрессу — например, в Испании после дела «Волчьей стаи» приняли более прогрессивные законы о согласии на секс. Можно ли сказать, что то же самое происходит в Казахстане? Учитывая, что президент Касым-Жомарт Токаев уже подписал закон о криминализации бытового насилия.
— Действительно, подобные законы часто принимают после громких судебных разбирательств. Наши партнеры из Казахстана, комментируя принятие закона, говорят, что, к сожалению, он дался стране очень высокой ценой. Но даже так происходит не всегда — можно привести пример России, где тоже было много громких случаев, например, дело Маргариты Грачевой, вокруг которого возник огромный общественный резонанс. К сожалению, это не привело к принятию защищающих женщин законов. Одного резонанса недостаточно — необходима еще и политическая воля.
На днях суд Индии вынес решение, в котором пришел к выводу, что изнасилования в браке быть не может (потерпевшая была несовершеннолетней, а сексуальный акт был «в неестественной форме»). При этом кампания по защите прав женщин в этой стране идет уже достаточно долго — но нет политической воли, и ничего не меняется. Equality Now работает по всему миру, в том числе с проблемами сексуализированного насилия и калечащих операций на женских половых органах. Так, у Equality Now есть кампания в Гамбии, где недавно депутаты проголосовали за возвращение подобных операций, несмотря на активные публичные кампании против. Увы, не всегда протесты приводят к результату.
— Чего стоит ждать от нового казахстанского закона?
— Очень здорово, что его приняли, но в медиа его описывают чуть лучше, чем он есть. На самом деле в Казахстане уже был закон о противодействии домашнему насилию, но в 2017 году — как и в России — побои были декриминализованы (в отличие от России, вместе с причинением легкого вреда здоровью). В нашем анализе о ситуации в Казахстане мы приводим статистику: в 2023 году в стране зарегистрировали больше 47 тысяч административных правонарушений, связанных с семейно-бытовыми отношениями. Но из них 24,5 тысячи дел, то есть больше половины, прекратили; из оставшихся дел 9,4 тысячи закончились всего лишь предупреждением — даже не штрафом. Из этого можно сделать вывод, что домашнее насилие оставалось в Казахстане практически безнаказанным, а правоохранительные органы воспринимали его как частное дело.
Закон, подписанный Токаевым, просто вернул побои и легкий вред здоровью в уголовный кодекс, немного ужесточив наказание. При этом мировые стандарты говорят о том, что домашнее насилие должно быть отдельной статьей уголовного кодекса, и криминализовать необходимо не только физическое насилие, но и психологическое, а также сталкинг. В новой редакции уголовного кодекса Казахстана появился такой квалифицирующий признак, как совершение преступления в отношении человека, «заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии либо в материальной или иной зависимости от виновного». Однако в практике Верховного суда Казахстана под беспомощным состоянием понимается отсутствие у потерпевшей возможности оказать сопротивление из-за физического или психического состояния (например, это малолетний или престарелый возраст, физические особенности, психические расстройства, другие болезненные либо бессознательные состояния). То есть этот признак применим далеко не ко всем пострадавшим от домашнего насилия.
Еще закон вводит уголовную ответственность за приставание сексуального характера к людям младше 16 лет, а также впервые вводит в Казахстане административную ответственность за травлю несовершеннолетнего, в том числе в интернете. Эти нормы — важный сигнал обществу о неприемлемости насилия в отношении женщин и детей. Но законодательство нужно усилить и применять должным образом на практике, чтобы обеспечить лучшую защиту женщин и девочек от насилия. Например, Казахстан до сих пор прямо не криминализовал изнасилования в браке. Это приводит к тому, что полиция может не принять заявление женщины, которую подверг насилию муж, из-за стереотипных представлений о «супружеском долге».
— Как сильно могут повлиять на количество насилия изменения в законодательстве — без других мер? Учитывая, что обратиться в полицию сейчас решаются всего 10% всех переживших изнасилование жительниц Казахстана.
— В России похожая статистика: согласно исследованию Росстата 2011 года, именно 10% переживших насилие в семье людей обращаются в полицию. Консорциум женских НПО при поддержке проекта «Тебе поверят» в своей работе пишет, что после сексуализированного насилия или угрозы его совершения заявления подают только 3% всех пострадавших. Есть исследования, которые говорят о том, что пострадавшие с большей вероятностью обратятся в полицию, если будут знать, что игра будет стоить свеч. Как все работает в России: полиция либо не приезжает, либо приезжает, но не предоставляет никакой защиты. А агрессор после этого может разозлиться еще сильнее. Пострадавшая наиболее уязвима в тот момент, когда она покидает отношения или обращается в полицию — можно, например, вспомнить дело Яны Савчук.
Если система будет устроена таким образом, что пострадавшие смогут получить реальную защиту, то, разумеется, они будут обращаться в полицию чаще. Когда мы говорим о домашнем насилии, законодательство должно быть комплексным — то есть упор нужно делать не только на том, что есть преступление и наказание. Важно также уделять внимание предотвращению преступлений и поддержке пострадавших. Предотвращение — это, например, охранный ордер, который женщине выдают после первых эпизодов насилия. Если пострадавшая находится в экономической зависимости, государство может помочь ей временным пребыванием в шелтере. Параллельно нужно проводить кампании среди пострадавших с информацией о том, что насилие недопустимо — и о том, какие у них есть права.
