«Даже почитатели Сталина не хотели бы жить в те времена» Специалисты рассуждают, произошло ли в России развенчание сталинского мифа

Элла Панеях

Социолог

Первая десталинизация провалилась, потому что было невозможно по-честному разделить ответственность. При Хрущеве советская власть позиционировала себя как наследница Ленина — на самом деле, сталинскую систему невозможно отделить от первых годов советской власти. Изначально во всех развенчиваниях культа личности была заложена ложь о том, что есть хороший большевизм и коммунизм, а есть товарищ Сталин, который пришел и все это испортил: исказил правильное учение и построил не тот социализм, который нужно было построить.

То есть какую-то часть травмы можно было переживать, а какую-то нельзя. Какие-то преступления сталинизма можно было называть, а про остальные нужно было молчать или оправдывать их, потому что они не считались сталинскими искажениями ленинской политики. Например, ликвидацию дворянства и буржуазии как класса нужно было продолжать одобрять, в то время как гонения на советских чиновников можно было называть преступлениями и перегибами, а все бедствия, связанные с коллективизацией, вообще нельзя было обсуждать, как будто их не было. Сочетание этого всего привело к тому, что полной проработки происходившего на прошлых исторических этапах не случилось, и гарантии невозвращения этого всего были невозможны.

Во время перестройки начался новый этап десталинизации. Стало возможно говорить о том, что происходило, открыли архивы, появилась возможность публиковать информацию. Но это движение наложилось на распад Советского союза, достаточно травматичный, на серьезный экономический кризис, неизбежный при таком масштабном изменении политического и экономического строя, и все эти разоблачительные усилия стали ассоциироваться с нелюбимыми в народе тяжелыми девяностыми годами, либеральной политикой, которую представляют ответственной за экономический кризис, — и так далее.

Между тем, исторические сроки, отпущенные на проработку национальной травмы, незаметно прошли. В нашем окружении уже практически нет людей, зрелый возраст которых пришелся на эти годы, которые непосредственно испытали эту травму. Люди, которые жили в те времена, либо умерли, либо находятся в очень пожилом возрасте, если были тогда очень молодыми. Для людей, которые сейчас молоды, это уже история даже не про дедов, а про более давние поколения, про тех, кого они в живых не застали. А значит, эта травма не имеет для них живого лица. Жертвами, или, скажем, соучастниками репрессий оказываются не любимые бабушки и дедушки, которых ты знаешь, которые тебя вырастили, а какие-то абстрактные предки, о роли которых в событиях ты, в силу умолчаний и двоемыслия, свойственных советскому периоду, еще и практически ничего не знаешь. Отношение к ней — это больше не отношение к актуальным, реальным событиям недавнего прошлого, а отношение к исторической картинке, к некому комплексу исторической мифологии, такое же, как к битве на Чудском озере, которая то ли была, то ли ее не было вообще, или войне 1812 года, которая точно была, но все там происходило совсем не так, как в фильме «Гусарская баллада».

Нет ничего удивительного в том, что сегодня среднестатистический человек покупает историческую картинку, которую продает ему учебник и государственная пропаганда. События, утратившие живую, семейную актуальность — это не очень важная сторона жизни для простого обывателя.

Не надо ругать людей за то, что они не знают периоды в истории за пределами своего семейного кругозора так, как знают их историки и увлекающиеся историей интеллектуалы. История со временем превращается в символ, в конструкт, обычные люди принимают ту ее картинку, которую им транслирует официоз, потому что никто кроме официоза ее не транслирует, а узнавать об этом подробнее им не очень интересно. Или интересно — на уровне очень популярной, низкопробной литературы, созданной для развлечения и пропаганды, а не для просвещения. Важно не то, что люди думают о Сталине, а то, что для них стоит за этим отношением, какие ценности, какие представления о должном и о современном порядке вещей. Декларируя хорошее отношение к мифическому Сталину, люди что-то хотят сказать о сегодняшнем дне.

