Американский журнал The Atlantic оцифровал свой архив за 165 лет Почитайте, как точно он порой оценивал ситуацию в Российской империи, в СССР и в путинской России
Американский журнал The Atlantic оцифровал свой архив за 165 лет Почитайте, как точно он порой оценивал ситуацию в Российской империи, в СССР и в путинской России
Журнал The Atlantic, одно из старейших американских изданий, выложил в открытый доступ архив материалов начиная с 1857 года. За это время журнал опубликовал сотни аналитических статей, репортажей, эссе и колонок о царской России, СССР и новейшей истории после 1991 года. Они изучали политические процессы, социальные и культурные сдвиги, осмысляли, как две сверхдержавы могут взаимодействовать и уживаться вместе. Для американской публики Россия в материалах The Atlantic представала скорее не экзотическим заокеанским гигантом, а непростым союзником или конкурентом — в зависимости от исторических обстоятельств. «Медуза» отобрала и пересказала несколько самых интересных статей из этого архива.
Положение России во второй половине XIX века
История современной России, по версии журнала, начинается с 1762 года, когда не имевшая кровного родства с династией Романовых немка София Августа Ангальт-Цербстская свергла своего мужа, прошла коронацию и стала Екатериной II. Императрица сформировала новую российскую идентичность и утвердила свою страну в качестве одной из доминирующих держав на карте Европы. В отличие от Петра I, который на Западе прослыл скорее эксцентриком и оригиналом, чем влиятельным правителем и опасным противником, Екатерина, с одной стороны, реализовала петровские амбиции, поглотив бывшие территории Речи Посполитой, а с другой — способствовала образованию такой общности, как «российский народ».
По мнению автора The Atlantic в статье из июльского номера за 1861 год (она не подписана), именно эта абстрактная общность позволила России сосредоточиться на расширении империи и укреплении ее международных позиций. Ради успешной реализации государственной политики гражданам требовалось полностью отказаться от индивидуальности и стать частью «народа России», даже если это означало, что в действительности они фактически вели рабское существование.
Екатерина II обеспечила империи мощную позицию на мировой арене, но для дальнейшего развития ее преемникам следовало сосредоточиться на внутренней ситуации. Развитие общества предполагало отказ от крепостного права, но ни Александр I, ни Николай I не продвинулись в этом направлении. Первый вступил в затяжное противостояние с французами, сосредоточившись на борьбе за восстановление европейских границ. Второй тоже больше беспокоился о том, как отстоять интересы империи на внешних рубежах, чем о положении населения.
Зацикленность на военных успехах привела к образованию множества внутренних противоречий, разрешать которые предстояло уже Александру II. Будущее России, как констатировал американский журналист в 1861 году, зависело от того, удастся ли императору и будущим правителям найти баланс между демонстрацией силы посредством территориальной экспансии и заботой о благополучии собственных граждан.
Природа красного террора
В июле 1919 года автор The Atlantic Герберт Уилтон Стэнли упрекнул ленинский режим в лицемерии и пустословии. Большевизм в описаниях его идеологов, по мнению Стэнли, радикально отличается от большевизма, который на государственном уровне реализовался в РСФСР. Первый — это «социализм с колючей проволокой». Второй — специфическая форма республиканской власти, приправленная громкими лозунгами и почитаемая с религиозным фанатизмом.
Ленину и его последователям так и не удалось установить бесклассовую и антипарламентаристскую коммуну по заветам Маркса и в соответствии с теоретическими рассуждениями идеологов большевизма, пишет Стэнли. Программа «диктатуры пролетариата» оказалась неподходящей для реализации практических потребностей общества: население необходимо кормить, а граждан — экономически интегрировать в новую государственную структуру. Система классовой эксплуатации никуда не исчезла, а люди все так же разобщены, только теперь их разобщенность называется по-другому: промышленностью все так же заведуют капиталисты, только они теперь называют себя народными комиссарами; фабрики в основном сохранили частных владельцев, а интеллектуалы объединились под началом Максима Горького и заняли важные посты в разных государственных инстанциях.
Классовая война действительно велась, объясняет Стэнли, но она велась не против буржуазии как таковой, а против «буржуазии как безделья». Цель красного террора заключалась не в том, чтобы уничтожить буржуа, а в том, чтобы заставить их работать, не устранить их, а склонить к определенному формату существования. Олицетворением несостоятельности идеологического проекта большевиков следует считать властный триумвират: профессионального интеллектуала Ленина, журналиста Троцкого и выходца из дворянской семьи Георгия Чичерина (наркома иностранных дел РСФСР и СССР с 1918 по 1930 год). «Каждый день в этом режиме появляются новые отклонения от намеченного Марксом пути», — заключает американский автор.
