«У Тихановской было в шесть раз больше голосов, чем у Лукашенко» Члены белорусских избиркомов подробно рассказали «Медузе», как были организованы фальсификации на выборах президента

14 августа белорусский Центризбирком подвел итоги президентских выборов и объявил, что Александр Лукашенко победил на них в шестой раз — с результатом 80,1% голосов. Однако многие белорусы уверены, что эти результаты сфальсифицированы. По всей стране проходят массовые демонстрации, заводы объявляют забастовку. Ученики и выпускники минских школ приносят к стенам учебных заведений свои грамоты — так они выражают отношение к учителям, которые, как они считают, участвовали в нечестном голосовании. Фальсификации не отрицают и сами члены избирательных комиссий. «Медуза» на условиях анонимности поговорила с несколькими членами избиркомов Минска о том, как на самом деле проголосовали люди и почему, честно считая голоса, они не смогли помешать победе Лукашенко.

«Мы всей комиссией сидели и понимали, что нас подставили. Кто-то плакал»

Антон (имя изменено по его просьбе)

Я активист в своем учебном заведении. Много общаюсь с деканатом, ректоратом, меня знают. Поэтому в мае мне предложили побыть в избирательной комиссии на президентских выборах. Я сначала сомневался из-за пандемии коронавируса, но по итогу согласился: хотел лично подсчитать [голоса] и посмотреть, как это все будет происходить.

Я дежурил три дня на досрочных выборах, в основном в первые смены (с 10 утра и до двух дня). Тогда я не видел большого притока людей, приходило не больше 10–15 человек. Сколько было людей во вторые смены, я точно не знаю. 

Как правило, на нашем участке присутствовал только один независимый наблюдатель. Он сидел напротив кабинета, его часто прогонял работник учебного учреждения. Говорил, что сейчас проходит приемная комиссия и в это время якобы никому нельзя находиться там, кроме поступающих. Наблюдатели рассказывали мне, что во вторую смену людей меньше, чем в первую. Наши цифры за день не сходились с теми, что были в протоколах. Например, в один день у нас получилось около 20 человек, а в протоколе было записано больше 70. 

Не знаю, как это было устроено. Но мой друг столкнулся с тем, что пришел на другой участок голосовать и увидел подпись напротив имени своего отца, хотя тот умер два года назад. На участке ему сказали, что, возможно, это ошибка, кто-то не там расписался. Но факт остается фактом.

В основной день выборов пришло в два раза больше человек, чем за время досрочного голосования. Было понятно, за кого голосует большинство: 70% людей приходили с белыми лентами. Были те, кто возмущался, почему нельзя ставить дату в документе, где расписываешься о получении бюллетеня. Многие настаивали на своей правоте и указывали число. Еще люди, конечно, проверяли подлинность бюллетеней — чтобы были две подписи [председателя или его заместителя и одного из членов комиссии] в конце.

В тот день я еще ходил по домам, к старым бабушкам, которые не могли сами проголосовать. Все до единого — они не сворачивали бюллетень — голосовали за нынешнего президента. За него действительно могло быть много голосов. У нас много людей преклонного возраста, многие из них понятия не имеют, кто такая [Cветлана] Тихановская. Сам я голосовал за нее и хотел, чтобы она победила. Я был уверен, что [по итогам] досрочного голосования победит нынешний президент. А в основные выборы — Тихановская. 

Сначала мы считали бюллетени досрочного голосования. В основном было слышно, что побеждает Лукашенко. В голосовании по домам все, кроме одного, тоже были за нынешнего президента. В день основных выборов была противоположная картина — в основном все были за Тихановскую, только иногда мелькала фамилия Лукашенко. Многие бюллетени были испорчены (как правило, те, в которых голосовали за Тихановскую). Но речь не о фальсификации, многие люди из недоверия ставили на бланках еще дополнительные знаки — например, расписывались, — что запрещено. Когда мы подсчитали голоса, по лицам членов комиссии было видно, что все радуются. Даже без итогового подсчета было понятно, что больше 60% за Тихановскую.