Что представляет собой Сталин сегодня? Для большинства его поклонников Сталин олицетворяет такие вещи, как, например, эффективное управление, хотя историки давно показали, что он не был хорошим управленцем. А еще — борьбу с коррупцией. Да, историки знают, что сталинский СССР не был свободен от коррупции; как всякая плановая система он просто не смог бы без нее существовать. Но образ правителя, который, будучи жесток и эффективен, был якобы способен удерживать коррупцию в рамках, вовремя наказывать коррупционеров, противопоставляется реальности, в которой коррупции очень много, и она почти демонстративно безнаказанна.

Чуть более реалистичная часть репрезентации касается того, что во времена СССР неравенство в обществе было гораздо меньшим, чем сейчас. Если мы, конечно, забудем о чудовищном положении крестьян, о заключенных, которые умирали от голода — для более или менее благополучного горожанина все окружающие его люди не очень отличались друг от друга по благосостоянию. Мифический Сталин олицетворяет для своих поклонников общественный уклад, в котором неравенства (и, в первую очередь, демонстративной роскоши «верхов») гораздо меньше, чем в той реальности, в которой они сегодня живут.

Не все эти ценности хочется разделять, не со всеми хочется соглашаться, но это не людоедские ценности, это довольно банальный набор умеренно-уравнительных и умеренно-государственнических представлений о политическом идеале, свойственных современному полуобразованному городскому населению примерно везде в мире.

Я бы не так сильно старалась объяснить населению, каким был реальный исторический Сталин, — ведь сегодня это уже плоский портрет, нарисованный школьным курсом истории и пропагандой, — а обращала бы внимание на то, что люди хотят сказать, поднимая этот портрет на щит. Они не хотят сказать: «Мы хотим репрессий. Мы хотим, чтобы больше людей сидело в тюрьме. Мы хотим плановой распределительной системы. Мы хотим репрессированных народов. Мы хотим, чтобы наше правительство развязало еще одну мировую войну». Они хотят сказать: «Мы хотим меньше неравенства. Мы хотим меньше коррупции. Несколько более социальное государство, чем имеем. И нам очень не нравится то, что есть, оно у нас болит — поэтому мы выбираем самую жесткую и пугающую из возможных фигур, чтобы заявить об этом». Примерно это они имеют в виду, когда объявляют Сталина лучшим правителем России.

Илья Венявкин

Историк советской литературы и культуры, директор образовательных программ InLiberty

Десталинизация в России не произошла по целому ряду причин. Обычно в качестве [основной] причины называют действия российской власти в 1990-е — борьба с советским наследием не стала для Бориса Ельцина по-настоящему серьезной повесткой. [В августе 1991-го] на следующий день после провала путча, когда люди собрались на митинг на Лубянской площади, дело окончилось только демонтажом памятника Дзержинского. В само здание КГБ никто не решился войти — и дальше вопрос о недопустимости существования главного репрессивного института страны на том же месте, где он и был 70 лет, практически не поднимался. По большому счету, ничем окончилась попытка провести открытый [судебный] процесс против КПСС. Логику Ельцина, наверное, можно понять — его интересовал перехват политических и экономических рычагов управления страной, символическая политика занимала его гораздо меньше. Кроме того, при Ельцине не произошло радикального обновления элит — в значительной мере у власти остались люди, успевшие продвинуться по номенклатурной сетке при СССР. Наиболее очевидным образом преемственность элит проявила себя уже при Владимире Путине, когда оказалось, что и через 25 лет после распада Советского Союза первые роли в государстве играют бывшие сотрудники КГБ СССР и члены КПСС.

Оказалось, что в отсутствие собственной идеологии советское прошлое играет важную роль в легитимации сегодняшнего политического режима: борьба со Сталиным и советским прошлым может обернуться для нынешней власти серьезными проблемами.

Ни от какой власти нельзя ждать, что она сама своими руками начнет производить критику прошлой государственности и демонтировать сложившиеся институты. Для этого нужно мощное общественное давление. И в этом смысле выяснилось, что после 1991-го года запрос на десталинизацию со стороны общества был недостаточно мощным. Как показывает недавний случай Дениса Карагодина, в одиночку установившего имена людей, причастных к казни его деда, последовательные и продуманные индивидуальные усилия могут давать очень мощный результат. К сожалению, таких инициатив у нас все еще немного. Увидев, что государство само не проводит десталинизацию, общество не нашло в себе сил и интереса сделать это самостоятельно.