О Ленине и стремлении к власти — словами писателя Александра Куприна
Русский писатель Александр Куприн, автор повестей «Поединок» и «Гранатовый браслет», рассказа «Куст сирени» и других известных произведений, в 1910-х годах симпатизировал эсерам и поддержал отречение Николая II от престола. Но не принял установившуюся после Октябрьской революции политику военного коммунизма. С конца 1919 года он проживал в Гельсингфорсе, как тогда назывался Хельсинки, а 1920-м обосновался в Париже. В январе 1921-го в The Atlantic вышла колонка Куприна, посвященная личности, политическим методам и взглядам Ленина.
Главным мотивом всех действий революционера писатель называет власть. Ленин не страдает чревоугодием и не пьет, не стремится к роскоши и не увлекается женщинами. Как супруг он проявляет ту же умеренность, что и во всех остальных сферах частной жизни. Однако возможность облечь концепт, голую идею, утопическое видение в нечто реальное и осязаемое выступила для него намного более мощным стимулом, чем любые материальные блага, пишет Куприн. Такая власть наделяет ее носителя статусом Великого Творца, приравнивает его к Богу — или дьяволу.
По словам Куприна, Ленин не гений, не пророк и не герой, а всего лишь человек, причем простой, как геометрическая фигура. Мышление «отца революции» писатель называет однобоким и не находит ни одной выдающейся черты, которая делала бы его уникальным лидером. В профайле The Atlantic Ленин предстает прагматичным и даже банальным человеком, который основывает всю свою программу на отсылках к Марксу и пользуется религиозностью русского народа, чтобы превратить его в секту почитателей немецкого философа. Куприн пишет:
Красные иногда пытаются изобразить Ленина отцом русского народа, хорошим по природе и добродушным лысым Ильичом. Но эти попытки неизменно проваливаются. Лысый Ильич никого не любит и не нуждается в чьей-либо дружбе. Задача, которую он поставил перед собой, требует власти пролетариата, достигнутой через ненависть, смерть и разрушение. Ему все равно, сколько «товарищей» унесет кровавый ураган. Даже если половина пролетариата исчезнет, сломав головы о могучую стену, по склону которой уже сотни лет старательно и самоотверженно карабкаются миллиарды людей, а другая половина окажется под тяготами такого рабства, которое раньше не могло им привидеться, он, этот гибрид Калигулы и Аракчеева, спокойно оботрет хирургический нож о передник и скажет: «Диагноз поставлен правильно, операция проведена безупречно, но вскрытие показало, что она была преждевременной. Давайте подождем еще 300 лет».
Репрессии до начала Большого террора
В апреле 1931 года американский теолог и социальный философ Рейнгольд Нибур в своей статье для The Atlantic разобрал, почему коммунизм следует считать новой религией, хотя сами коммунисты говорят о нем как о комплексе научных и атеистических идей. Если бы коммунизм действительно был научной теорией, то не предполагал бы такой ненависти к самой религии, поскольку наука подразумевает бесстрастность и сдержанность.
К тому же коммунисты стремятся построить систему, объясняющую устройство всего мира и общества, в то время как наука занимается отдельными фактами, а те редко образуют гармоничную картину. Попытки интерпретировать всю реальность через коммунизм, упрощение неоднозначных этических и моральных вопросов, преследование еретиков и отступников — все эти черты свидетельствуют о метафизических претензиях коммунизма на то, чтобы заместить собой религию, фактически почти ничем от нее не отличаясь.
Продолжая аналогию между советским режимом и средневековой инквизицией, журналист и историк Уильям Генри Чемберлин в своей статье из октябрьского номера 1934 года цитирует диалог между Нэнси Астор, первой женщиной, ставшей депутатом палаты общин, и Сталиным в 1931 году:
— Как долго вы еще собираетесь убивать людей?
— До тех пор, пока это будет необходимо.
Чемберлин идет дальше Нибура и объявляет терроризм неотъемлемой составляющей коммунистической диктатуры. Первые 17 лет советской власти он интерпретирует как череду чисток и послаблений: например, после покушения на Ленина в конце лета и осенью 1918 года режим свирепствовал, а зимой 1919/1920, когда победа над Колчаком и Деникиным почти не вызывала сомнений, большевики пошли на беспрецедентный шаг и даже отменили смертную казнь.
