«Мое поколение почти не застало свободную Россию» Подростки, родившиеся при Путине, — о том, зачем они пошли на похороны Алексея Навального и что увидели в огромной очереди к его могиле
За 24 года, что Владимир Путин находится у власти, в России успело вырасти новое поколение. Хотя государство стремится получить контроль над молодежью, навязывая ей провластную идеологию через школьные «Разговоры о важном», единый учебник истории и «патриотические» движения, некоторые подростки примыкают к оппозиции. «Медуза» поговорила с теми из них, кто не смог остаться дома в день похорон Алексея Навального.
В этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, пожалуйста, не читайте его.
«Все пришли и увидели какую-то маленькую свободу»
Катя, 16 лет
Мне очень грустно оттого, что мое поколение почти не застало свободную Россию. Когда я была маленькой, родители брали меня на митинги, но я плохо помню, как это было. Моя сестра старше на пять лет, и она помнит абсолютно все. А у меня только какие-то смутные воспоминания о том, как мы идем толпами по центру Москвы, встречаем миллион знакомых, заходим в кафе за пончиками и мирно продолжаем идти. Наверное, это 2012 год, и мне пять.
Когда убили Немцова, мне было восемь. Я не помню разговоров про это, но помню, что в какой-то вечер мама уезжала на мост и оставляла нас дома. Наверное, с этого и началась моя политическая вовлеченность. Взрослые уходили, а мы весь вечер листали списки [задержанных правозащитного проекта] «ОВД-Инфо». Первое, что я отчетливо хорошо помню, это [дело журналиста Ивана] Голунова: после этого я начала активно читать новости. В 2021 году [когда посадили Алексея Навального] мне было 13, и на митингах тогда уже били палками по голове. На этих митингах я не была.
А [митинг в день начала полномасштабного вторжения в Украину] 24 февраля, наверное, было страшнее всех предыдущих. Папу арестовали и очень сильно избили. Это было ужасно. И еще было ужасно то, что [родители] не разрешали нам пойти на улицу. Но в тот день я, возможно, еще не очень хорошо понимала, что происходит. Не осознавала масштаб происходящего.
[В день смерти Навального] 16 февраля мы с подружками сразу поехали к Соловецкому камню. Было три часа [дня]. Мы были третьи, кто положил цветы. Разговора о том, идти на похороны или нет, мне кажется, не было. Как будто было невозможно не пойти — туда шли все родственники и друзья. Мне не было страшно, потому что я читала карточки «ОВД-Инфо». В России ты понимаешь, что происходит, ты можешь нащупать, куда можно и куда нельзя и что будет, если то и то. Страшно, когда внероссийские друзья и родственники начинают нагнетать. Если ты смотришь на это из Берлина, тебе страшнее. И за близких всегда страшнее, чем за себя.
[В день похорон] я взяла с собой паспорт, сникерс, книжку и воду. Я не была в метро, но мои подружки, которые ехали из школы, рассказали, что в «Марьино» вышел целый поезд и это довольно мощно выглядело. А мы [с мамой] поехали на машине, потому что [СМИ] писали, что метро закрыто. По дороге мы пытались удалять сообщения [из личных аккаунтов в соцсетях] по ключевым словам, но, честно говоря, я не думаю, что нам бы это помогло, если бы у нас забрали телефоны.
Чуть дальше метро «Марьино», на въезде в район, не ловила сеть — на телефоне вообще не было палочек. Мы встретились с друзьями — это были люди из разных компаний, всего человек двадцать — и пешком шли к церкви. Мы ориентировались только на людей с цветами, их было много, и красные гвоздики бросались в глаза. Мы подошли к началу очереди, еще не зная, что это оно: до церкви оттуда километра полтора. А потом завернули за угол и увидели очередь.