К этой неудаче я лично отношусь с большим сожалением, однако не вижу какой-то отдельной трагедии. Мне кажется, чем дальше мы отдаляемся от советского времени и чем меньше остается людей, имеющих личные счеты со сталинизмом, тем меньше шансов на то, что десталинизация станет каким-то отдельным и мощным общественным явлением.

Надо понимать, что история сталинизма нас волнует не только сама по себе — необходимость почтить память безвинных людей, пострадавших от государства, отменить невозможно. Но это и важный вопрос устройства общества, в котором мы сейчас живем. Когда мы говорим о десталинизации сегодня, мы имеем в виду необходимость тотальной деавтоматизации насилия: нам нужно научиться распознавать насилие, вшитое во многие общественные институты, и перестать признавать его нормальным. В этом смысле борьба за права людей в интернатах, тюрьмах, армии, школе является сегодня продолжением десталинизации российского общества. И не имеет принципиального значения, упоминаем мы Сталина или нет, когда говорим о том, что любая власть не имеет права попирать достоинство человека. Эта борьба в любом случае продолжится — с отсылкой к истории или без.

Олег Будницкий

Историк, директор Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ ВШЭ

На мой взгляд десталинизация в России, конечно, произошла. В этом нет никаких сомнений: если мы посмотрим опросы общественного мнения, то даже сегодняшние почитатели Сталина не хотели бы жить в те времена. Это достаточно ясно говорит об истинном отношении к той эпохе и тем государственным деятелям. Плюс есть вполне четкая позиция государства, что Сталин — это преступник. Все остальное — спекуляции людей, в том числе во власти, которые используют историю в спорах, но истории на самом деле не знают.

Если говорить о результатах различных опросов, которые свидетельствуют об улучшении отношения людей к Сталину, то тут дело в том, что история и Сталин — хорошая почва для различных манипуляций. Люди не изучают документы о том, что происходило на самом деле, не изучают историю, а смотрят по телевизору фильмы, где показывают Сталина в образе мудрого вождя, или читают написанные подонками книги о том, что Берия был «эффективным менеджером». Плюс важный фактор - Великая Отечественная война. Хотим мы того или нет, но победа во многом ассоциируется со Сталиным. Люди не обращают внимания на просчеты Иосифа Виссарионовича во внешней политике, из-за которых СССР фактически остался один на один с Германией, или на то, что победа была добыта миллионами жизней. Ведь те демографические проблемы, которые мы испытываем до сих пор, — это отчасти отголоски войны. Деятельность Сталина в целом нанесла огромный урон генофонду страны.

Юрий Сапрыкин

Журналист

В России десталинизация уже случилась. Я вспоминаю свое детство, которое пришлось на поздний застой, — тогда слово «Сталин» звучало примерно так же, как «Солженицын». Это было что-то запретное, что нельзя было нигде и никак упоминать.

Политика поздней дряхлой коммунистической партии заключалась в том, чтобы забыть Сталина, вычеркнуть его отовсюду. Его появление в виде мудрого дедушки-полководца — достаточно гомеопатическое, впрочем, — в военных фильмах-эпопеях Юрия Озерова, выглядело совершеннейшим шоком, до этого никто из нас с этим персонажем не сталкивался. Для человека, выросшего в конце 1970-х — начале 1980-х, такого исторического персонажа не было.

Кроме коротких появлений в военном кино, Сталин появлялся в виде портретиков на лобовых стеклах автомобилей. Дальнобойщики ставили на стекло иногда Сталина, иногда Высоцкого. Это были фигуры примерно одного порядка — запрещенные народные герои. В этом виде он олицетворял, конечно, не репрессии и массовые убийства, а порядок, которого простому человеку в позднем Советском Союзе не хватало. Никто не знал про репрессии — эта тема не поднималась, но никто и не думал о Сталине как о великом государственном деятеле, это было вычеркнуто из истории и массовой культуры.