Тем не менее даже в период относительного ослабления режима люди находились под постоянным давлением со стороны Объединенного государственного политического управления (ОГПУ), которое позже вошло в состав НКВД: для казни хватало административного предписания, а из страны высылали без суда. Ключевым периодом на пути к террору Чемберлин считает «железный век», как его называет сам автор, — отрезок с 1929 по 1934 год, когда ОГПУ провело несколько знаковых расправ, а репрессивная машина начала функционировать в обстановке строжайшей секретности благодаря огромной территории и контролю над СМИ.
Статья Чемберлина вышла за три года до того, как начался Большой террор, но уже тогда он рассказывал о том, что с выдающимися учеными жестоко расправляются под надуманными предлогами типа саботажа, а крестьян задерживают и приговаривают к казни по малейшему подозрению в присвоении государственной собственности. Супругов обвиняемых ставили перед выбором: выступить свидетелями на суде против мужа или жены или умереть, зная, что мужа или жену все равно приговорят к длительному сроку, а детей отправят в колонию для сирот. Чтобы полностью передать масштаб и детали советского террора в «железный век», по словам Чемберлина, не хватило бы целой книги.
Отношения Советского Союза с Германией в 1939–1940 годы
Объясняя особенности политических и экономических соглашений между СССР и Германией в марте 1940-го, американский журналист британского происхождения Уолтер Дюранти в мартовском номере журнала от 1940 года рассказывает, что годом раньше Советский Союз был близок к вступлению в коалицию с Францией и Великобританией. Дипломаты считали заключение договора решенным делом, однако в последний момент Сталин передумал. Ему показалось, что французы и британцы не хотят предотвратить войну, создав противовес нацистской Германии, а рассчитывают втянуть СССР в войну, к которой советское государство в тот момент было не готово.
В первые годы гитлеровской агрессии Германии удавалось добиваться побед практически без борьбы: Австрия формально вошла в состав Третьего рейха добровольно, а Чехословакия отказалась от сопротивления под угрозой бомбардировок. Исключением стала Польша, которая не желала уступать контроль над Данцигским коридором, апеллируя к предоставленным британцами и французами гарантиям безопасности. С помощью пакта о ненападении, заключенного между Германией и СССР в августе 1939 года, Гитлер рассчитывал напугать поляков и убедить их защитников в том, что русские не придут им на помощь.
Дюранти считает, что Советский Союз использовал напряженную ситуацию в Европе в своих целях. Сначала СССР обещал поддержку Британии и Франции, что подтолкнуло последних предоставить гарантии независимости Польше. Затем принял условия Гитлера и гарантировал разлад среди европейских государств. Кто бы ни выиграл в противостоянии Германии и франко-английского союза, победитель, по логике Сталина, был бы слишком ослаблен, чтобы представлять серьезную угрозу для СССР. Это, наоборот, позволило бы Советскому Союзу нарастить влияние в Европе и попытаться организовать революции в других странах. Столкновение рейха с Британией и Францией открыло для Сталина возможность оккупации балтийских стран, Восточной Польши и Бессарабии, а поддержка Китая в конфликте с Японией позволяла в будущем рассчитывать на азиатскую экспансию.
Как Западу выстраивать отношения с СССР
В ноябре 1942 года американский журналист и уроженец Российской империи Макс Лернер попытался разобраться, может ли борьба против нацистской Германии объединить Советский Союз с его идеологическими противниками — США и Великобританией. Анализируя отношение Запада к СССР, журналист выделяет несколько ключевых параметров. Во-первых, на Западе принято считать русских жителями Азии, а не Европы, несмотря на то что произведения русских классиков XVIII и XIX веков пронизаны заимствованиями у французов, а марксизм, ставший господствующим мировоззрением после революции, формировался и развивался в Германии, Англии и Франции.
Еще один неотъемлемый элемент отношения к СССР и Российской империи на Западе, согласно Лернеру, — страх перед их могуществом. Примерно так же римские аристократы относились к племенам варваров. Например, писатель и историк Генри Адамс еще в 1890-х годах в переписке постоянно рассуждал о противостоянии Штатов и Российской империи, которую он называл одновременно современной и феодальной. Осенью 1942 года, когда СССР уже договорился с Британией о взаимной помощи в противостоянии с Германией, возник новый вопрос: как совместить этот суеверный трепет перед Советским Союзом и военное сотрудничество?