Есть еще политический момент: все государства являются участниками каких-нибудь международных органов. Например, Казахстан — участник Конвенции ООН о ликвидации дискриминации в отношении женщин. Это означает, что каждые пять лет страна должна отчитываться перед ООН о том, как она соблюдает права женщин. Это не единственный механизм — параллельно с принятием закона о побоях проходил диалог ЕС и Казахстана по правам человека. Государства очень не любят, когда международные органы или другие страны указывают им на нарушения обязательств в области прав человека. Так, к примеру, Узбекистан в прошлом году принял закон о домашнем насилии — во многом из-за международных обязательств.
После этого в той же «палочной» полицейской системе могут сказать: закон есть, давайте работать, у нас должны быть показатели. И правоохранитель, который, может, и подвержен стереотипам и не поддерживает принятие закона, думает: «Сейчас я увеличу себе раскрываемость». Так постепенно эта машина начинает работать. Главное ее запустить. Понятно, что сразу ничего не будет. Но, например, на этой неделе жена советника посла Казахстана в ОАЭ заявила, что он избивал ее 10 лет. Если открыть комментарии к этой новости, кажется, что уже гораздо меньше людей пишут что-то в духе «Зато живешь в Эмиратах, чего ты хотела» — и гораздо больше желают получить защиту от агрессора. Постепенно система меняется, а принятие закона — это еще и четкий знак от государства о недопустимости насилия.
— Вокруг дела Бишимбаева огромный резонанс. Как думаете, сможет ли шум изменить позицию консервативно настроенных людей — особенно на западе страны, где сильны традиции? Или рассчитывать скорее нужно на мобилизацию противников насилия?
— Я не могу говорить о Казахстане. Но в целом знаю, что для максимально эффективного диалога нужно вовлечь в него все общество. Как я уже сказала, одна из мер по предотвращению насилия — это кампании, которые должно проводить государство, и тон их должен быть таким, чтобы найти общий язык с разными группами. Например, как в России декриминализовывали побои: [бывший сенатор Елена] Мизулина говорила про «закон шлепка» — мол, смотрите, с таким законом вы ударите сына по попе, после чего к вам придут и отберут ребенка, а вас посадят на всю жизнь. Конечно, это не так — и для того, чтобы люди это поняли, нужно проводить информационную работу. Нужно развенчивать мифы, говорить о пользе закона.
Когда мы говорим о группе людей, которые поддерживают насилие, важно понимать, что это точно не женщины, которые выступают за побои в отношении себя. Это люди, которые не хотят терять статус-кво — то есть власть. Возможно, они считают, что в силу того, что родились мужчинами, имеют право бить женщину. Важно доносить до пострадавших информацию о том, как они могут обратиться за помощью. Например, в европейских странах, где распространены калечащие операции на женских половых органах, в поликлиниках среди прочих листовок вешают информацию о том, почему такая практика недопустима — и куда обращаться, если вы пострадали от нее.
Миллионы людей в России читают «Медузу». А более 10 тысяч человек по всему миру ежемесячно поддерживают нас, чтобы мы могли продолжать свою работу.
Пожалуйста, не забывайте, что мы вместе. И что даже в самые темные времена можно верить в чудо. Мы думаем о вас и работаем для вас. Если вы живете не в России, то вы можете оформить донат в пользу «Медузы».
— Что вообще может повлиять на такой мощный фактор, как региональные традиции? Например, на западе Казахстана существует понятие «келин» — это женщина, которая должна подчиняться семье мужа и терпеть любые неудобства. Какой должна быть просветительская работа, чтобы традиции изменились?
— Я не могу говорить о традициях Казахстана, потому что я не политолог и не культуролог, а еще жила и выросла в России — то есть имею другой культурный бэкграунд. Но когда мы говорим о культурно-общественных практиках, часть из них правозащитники, естественно, оставляют на усмотрение семьи. При этом важно, что есть предел, и любое насилие — экономическое, физическое, психологическое — недопустимо. Все, что не связано с насилием, личное дело людей. Это касается и устройства семьи: кому-то может нравиться делить обязанности на «женские» и «мужские» — мы не можем вмешиваться. Но если речь идет о насильном принуждении, женщина должна получить защиту.
Хотя, если мы говорим про уклад семьи, можно привести позицию Комитета ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин: эксперты считают, что важно проводить информационные кампании о стереотипных представлениях. Условно, это про то, что женщины могут не только готовить ужин, но и летать в космос или работать сварщиком.