Вторая волна десталинизации — перестроечные годы, когда через тридцать лет после XX съезда КПСС вновь возникла тема разоблачения культа личности и преступлений сталинизма, тогда было опубликовано огромное количество исторических свидетельств, «Архипелаг ГУЛАГ» и все запретные книги о лагерях — это без сомнения произвело сильное впечатление и осталось в коллективной памяти.

В 1990-е Сталин снова превратился в протестный плакатик на лобовом стекле, знамя людей, которые были недовольны новой властью, новыми порядками в независимой России, знамя левой оппозиции, необязательно объединенной в какие-то партии или союзы, — это было просто стихийное построение людей, пострадавших от 1990-х годов.

Неприятная вещь стала происходить недавно — ресталинизация. У этого нового ползучего культа нет никаких корней, кроме желания начальства. Нет никакого народного запроса на памятники Сталину, люди не пишут президенту: «Верните нам Сталина». Это осознанная политика начальства — насаждение мягкого сталинского культа как некоторого ориентира: нынешняя власть к этому стремится, это хорошо, этому надо подражать. А с другой стороны, это такое пугало для чуть более либеральной и европеизированной общественности: нынешняя власть — такая, бойтесь ее, тут еще и народ мечтает вернуть Сталина, поэтому все надежды на нынешнюю власть, только она может от этой стихии вас спасти.

Сталин становится символом недовольства нынешними порядками — отсюда и установки мемориальных досок; опросы, в которых между Сталиным, Горбачевым и Ельциным люди выбирают Сталина. Все это должно создать атмосферу легкого страха и невроза на тему того, что нынешняя власть — страшная, но народ еще страшнее, и только власть от него может защитить.

Никита Петров

Историк, заместитель председателя общества «Мемориал»

События советской эпохи — в прошлом, но что нас сегодня беспокоит? Нас беспокоит, что страна до сих пор не руководствуется законом в своей повседневной жизни, а имеющиеся законы носят имитационный характер. Есть Конституция, которая гарантирует права и свободы, а есть жизнь, в которой все это попирается. Мы видим, как мы возвращаемся к тем практикам, которые были в СССР, когда политическая воля руководства, а вовсе не законы, определяла повседневную жизнь. С этой точки зрения, десталинизация — это как раз отказ от той практики, от тех правил и привычек беззакония, которые сложились при советской власти.

С другой стороны, под советским прошлым нужно четко провести юридическую черту и сказать, что советская эпоха была эпохой не только беззакония, но и эпохой тоталитарного и преступного государства. Сегодня эта черта не подведена.

Конечно, если под десталинизацией узко понимать увековечивание памяти жертв политических репрессий, то в этом отношении что-то делается, но это находится в постоянном противоречии с попытками протащить имя Сталина на карту России или педалировать темы 1945 года, увязывая его с личностью Сталина. И в этом смысле мы действительно видим когнитивный диссонанс в головах российского руководства. Поэтому программы десталинизации, даже достаточно осторожные, не вызывают никакого государственного одобрения.

К сожалению, государство и наше население оказались неспособны жить в правовых демократических условиях. Постоянно шло сползание к прежним практикам, потому что по-другому не умеют и не привыкли. Не привыкли, когда в стране существует разноголосица мнений. Ведь почему государство взялось за историю — это самый удобный предмет школьной программы, который позволяет внедрять государственную идеологию. Примат государства над правами личности — это сегодняшняя визитная карточка Кремля. В том числе поэтому тема десталинизации непопулярна у россиян. С помощью пропаганды, радио, телевидения государство вбило многим гражданам в голову мысль, что наша особость должна выливаться в агрессивную ксенофобию. Все попытки критиковать прошлое преподносятся как козни Запада. Или других стран, которые, как говорит государство, жили ничуть не лучше нас. Хотя это безусловно неправда — такого ужаса, как в СССР, не было нигде, кроме нацистской Германии.

Недавний опрос показал, что 25% россиян помнят о том, что в их семьях были репрессированные. Но это не отменяет тот факт, что большинство не хочет помнить о репрессированных родственниках. Свою роль в этом играет и невежество — в школе не рассказывали о советских репрессиях, которые начались не при Сталине — и не кончились с его смертью.