Главными факторами, объяснявшими отпор РККА и советских граждан вермахту, Лернер называет механизацию всех сфер жизни, облегчившую переход к военному производству, четкое административное планирование и коллективное упорство народа, проявившееся еще в сопротивлении армии Наполеона и закалившееся в годы революции. Однако, пишет Лернер, Запад до сих пор относится к русским с той же смесью страха и восхищения, как римский патриций — к варварам. И после совместной победы подозрительность по отношению к союзнику-варвару лишь усилится.
Пытаясь взглянуть на ситуацию со стороны СССР, Лернер предлагает США и Британии сделать все для мирного сосуществования трех сверхдержав, чтобы русские не чувствовали себя марионеткой в руках Запада, а западные страны остались оплотом демократии. Важнейшим шагом на пути к процессу сближения, который совпадет с переходным периодом после войны, станет отказ всех участников этого процесса от имперских амбиций: советским лидерам необходимо ограничить коммунистическую пропаганду и не организовывать революции в других странах, а американским и британским — преодолеть наследственную враждебность в отношении России и не пытаться контролировать другие страны под предлогом покровительства.
Послевоенный период и стиляги
Посетивший СССР в конце 1950-х профессор русской литературы и популяризатор русистики как научного направления в США Эрнест Симмонс в статье в майском номере за 1959 год пишет о разительных отличиях в жизни людей из одних социальных классов в двух странах. Например, замечает он, занимающийся примитивным физическим трудом американский рабочий зарабатывал примерно в восемь раз больше, чем его советский коллега. Тем не менее граждане СССР, сравнивая свое положение с временами послевоенного сталинизма, видели политические послабления, рост стабильности и благосостояния.
Строительство высотных зданий и облагораживание парков в Москве, реформа устаревшей транспортной системы с внедрением автобусов и электричек, рост экономической активности, обилие посетителей в кинотеатрах, театрах, музеях и зоопарках — в целом благообразное состояние в столице и других городах свидетельствовало о расцвете советской власти после мрачного периода на стыке 1940-х и 1950-х годов. Повышение среднего уровня жизни привело к относительному сближению двух классов, сформировавшихся в так называемом бесклассовом обществе: обычных работников с одной стороны и бюрократов высшего звена, фабричных руководителей и представителей интеллигенции — с другой.
Однако одним из следствий этих изменений, пишет Симмонс, стало формирование нового типа мировоззрения — более свободолюбивого и критичного по отношению к власти. Пика популярности, несмотря на запреты и неодобрение элиты, достигло движение стиляг — денди, которые яркими костюмами и страстью к западной музыке выражали протест против морализма и характерной для СССР борьбы с индивидуализмом. Представления о будущем среди населения разительно отличались: сторонники старого порядка ждали процветания коммунизма и борьбы с США за статус самой процветающей страны мира, а талантливая молодежь надеялась на радикальные перемены.
Значение «Доктора Живаго»
В другой своей статье Эрнест Симмонс назвал роман «Доктор Живаго» историей людей из всех слоев русского общества, которые жили, любили и думали в эпоху глобальных перемен с 1903 по 1929 год. Автора романа, Бориса Пастернака, Симмонс называет одним из немногих советских писателей за последние 40 лет, которых можно сравнить с лучшими авторами в Америке и Западной Европе. После многолетней подготовки он написал произведение, отсылающее к дореволюционной заповеди: литература — это совесть нации.
Проводником важнейшей идеи романа становится главный герой Юрий Живаго, уверенный, что ни один политический лидер и не одна партия не должна обладать властью над попытками человека исполнить собственную судьбу. Кроме того, Живаго, по мнению Симмонса, воплощает в себе метание человека между желанием остаться святым и желанием выжить в эпоху безумия и смерти. Персонаж, который надеется, что революция положит конец страданиям обычных людей, разочаровывается в ней не из-за насилия, а потому, что лидеры революции упорно убеждают всех остальных, что только они владеют секретом истинного счастья.
Симмонс завершает рецензию на «Доктора Живаго» так: «Необходимо, чтобы крик Живаго о помощи, сам по себе способный восстановить человеческое достоинство, услышали в Советском Союзе. Однако там, к сожалению, роман Бориса Пастернака едва ли когда-либо увидит свет в своем изначальном варианте».