И все-таки традиционные практики тоже можно менять — при наличии политической воли. Есть пример мусульманского брака. В Центральной Азии мы работаем с партнерами над решением проблемы, когда девочек выдают замуж. Официально минимальный возраст для вступления в брак может быть 18 лет, но никах в некоторых случаях проводят до совершеннолетия. Отдельные государства для проведения обряда стали требовать свидетельство о рождении невесты, а в некоторых случаях просили сначала зарегистрировать брак в ЗАГСе. Также ввели уголовную ответственность для тех, кто проводит подобные церемонии в нарушение законодательства о брачном возрасте. И ситуация постепенно меняется.
— Вы говорили про работу с пострадавшими, а как стоит работать с авторами насилия? Адвокат семьи Салтанат Нукеновой, Жанна Уразбахова, считает, что следует отправлять их на принудительную психокоррекцию. Это эффективно?
— Это тоже важный момент, и такая помощь должна быть устроена на основе доказательного научного подхода. К примеру, в России с авторами насилия работают в меньшей степени — просто из-за того, что ресурсы правозащитников ограничены и в первую очередь их бросают на помощь пострадавшим. Я боюсь, что даже если в России введут обязательные курсы для авторов насилия, это будет похоже на воспитательную работу среди заключенных — то есть делать это будут для галочки. Но подобные курсы и группы обязательно должны быть — да, человек совершил насилие, но после этого он не исчезает из общества. Насилие вообще комплексная и очень сложная проблема. Сейчас есть исследования, которые говорят о том, что девочки, которые стали свидетельницами насилия, с большей вероятностью войдут в насильственные отношения во взрослом возрасте, а мальчики скорее будут применять насилие в будущем.
Важно при этом не формировать стереотипы об авторах насилия и пострадавших, но стоит учитывать, что это комплексная проблема. У некоторых людей отсутствуют механизмы управления гневом, кто-то страдает от детских травм, у кого-то есть проблемы с химическими зависимостями. Чтобы работа была эффективной, нужно учитывать индивидуальные факторы.
— Еще Жанна Уразбахова подчеркивает, что полицейским сейчас не хватает эмпатии к пострадавшим от бытового и сексуализированного насилия. Что можно делать, чтобы развивать среди них это качество?
— Я не думаю, что дело только в эмпатии — вопрос шире. Есть еще стереотипы, отсутствие возможности помочь. В России, например, полицейские часто приезжают и говорят, что ничего не могут сделать — максимум забрать автора насилия в участок, чтобы вскоре он вернулся обратно. Еще есть такие факторы, как перегруженность и элементарное неумение работать. Нужно понимать, что подобные дела имеют свою специфику. В идеале правоохранительные органы должны проходить соответствующее обучение — на это указывает и Комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин. Это может быть, например, подробная инструкция, как оценивать риски для пострадавшей или как пошагово действовать в контакте с женщиной, которая обратилась в полицию. Это бы помогло, но такого в России пока нет.
Читали новость о том, в США женщина позвонила в полицию, делая вид, что заказывает пиццу — и диспетчер понял, что она в опасности? Представьте, что вы так «закажете пиццу» в российской полиции — что вы услышите в ответ? Поэтому и требуется обучать сотрудников. Этому мешает в том числе большая текучка кадров, от которой страдают российские правоохранители.
— Процесс над Бишимбаевым может повлиять на ситуацию с домашним насилием в других странах бывшего СССР — учитывая огромное внимание к нему в соцсетях? И может ли резонанс помочь каким-то переменам в России — или сейчас их представить невозможно?
— Очень маловероятно, что процесс повлияет на российское законодательство. Мы даже не можем привести властям в пример Казахстан — нам справедливо скажут, что побои у нас тоже почти в уголовном кодексе, а легкий вред здоровью всегда там был. Да, в Казахстане есть закон о домашнем насилии, но его приняли не сейчас. К сожалению, хороший опыт не так активно заимствуют, как плохой — взять, например, закон об иностранных агентах.
Скорее важна социальная составляющая. Действительно, дело Бишимбаева сейчас очень активно обсуждают в социальных сетях. Это возможность дать голос пострадавшим. Например, рассказала бы жена казахстанского дипломата о том, что муж на протяжении 10 лет подвергал ее физическому и сексуализированному насилию, если бы не процесс против Бишимбаева? Я думаю, что это маловероятно. Надеюсь, что на постсоветском пространстве эта дискуссия продолжится.
— У россиян есть и другой пример перед глазами: людей, осужденных за убийство или избиение жен и партнерш, отправляют на войну против Украины и могут впоследствии помиловать. Как сильно это способствует нормализации домашнего насилия?
— Ответ очевиден: подписание президентом Казахстана закона о побоях можно считать сигналом обществу о том, что насилие недопустимо. А когда у нас осужденные уходят на СВО и возвращаются героями, хотя до этого они совершили серьезное преступление против личности, — это тоже определенный сигнал обществу. Более того, одна из частей уголовного наказания — это недопущение повторного совершения преступления, и она не исполняется. Если человек убил партнершу, освободился из тюрьмы, сходил на войну и вернулся «новой элитой» и героем — вряд ли он способен осознать, что совершил чудовищный поступок, и исправиться. Будет ли он совершать подобное вновь? Это вполне возможно.
Беседовал Петр Сапожников