Дальше председатель и секретарь стали подводить итог. Я сначала стоял рядом, чтобы видеть подсчет, но меня попросили «не стоять над душой», и я отошел. Человеку, который подсчитывал голоса, я доверял максимально. Но все равно немного сомневался. Считали очень долго, минут 30–40. В итоге нам сказали, что за нынешнего президента больше 50% голосов, а у Тихановской — в районе 20%. Члены комиссии начали оглядываться, типа, «что это сейчас произошло?». Ведь явно побеждала Тихановская. 

Перед тем, как подписать протокол, многие задумывались, но все равно делали это. Я был последним. Когда очередь дошла до меня, я долго сидел и думал, что мне делать. Не брал даже ручку в руки. Я не хотел подписывать, но не знал, какие за это будут последствия. Я боялся и в итоге подписал.

Мы долго сидели на участке. Когда председатель и секретарь уехали отвозить голоса, у нас заработал интернет. Мы увидели, что есть участки, где победила Тихановская. Мы всей комиссией сидели и понимали, что нас подставили. Кто-то плакал. Мы подписали протокол без принуждения, по своему желанию, но все боялись каких-то последствий [за отказ]. Потому что в нашей стране как? Все видно по предвыборной кампании. Кто-то сказал не то слово, не захотел делать, как ему сказали, и у нас сразу что с ним делают? Такого человека сразу берут и закрывают где-то. Конечно, у людей выработался страх, это больше самовнушение даже. Просто видно, как у нас в стране реагируют на свободу слова. Люди действительно боятся высказываться. Так было до последних событий. 

После [голосования] мне было очень плохо. Я, наверное, никогда себя так подставленно и так гнило не чувствовал. Я ведь туда пошел, чтобы быть за честность и увидеть, что в стране происходит. Я чувствовал себя очень фигово. Мне было стыдно перед собой, а не перед кем-то другим. Я не скажу, что на 100%, но я искупаю эту вину, даже говоря сейчас с вами. Еще я вместе с несколькими людьми отправил половину полученных за работу в комиссии денег в детский фонд [арестованного кандидата Виктора] Бабарико, а вторую половину — на помощь пострадавшим в протестах.

Я не раз выходил [на акции], когда было мирно. Я безумно хорошо отношусь к акциям со стороны народа. Но мне жалко людей, которые сталкиваются с реакцией государства. То, что сейчас женщины выходят в белом, с белыми цветами, — для меня это просто гордость. Я свою страну не любил так никогда, как сейчас. Но вообще я люблю страну и ненавижу государство. Как все закончится, я даже представить не могу. Потому что я не верю в благоразумие нашего государства. Мне кажется, ядро — в нашей армии и госструктуре. Если они встанут на сторону народа, тогда, возможно, победим. 

«Нам было страшно, очень страшно»

Маргарита (имя изменено по ее просьбе)

На самом деле я изначально не хотела идти в избирательную комиссию. Списки формировались еще в конце весны. Мне просто позвонили [из учебного заведения] и сказали: «Ты записана». Я особенно не сопротивлялась, сказала, что пойду. Мне было интересно увидеть, что это такое. 

Каждый из нас дежурил два дня во время досрочного голосования по четыре часа и в течение всего основного дня голосования. Я была в последние дни досрочного голосования — 7 и 8 августа. Людей было немного: за час-два приходило не больше четырех человек. В основном это были люди предпенсионного и пенсионного возрастов. Потом я связывалась с ребятами, которые работали после меня, чтобы вывести общее количество и сравнить с протоколами. Получалось, что количество людей было завышено каждый день: 7 августа на 30 человек, 8-го — на 50. Из-за того, что я работала утром, я не понимаю, как это делалось. Откуда брали цифры, которые потом появлялись в протоколе. Но даже если посмотреть, что за четыре часа к нам приходило не больше 10 человек, навряд ли за день проголосовавших могло быть 70–100.

В основной день люди приходили активно, с белыми ленточками. Но мы ожидали, что голосующих будет даже больше. Некоторые — и таких было довольно много — проигнорировали выборы. Еще приходили люди, которые были в списках, но они говорили, что у них нет белорусского гражданства, только вид на жительство. То есть они не могли оставить свой голос, тем не менее они были в списках. И непонятно, как они туда попали.