Подпишитесь на «Сигнал» — новое медиа от создателей «Медузы». Эта имейл-рассылка действительно помогает понимать новости. Она будет работать до тех пор, пока в России есть интернет. Защита от спама reCAPTCHA. Конфиденциальность и условия использования
Борьба за власть в Кремле после смерти Сталина
Эдвард Крэнкшоу — сотрудник британской разведки в Москве в годы войны, а затем журналист (ему удалось достать и опубликовать в газете The Observer полный текст закрытого доклада Хрущева на XX съезде с критикой культа личности), советолог и автор многочисленных книг о СССР. Его статья в июньском номере The Atlantic 1962 года посвящена отличиям между Сталиным и Хрущевым, выигравшим партийную борьбу за власть после смерти предшественника. Крэнкшоу констатирует: Хрущев оказался сильнее конкурентов, но все равно не обладает теми качествами идеального автократа, благодаря которым сформировался культ личности Сталина. Новый генсек ЦК КПСС не вызывал такого трепета, слепой преданности и обожания. Подчиненные боялись его из-за взрывного темперамента, но не благоговели перед ним, как перед Сталиным. Тем не менее, как пишет Крэнкшоу, Хрущев — первый профессиональный политик, произведенный Советским Союзом: грамотный, смелый, выносливый практик, электризующий пространство вокруг.
Отличия между образом и статусом двух советских лидеров позволяли предположить, что советский режим смягчится и двинется в сторону демократии. Конечно, не общенародной демократии, уточняет Крэнкшоу, а подобия демократии среди элит, когда приближенные к главе государства обладают авторитетом, правом голоса и собственным мнением. При Сталине было невозможно представить, что ему решится возразить даже кто-то из ближайшего окружения. Хрущев обладал теми же полномочиями, но получил он их с одобрения других, поэтому не мог игнорировать кого угодно в угоду своим желаниям, прихотям и интересам.
Разница между Сталиным и Хрущевым проявлялась и в том, что в последнем сомневались руководители других стран социалистического блока, в то время как первый пользовался непререкаемым авторитетом. Необходимость считаться с чужими мнением могла привести к тому, что в Советском Союзе оформится причудливый гибрид демократии и автократии. Впрочем, Крэнкшоу призывал не строить иллюзий: за восемь лет Хрущеву удалось сплотить элиты и сохранить общий курс партии, несмотря на отдельные разногласия. Это позволяло предположить, что в государстве сохранится строгая политическая вертикаль с одним человеком на вершине.
Россия в начале первого президентского срока Путина
Корреспондент The Atlantic Джеффри Тайлер жил в Москве с 1993 года и в своей статье в майском номере 2001-го пришел к неутешительным выводам о том, что ждет Россию под руководством Владимира Путина (статья озаглавлена так: «России конец»). Население страдало от бандитов, продажных сотрудников госавтоинспекции и бюрократов. Начавшийся при Ельцине упадок продолжался: здания взрывались из-за утечек газа, а целые регионы в холодные месяцы оставались без отопления и электричества. 36% населения, или 52 миллиона человек, зарабатывали меньше прожиточного минимума, прожить на который практически нереально. Военные, несмотря на обещанные президентом реформы, оставались одним из беднейших слоев населения.
Еще важнее, как считал Тайлер, то, что Путин пытался справиться с накопившимися проблемами через усиление контроля за территориями и демонстрацию силы на международной арене. Амбиции сверхдержавы в случае России резко контрастировали с внутренними провалами в сферах экономики и армии. Вторая чеченская война — которую в провластных кругах называли исключительно «контртеррористической операцией» — превратилась в наглядное доказательство того, как далеко готов пойти Путин, чтобы подтвердить негласный статус империи и отвлечь внимание от кризиса во всех остальных сферах.
Тайлер напоминает о правлении Ивана Грозного, при котором государственная власть превратилась в синоним эксплуатации собственного народа. Спустя 500 лет уже при другом политическом лидере жители России смирились с эксплуататорскими и репрессивными механизмами власти и рассчитывали лишь на то, чтобы по возможности их ослабить. Путин планировал перечеркнуть намеченные Горбачевым попытки переосмыслить национальный путь, а также хотел усилить положение государства. Его успех, пишет Тайлер, будет равносилен смертному приговору для народа, а коррупция, насилие, злоупотребление властью и ограничение свобод продолжатся.
Исторически сформировавшееся в России и превратившееся в одержимость желание на равных противостоять Соединенным Штатам неизбежно приведет к упадку внутри страны. По мере укрепления и обогащения государства граждане будут беднеть, потому что им придется платить по чужим счетам. «Учитывая логику и наклонности, укоренившиеся в российской истории, конца упадка не видно, — считает Тайлер. — Политика, нацеленная на усиление власти и государственного аппарата, лишь спровоцирует дальнейшие страдания, эксплуатацию и разложение».