Я ехала туда уверенная, что там будет очень мало людей и что всех арестуют. Но уже за полтора часа до отпевания собралось ужасно много людей. И все были с цветами. Там были абсолютно разные люди, разные компании, на меня это произвело огромное впечатление. Часто говорят, что по вайбу человека и по его внешнему виду можно понять что-нибудь про него. Но я ни за что бы не подумала, например, встретив этих людей в метро, что они будут на похоронах Навального. Что они будут плакать. И будут держаться за руки. В этой очереди все помогали друг другу, делились пауэрбанками. И еще люди очень много обнимались.
Там были семьи, бабушки с внуками, родители с детьми в колясках, младенец в сине-желтом комбинезоне, которого поднимали над всеми. Было очень много школьников и еще очень много пожилых людей. Все любят говорить, что «старички обожают Путина». Конечно, люди, которые пришли на похороны Навального, это не все старички России, но все же их было так много. И они были такие убитые [горем]… Как и мы все.
Сначала очередь не двигалась, а потом мы пошли, и все начали скандировать. Люди кричали: «Нет войне» или «Россия без Путина». Было стремно, потому что это уже митинг, и мы чуть-чуть отстранялись от них. А потом стало вообще все равно, и через полчаса уже вся толпа очень громко скандировала [лозунги]. В тот момент это еще не ощущалось как похороны: все пришли и увидели какую-то маленькую свободу. Мы были в шарфах, которые закрывают нос, в темных очках и масках от ковида. Многие прятались в маски, когда плакали, и было огромное количество масок, мокрых от слез. А были люди, которые вообще не прятались, и это меня удивило.
Из магазинов вокруг, из окон и с балконов люди махали нам и предлагали воду. Люди говорили о Навальном — как много он значит для них и почему они не могли не прийти. Я запомнила разговор двух женщин [в толпе], которые обсуждали, что не могут объяснить своим коллегам, как незнакомый человек может столько значить лично для тебя. Одна из них разревелась, а потом вторая тоже разревелась. Это было душераздирающе. И при этом очень тепло.
Когда мы дошли до торгового центра, там началось что-то вроде митинга. Люди начали кричать: «Нет войне!», «Юля!» и «Россия без Путина». Мы не могли поверить, что это происходит. Полицейские перекрыли улицу, и нам сказали идти через парк. Но ничего мерзкого менты не говорили, наоборот, предупреждали, что скользко.
Наверное, часам к трем мы дошли до кладбища, и там я неожиданно встретила еще очень много знакомых, про которых я даже не знала, что они в России. Потом мы пошли к метро «Борисово» и вдруг увидели, что кто-то поднял над толпой желтую резиновую уточку. И почему-то именно в этом момент мне захотелось плакать. У метро люди ставили в снег цветы — там появился мемориал. Было уже полвосьмого, но из метро на кладбище все шли и шли новые люди. А в метро все были абсолютно опустошенные — как будто там наконец поняли, что произошло.
Мое самое главное ощущение: оказалось, что в Москве 2024 года есть десятки тысяч людей, которых все это время как будто не было. И они реально не боялись. Мне кажется, Навальный тоже это оценил бы.
«Когда видишь количество людей, которые остались и не согласны, все переворачивается»
Аня, 17 лет
Когда я увидела новость о смерти Навального, я не поверила. Это звучало как абсурд: у меня всегда было ощущение, что он отсидит три года и выйдет из тюрьмы; что если человек один раз пережил «Новичок», то ему уже ничего не страшно.
Сначала я не думала про похороны. А 29 февраля встретилась с друзьями — мы обсуждали, что хотим пойти, — и в тот момент я поняла, что для меня это важно, чтобы показать, что в России еще остаются люди, которые не боятся. Потому что по ощущениям тут как будто вообще никого не осталось.
Утром я совсем не нервничала. Я заказала себе [в доставке] чебупели, не доела их, позвонила другу. Говорю: «Ты где?» Он говорит, что только проснулся. Я: «Давай выходи скорее, [ребята] нас будут ждать в метро. Я тебе возьму поесть». В общем, я вышла из дома — в сумке паспорт, три фотоаппарата [которые всегда ношу с собой] и ланчбокс с этими чебупелями.