Я голосовала, конечно, за Тихановскую. И до подсчета голосов я была уверена, что результаты будут на ее стороне. Сначала мы считали бюллетени досрочного голосования — выиграл Лукашенко. В моей стопке он победил с отрывом 40 голосов от Тихановской, если не больше. Я очень расстроилась. Хотя в это можно поверить, потому что люди, которые голосовали за Тихановскую, шли 9 августа. Еще есть такой момент: мы не все время видели емкости, в которых были бюллетени с предварительного голосования. Поэтому возможна фальсификация. Они, конечно, опечатывались в конце сдачи смены. Но в любом случае я не знаю, что с ними происходило. 

В моей стопке с бюллетенями основного дня выборов у Тихановской было в шесть раз больше голосов, чем у Лукашенко. Я переговаривалась немного с людьми, которые считали другие стопки. Было понятно, что Тихановская идет первее Лукашенко. Я не знаю насколько, потому что на досрочном выиграл он, но, по нашим подсчетам, она стопроцентно лидировала. 

Мы сдали свои результаты председателю избирательной комиссии. Когда она считала, рядом с ней никого не было. В итоге нам объявили, что Тихановская проиграла. Многие начали плакать, я не была исключением. Вся избирательная комиссия погрузилась в молчание. Многие ожидали, что результат будет таков, но все равно для нас это было потрясением. 

Преподаватели, которые были со мной в избирательной комиссии, довольно быстро подписали протокол. Когда очередь дошла до студентов, каждый минут пять сидел над протоколом. Мы просто не могли подписать эту бумагу. Один парень спросил, может ли он это не подписывать. Ему сказали: «Нет, ставь свою подпись, и не нужно разговоров». После чего он поставил свою подпись со слезами на глазах. 

Председатель — декан нашего факультета. Разговор у нас был достаточно короткий. Нам объяснили, что если мы не подпишем, это никакой роли не сыграет. То есть отсутствие наших подписей не означает, что протокол будет недействительным. Нас просто уберут из членов избирательной комиссии, и этот же протокол с этими же цифрами отправится в исполком. При этом к нашей дальнейшей жизни в университете будет много вопросов. Да, нам было страшно, очень страшно. Лично за мою учебу в университете родители платят бешеные деньги. Я очень боялась. 

Потом нас очень сильно корило чувство вины. Мы чувствовали себя виноватыми, потому что причастны к этому. Но мы не стали скрывать эту информацию и всем знакомым рассказали то, что видели. Мне до сих пор ужасно. После выборов я три ночи просто не могла заснуть без валерьянки. Тяжело все это переживать, когда видишь, что происходит в твоем городе, во всех городах, по всей стране. И ты сам не хотел, чтобы этот человек [Лукашенко] оставался. Но твоя подпись стоит на бумаге. Я много раз прокручивала эту ситуацию в голове, думала: «Неужели ты не могла быть смелее?» 

Но что произошло, то произошло. В любом случае, я считаю, самое главное — это то, что сейчас об этом говорят по всему миру. Очень много людей, которых под гнетом заставили поставить подпись или принять участие в этих выборах. У многих условия были жестче, чем были у нас. Многим угрожали отчислениями, увольнениями. Их действительно заставляли. Мало людей, которые делали это по своей инициативе. Я думаю, таких практически нет. У каждого стояло что-то на кону, когда он поставил подпись. И мы с этим страхом живем уже 26 лет. 

У меня много знакомых ходили на акции. И я ходила, но только на мирные. Я не ходила на те, что заканчивались драками и более страшными вещами. Я девочка, я маленькая. Если я туда пойду, я не вернусь обратно — это стопроцентно. Я верю, что люди, честность и то, что происходит сейчас у нас, гораздо сильнее человека, власть которого уже не легитимна. Я действительно верю в наших людей. Вы сами видите, что происходит у нас сейчас. Это великие вещи. Очень здорово, что Беларусь и белорусскую нацию сейчас поддерживают очень много стран. Я верю в людей, верю в нашу нацию и наш народ. 

«Мне все равно, если меня отчислят. Зато я не буду уголовником»

Константин (имя изменено по его просьбе)

Я командир добровольной дружины в общежитии, [участвовать в избирательной комиссии] меня позвала начальник по воспитательной работе. Я, конечно, согласился, ведь это такой опыт. Еще и деньги заплатят. До этого я только осуществлял охрану правопорядка на таких мероприятиях и с избирательным кодексом не работал. Уже позже я посмотрел себя в списке [исполкома] и узнал, что меня выдвинула Социально-спортивная партия, хотя я ни в какой партии никогда не состоял. 

3 августа — перед началом досрочного голосования — у нас было заседание комиссии. Нам тогда сказали, что нужно подписать протокол. Я тогда еще не очень хорошо знал избирательный кодекс и не понял, что за протокол. Но одна женщина из комиссии сказала, что его нужно подписывать в последний день, после итогового подсчета голосов. Председатель стала с агрессией защищаться, что это нужно, чтобы потом не было мороки и прочее. В итоге протокол никто не подписал. Но женщину, которая выступила против, сняли с дежурства на досрочном голосовании. Мы с ней созванивались, и она мне рассказала, что ей кто-то позвонил и сказал, что она — контакт первого уровня по коронавирусу, попросили не приходить.

8 августа у меня была вечерняя смена. Когда я пришел, председатель позвала меня к себе в кабинет. Там была женщина из администрации района. Председатель сказала: «Сейчас подпишем протокол, что все хорошо», — и так ненавязчиво ко мне его подтолкнула. Я внимательно его прочел и понял, что это протокол конечных итогов голосования. Я был немного в шоке, стал спрашивать, как это так. Мне говорят: «Нужно просто подписать». Они вылавливали по одному человеку: в протоколе, когда я его видел, было уже как минимум три подписи. Но я все равно отказался. Председатель сказала мне вслед: «Наверное, ты мне не доверяешь».

После того, как участок закрылся, председатель, ее секретарь, женщина из администрации района, я и еще один член избирательной комиссии сели подсчитывать количество участников досрочного голосования. При этом присутствовали наблюдатели — все они работают в нашем общежитии и аккредитовались на выборы от [республиканского общественного объединения] «Белая Русь». Председатель подсчитывала все сама, не сверяясь со списком избирателей. У нее получилось, что на участке якобы проголосовали 222 человека. Мы каждый день считали сами по факту, сколько пришло человек. Например, в последний день досрочного голосования их было около 35, а в протоколе — около 70. То есть завысили почти в два раза. Я тогда не стал возмущаться, потому что решил, что мне еще на голосовании 9 августа сидеть, и подписал этот протокол.

В основной день голосования были нарушения. У нас одновременно сидели по 5–6 «зависимых» наблюдателей, что запрещено ЦИКом. В какой-то момент им захотелось пойти на обед, и они позвали моего добровольного дружинника, который дежурил на вахте, и попросили сесть на их место. И он там сидел, хотя он не аккредитованный наблюдатель. Еще у нас на участке голосовали люди — около 50 — не по прописке, а, например, по договору аренды квартиры или временной прописке. Это разрешено, но председатель и секретарь не проверяли, голосовал человек на своем участке или нет, перед тем как выдать ему бюллетень. Это стали проверять только потом. Но я не знаю, дозванивались ли они до других участков или нет. Сам я проголосовать не смог, потому что прописан в другом городе. У меня был договор найма жилого помещения общежития, относящийся к нашему участку. В избирательном кодексе сказано, что в таком случае я имею право голосовать здесь, но наш председатель сказал мне и другим студентам с такой ситуацией, что этот договор якобы не является официальным документом. 

9 августа больше половины людей приходили с белыми лентами и в красно-белой одежде. Процентов 80 складывали бюллетени гармошкой — так делать призывало сообщество «Честные люди», чтобы наглядно показать, что голосуешь не за Лукашенко. Наша урна была, вы не представляете, реально прямо вся так заполнена. Некоторые показательно брали листик, ставили галку напротив Тихановской и не сворачивая, чтобы видела комиссия, бросали его в урну. 