На скамейке у последнего вагона сидела девушка с четырьмя цветками, а в вагоне напротив нас — две женщины. Одна была очень грустная, и у нее тоже были цветы. Когда мы вышли на станции [салатовой ветки], было очень много полиции, а людей как будто немного. [На улице] я увидела конец очереди, тянувшийся змейкой, а потом постепенно стало понятно, сколько людей пришло. Очередь удлинялась и уплотнялась, потому что ко всем подходили знакомые. Когда гроб выносили из церкви, забили колокола, и я увидела женщину: она была наполовину седая и очень громко плакала.
Мы решили пойти посмотреть, что происходит в конце очереди, и попали на противоположную сторону улицы. Там было очень много людей, которые начали скандировать: «Он не боялся, и мы не боимся». [Только] в этот момент мне стало страшно, хотя до этого я не думала о задержаниях.
Мы дошли до конца очереди и пошли обратно, но нас остановил мент: «Назад нельзя — только в конец очереди». [Я спрашиваю:] «А как мне пройти, если у меня там родственники?» [Он отвечает:] «Я вообще блядь не ебу». А другие менты говорили: «Ребят, шли бы вы домой. Вам же лучше будет, уходите по-хорошему».
Меня поразило, что там были подростки из совершенно разных субкультур: девочка-эмо, нефоры, нормисы, альтушки, пара чуваков-редановцев. Я совсем не думала, что увижу таких людей, и меня это приятно удивило.
У моего друга там брали интервью: что для вас значит Навальный и так далее. А потом спросили: «А как вы думаете, после [его] смерти — всё?» Он ответил, что нет, что для него смерть Навального, наоборот, стала каким-то толчком. И я поняла, что чувствую то же самое. После начала войны не было [митингов и] скоплений людей. А когда ты видишь количество людей, которые остались и которые не согласны, все как будто переворачивается.
На полпути к кладбищу стало понятно, что нас туда не пустят, и мы решили поехать домой. Заходим в метро, и все эти люди как будто начинают теряться в толпе, исчезают в никуда. Напротив нас сели две женщины, одна как будто заплаканная. А потом я пересела на другую ветку, и все — ощущение, будто всего этого никогда не было.
«Запомню это чувство надежды и тепла»
Марина, 17 лет
Я решила пойти [на похороны], когда узнала, что вообще есть такая возможность. Подружка скинула информацию, и мы решили, что надо [идти]. Я спросила у мамы, можно ли, и, к моему удивлению, она очень легко меня отпустила.
Когда я ехала туда, мне было страшно. Мы с друзьями договорились встретиться на платформе в «Марьино», доехать туда мне нужно было самой. С самого перехода на салатовую ветку в метро везде были полицейские, и я начала нервничать. И еще я заметила, что в вагонах совсем мало народу. Я подумала: неужели там реально будет так мало людей? А потом поезд подъехал к платформе «Марьино», и я буквально не смогла сдержать эмоции. Не помню, видела ли я когда-нибудь такое скопление людей на одной платформе. И мне стало очень тепло.
В итоге в метро я встретилась с четырьмя знакомыми: с двумя заранее договорилась, еще двое меня подобрали случайно, когда ходили по платформе и искали знакомые лица. Уже на улице я созвонилась с подругой, мы все вместе дошли до нее и слились с еще одной компанией. Потом к нам все время присоединялись все новые люди: и общие знакомые, и те, кого я видела в первый раз.
Сначала мы шли к храму, а потом к кладбищу, но никуда так и не дошли. Везде было очень много людей, и в основном очередь просто стояла на месте. Люди рядом в основном говорили про какие-то бытовые мелочи или молчали. В какой-то момент рядом появился парень, завернувшийся во флаг: он вдруг начал зиговать и скандировать «зиг хайль». Мы охренели, конечно. Одна девушка чуть ли не со слезами на глазах говорила ему: «У нас, в отличие от тебя, хотя бы есть душа». Еще был мужчина в одной футболке, без верхней одежды, который с этим парнем спорил. А потом повернулся ко мне, сказал, что у меня красивые глаза, и позвал на свидание. В общем, весело.