По тому, что на досрочном голосовании написали большее количество участников, я понимал, что будут что-то делать. Но меня очень воодушевляли люди, которые приходили на участок. Был момент, когда ребенок спросил у отца за кого тот голосовал. Он ответил: «Я голосовал за твое будущее». Другая девушка — она беременна и пришла на участок с мужем и маленькой дочерью — обратилась к комиссии: «Ради наших детей надеюсь, что будете считать честно». У нее были слезы на глазах. Все это невероятно подняло мой боевой дух. Я понял, что мне все равно, если меня отчислят. Зато я не буду уголовником, не буду тем, кто замарал свою совесть. И буду защищать таких честных людей, как я сам. 

Перед подсчетом голосов председатель сказала нам: «Не волнуйтесь, все будет хорошо. Главное — слушайтесь меня». Потом она вместе с секретарем и женщиной из администрации района стала что-то делать с бумажками на отдельном столе. В итоге они принесли нам стопку: «Тут 187 неиспользованных бюллетеней». Я сразу стал говорить, что по Избирательному кодексу Республики Беларусь мы обязаны все делать гласно. То есть я лично не знаю, сколько там бюллетеней, и наблюдатели этого [подсчета] не видели. Председатель с обидой мне сказала, что в таком случае мы все будем делать долго и пробудем на участке до четырех утра. Еще попросила доверять ей и другим членам комиссии, но неиспользованные бюллетени после этого демонстративно пересчитали. 

Дальше было самое грубое нарушение — они [председатель и секретарь] взяли списки избирателей и начали их запечатывать. Хотя не посчитали, сколько человек участвовало в голосовании, и не сравнили это число со списком. Я стал объяснять, что так на том же досрочном голосовании могли подкинуть бюллетени и мы не сможем выявить ошибку или фальсификацию. Но мне ответили: «Мы считали все время в процессе голосования». Пока я писал особое мнение [к протоколу об итогах выборов], принесли урну и начали ее открывать. Я опять заявил о том, что не согласен с происходящим и мы по-прежнему не знаем количество пришедших избирателей. Все остальные — наблюдатели и члены комиссии — молчали. Они боялись.

Председатель попросила меня не мешать. Когда я дописал особое мнение и отдал ей, она меня поблагодарила и сказала: «Мы единогласно исключаем тебя [из комиссии]». Все молчат. Она обращается к остальным: «Вы же тоже согласны?» Абсолютно все молчат. Потом за меня заступились двое. Председатель дала заднюю, передала мое особое мнение секретарю для регистрации. И тут начинается самое интересное, у меня даже есть запись (Константин передал запись в распоряжение «Медузы»). Женщина из администрации говорит: «Я не согласна, чтобы он здесь оставался». Председатель предлагает голосовать. Пятеро, в том числе председатель, поднимают руки за мое исключение. Остальные пять человек воздерживаются. В итоге последнее слово за председателем, и меня исключают. Мое особое мнение так и не было зарегистрировано. В протоколе говорится, что я якобы не присутствовал при подсчете голосов.

Потом я говорил с теми, кто считал голоса дальше. Стопка за Тихановскую была в пять раз больше, чем за Лукашенко. При этом из урны досрочного голосования основное количество было за Лукашенко. В протоколе написали, что за Лукашенко больше 500 человек, а за Тихановскую — больше 100. Эти цифры придумали из воздуха. А потом всех заставили подписать протокол. 

Через два дня мне позвонила председатель, сказала, что «никаких санкций» против меня не будет в университете. И расплакалась. Она человек достойный достаточно, не знаю, что с ней было, что ей сказали.

Сейчас я участвую в мирных акциях. Даже не знаю, чем все закончится. Я считаю, что все предприятия должны выйти на забастовку. В моем родном городе есть комбинат, но он не выходит, потому что люди боятся потерять работу. Еще они не верят, что их поддержат. И потому готовы ходить в кандалах всю жизнь. Мне кажется, люди должны понять, что реально сфальсифицировали выборы, нарушили закон, украли наши голоса. Вся моя семья, родственники и друзья, кроме одного человека, голосовали за Тихановскую. [У Лукашенко] никак не может быть 80%. Это уже неправильный подсчет, должно быть разбирательство.

«Все расписались. А потом начались какие-то непонятные фокусы»

Егор (имя изменено по его просьбе)

[В избирком] я попал как простой чукотский парень. Меня вызвал замдиректора предприятия, где я работаю, сказал, что надо помочь, поучаствовать. «Тебя просят помочь, нельзя отказывать». Прошло время, и я на сайте исполкома нашел, что я был выбран от партии. Никто мне об этом не говорил. Мы все мирные люди, никто не хочет конфликтовать. Проглотил, едем дальше. 

На досрочном голосовании я дежурил только в последний день, во второй половине дня. Пришли 23 человека. Но [с явкой на досрочном голосовании] было непонятно что. Цифра, которая была в протоколе… Можно было спорить, что она означает. Я обратил внимание, что общая сумма [пришедших человек] была меньше числа выданных протоколов. С числом голосов она тоже не сошлась. Меня легко обвинить, что я что-то недопонял. Но я видел три разных цифры, не знаю почему. 

В основной день с утра начался большой поток людей. Даже тяжелобольные люди приходили, бабушки — я не знаю, за кого они голосовали, но им было важно, чтобы их голос был учтен. Многие были настроены на то, что будут обманывать, очень нервничали. Некоторые просили: «Сначала дайте бюллетень, а потом я распишусь». Но в основном все было спокойно. Голосовали, как говорили в интернете, и складывали бюллетень трубочкой — очень много таких лежало. Сам я проголосовал досрочно на участке, к которому прикреплен. Я за Тихановскую голосовал. 

Что касается подсчета голосов — как в законодательстве прописано, так мы и сделали. На предварительном голосовании за Лукашенко было больше 300, за Тихановскую — около 70. В основной день голосования подавляющее большинство было за Тихановскую: больше 1000 голосов против 150 за Лукашенко. Я тогда посчитал для интереса — за Тихановскую получалось больше 60 процентов. Протокол был составлен как надо. Все расписались. А потом начались какие-то непонятные фокусы. 

Мы сидели и ждали, пока протокол вывесят на дверях [избирательного участка]. Протокол вывешивает председатель комиссии, он ушел, его долго не было. Потом пришел председатель, забрал все упакованные пачки [с бюллетенями]. Люди стали эмоционально ему говорить вывесить протокол. Он: «Да-да-да». Мы выходим из помещения, где были выборы, в фойе школы. Там нас уже ждет ОМОН. ОМОН говорит: «Давайте быстрее грузитесь в автобус». Там спорить не будешь. Нас быстро-быстро на выход, в автобус и увезли. Никакого геройства не было. Когда ты сидишь в автобусе, у тебя шторками закрыты окна, тебя везут неизвестно куда, полно ОМОНа, что угодно в голову лезет. Может, сейчас привезут и будут давить. Но в итоге никто никого не давил. Нас привезли к райисполкому. Председатель с секретарем пошли внутрь, мы пересели на нашу машину, нас развезли по домам. В итоге протокол не был вывешен, а народ стоял у школы и ждал протокол. Результаты не были озвучены. Потом ЦИК писал, что нет, везде вывешиваются. Но я слышал, что такая ситуация была не только у нас. 

Я не участвую в акциях, это мой выбор. Я пока хожу на работу. Я подписал письмо от работников отрасли и подписал жалобу, что не был вывешен протокол. У меня жена выходит [на акции]. Понимаете, сейчас начинают: «Давайте разговаривать», «Давайте жить дружно», — а то, что у людей реально украли голоса, украли право выбора… Как быть с этим? Выбор людей превратили в игру в фантики. Этот вопрос тщательно обходится. Никто не хочет войны, никто не хочет беспорядков. Но ЦИК говорит, что нарушений не было, жалобы все отклонил, все было правильно. Они говорят: «Давайте оставим это за кадром, шо вы такие? Надо же разговаривать».

Люди шли специально проголосовать. Никогда такой явки не было. С тех пор, как он [Александр Лукашенко] стал президентом, я голосовать не ходил ни разу, потому что считал это бесполезным. А сейчас люди поверили. Я боюсь делать прогнозы, чем это кончится. Я не могу предсказать, но кажется, что просто так это не рассосется. А самое страшное, мне кажется, если все останется как есть, просто молодежь уйдет. Границы ведь не закрыты, у нас нет железного занавеса.