Суммарно в разных локациях на улице я провела четыре с половиной часа и ушла, когда поняла, что больше ничего полезного я не сделаю: на кладбище я бы не попала, а стоять и выкрикивать лозунги не было сил, потому что этим мы занимались около часа. Обратно я ехала со своими друзьями. Потом мы все разошлись по разным веткам.
Весь этот день я запомню на всю жизнь. Запомню лестницу в парке, по которой мы поднимались, и то, как много людей поднимались вместе с нами. Запомню, как много разных людей разных возрастов там было. Запомню маршруты, по которым мы шли. Запомню это чувство надежды и тепла. Как ни странно, плакать мне не хотелось, хотя я этого от себя ожидала. Это не чувствовалось как настоящие похороны, потому что чувства были максимально светлые.
«Каждый был рад присутствию каждого»
Илья, 18 лет
Когда дата похорон была только объявлена, у меня не было сомнений, идти или нет. Я чувствовал, что мне важно не молчать, когда есть такая возможность. Я не думал, кто из моих друзей или знакомых пойдет, — это никак не влияло на мое решение. И, наверное, то, что я об этом не думал, помогало мне не вступать в дискуссию о рисках с самим собой. Конечно, это много обсуждалось и с родственниками, и с друзьями. Невозможно было поверить, что пребывание на похоронах пройдет спокойно и останется безнаказанным.
Основным страхом было то, что начнутся проблемы в университете: моим друзьям уже приходили сообщения о том, что, если они будут замечены на похоронах, их могут исключить. Мне такого не говорили, но переживания по этому поводу были — и до сих пор есть. Наверное, еще был страх, что похороны могут превратиться в митинг; так и произошло. Мне кажется, что это было неуместно: это отпевание и похороны, нужно уважать родственников. А вот задержания я не боялся. Вообще, ощущения, похожие на страх, за день-два до похорон были сильнее, чем когда я уже был там.
В день смерти Навального я спонтанно решил, что пойду возложить цветы к Соловецкому камню. Уже начинали задерживать, но тогда я тоже понимал, что не сходить и не положить цветы не могу. Я зашел в цветочный магазин и встретил там двух пожилых людей, которые покупали шесть цветов. Я не удержался и спросил: «А вы тоже [к Соловецкому камню]?» — «Ну да, класть цветы Навальному, куда же еще».
Когда я ехал на похороны, я смотрел в глаза всем людям и пытался понять, кто из них со мной, кто из них тоже едет туда. И я понимал, что люди, которые были в метро с цветами в то утро, точно ехали «вместе» со мной. Было чувство, что я не один и что есть люди, которые готовы выйти, чьи жизненные установки схожи с моими. Выйдя из метро, я продолжал изучать людей вокруг и увидел, что все как будто находятся в ожидании — не только начала отпевания, но чего-то еще.
На меня произвела впечатление очередь к кладбищу. Люди стояли около лестницы, чтобы подняться на мост; те, кто уже были на мосту, начинали скандировать, а люди снизу подхватывали. Как будто каждый был рад присутствию каждого. Было ощущение, что среди тысяч людей, которые шли, каждое второе лицо как будто было знакомо.
Еще было удивительно поведение милиции, которая как будто не препятствовала, а, наоборот, помогала скандирующей толпе [ориентироваться]. Например, когда на пешеходном переходе на светофоре загорелся красный и люди начали останавливаться, один из ментов крикнул: «Проходите быстрее, мы ради вас дорогу перекрыли!» Это «ради вас» подкрепляло ощущение, что невозможно поверить в происходящее. Как будто есть только крики с требованиями свободы для России, много цветов и бессчетное количество по ощущению родных людей, а насилия и задержаний нет. Вообще, чувство [удивления], что все это происходит на самом деле, было основным ощущением того дня.
По пути обратно пришло ощущение: сколько же сил было потрачено за тот день! А еще — что если такое возможно один раз, то возможно и в другой.
Записала Софья Брегман