«Все, что связано с собаками или мультиками, — мое слабое место» Том Харди — о героях с расстройствами личности, Фрейде и Винни-Пухе

4 октября в прокат вышел «Веном» — фильм про злодея со сверхспособностями и неплохим чувством юмора. Накануне премьеры Том Харди, сыгравший в картине главную роль, приехал в Москву — и рассказал «Медузе», какую собаку он себе напоминает, а еще зачем читает Шопенгауэра и Юнга, на каких мультфильмах плачет и чего больше всего боится.

— Почему вы так любите сниматься в фильмах-маскарадах? «Начало», «Бронсон», «Легенда», теперь вот «Веном» — в каждой из этих картин ваши герои носят по несколько личин. Это актерский вызов или какая-то личная страсть?

— Мне нравится играть персонажей с многослойными характерами или даже с расстройствами личности по одной простой причине. Я, вообще-то, очень жадный человек. Поэтому мне всегда хочется иметь как можно больше вариантов действий. Мне нравится вызов, но еще больше нравится, когда мне дают простор для работы. При этом, признаюсь, мне трудно упрощать своих персонажей. А ведь настоящее искусство — это делать сложное простым.

— То есть нельзя сказать, что вы таким образом исследуете собственный внутренний конфликт?

— Нет, никаких внутренних конфликтов, вы чего. Я мог сказать что-то такое в интервью, но это было давно. Я — это я, а герои — это герои. Мы всегда разные, но я люблю пофантазировать, каково это — быть кем-то другим.

— Вы как-то сказали, что становитесь настоящим гиком, когда речь заходит о теории актерской игры. Что штудировали Станиславского, Стеллу Адлер, Ли Страсберга. А сейчас у вас остается время на какие-то теоретические занятия, учебу? Или практика превыше всего?

— Приготовьтесь, сейчас я стряхну с себя очень много пыли, потому что все это было страшно давно, когда я только учился актерскому мастерству. Мне было 18–20 лет, и я, как все, изучал Адлер и Страсберга. Мы уделяли много внимания созданию персонажей через движения, хореографии образа. И я много читал про психоанализ, так что Фрейд, Юнг, Шопенгауэр — герои с моей книжной полки. Однако признаюсь честно: хоть я и гик, сегодня эти знания нужны мне по большей части ради удовольствия — чтобы понимать какие-то уловки в сценариях, чтобы общаться с другими помешанными на театральных теориях. Вся эта информация не то чтобы обладает большой практической ценностью. Но некоторые вещи важно знать, даже если они тебе никогда не пригодятся.

— Вы написали уже два сценария. Сложно было переключиться с актерства на писательство?

— Ну если быть честным, то я не писатель, просто помогаю своему отцу. Вот он — сценарист. Как и мой товарищ Стивен Найт, с которым мы сделали «Лока» и «Табу» и скоро запустим «Рождественскую песнь» (фильм Би-би-си по мотивам сказочной повести Чарльза Диккенса). А я при них — что-то вроде адвоката дьявола: задаю вопросы, которые помогают в работе над персонажами и сюжетом. Но сам я не драматург, увольте. Я, конечно, написал пару пьес, но искренне надеюсь, что их никто и никогда не увидит.

Правда, чем старше я становлюсь, тем больше мне нравится быть рядом с блестящими авторами. И с не очень блестящими тоже. Быть частью творческого ансамбля, придумывать что-то сообща, заглядывать за кулисы — это то, что сегодня поглощает меня куда сильнее, чем одно лишь актерство. Я уже побывал продюсером и скоро буду пробовать себя в режиссуре.

— Помню, вы говорили, что завидуете актерам старого Голливуда: они были настолько свободны от внимания общества, что могли с меньшими усилиями перевоплощаться в своих героев. А вам для этого нужно каждый раз радикально меняться — в том числе внешне. Вы поэтому такой замкнутый и загадочный в обычной жизни — чтобы было легче работать?

— С тех пор, как я это сказал, я мог поменять свое мнение, потому что понял, что в золотую эпоху Голливуда актеры тоже не были свободны. Ведь все они были привязаны к киностудиям — и эти студии владели эксклюзивными правами на их образ. Студии регулировали отношения актеров со СМИ; а поскольку социальных сетей тогда еще не изобрели, СМИ были единственными источниками знаний об артистах. Так что тайн вокруг звезд было больше, чем сейчас, но оставались ли эти люди свободнее нас — большой вопрос.

Правда, одно безусловное преимущество у них было: зрители тогда еще соблюдали дистанцию. Сегодня актеры доступны как никогда. Вы можете узнать, что мы едим на завтрак. Да мы и сами иногда зачем-то показываем всем, что мы едим на завтрак. Я могу взять и ни с того ни с сего сказать тысячам людей: «Смотрите, какие на мне кроссовки!» Тайн и иллюзий больше нет, поэтому преображение для каждой новой роли отнимает все больше сил. Ведь если ты стал брендом, то люди видят не только твою игру, но и тебя самого. Нам некуда прятаться, у нас, в отличие от Бэтмена, нет своей пещеры.

— В одном интервью вы сказали, что страх — ваш давний друг и что вы как актер благодарны природе за это чувство.

— Опять вы какое-то старое интервью взяли, наверняка это было пару лет назад.

— Это было в мае 2018-го.

— Ну тогда надо пояснить, что речь шла об экзистенциальном страхе, а не о каких-то фобиях. Экзистенциальный страх есть, его я не отрицаю. Но нужно разобраться в понятиях. Экзистенциальный страх — это неспособность контролировать свою жизнь и осознание ничтожности своей смерти в большой картине мира. Но есть и другой страх, адреналиновый — просто химический процесс в организме, который заставляет тебя переходить от тревожности к действию, дает тебе энергию, чтобы двигаться вперед.

Так что наладить отношения со страхом — разумное решение, если твоя деятельность связана с созерцанием мира, с рефлексией, с исследованием сюжетов и персонажей. У большинства героев в книгах и фильмах есть сильное желание, жажда чего-то. Оно происходит из глубоко укоренившейся страсти и воли к движению вперед — а они, в свою очередь, рождаются из экзистенциального страха. Какие-то герои маскируют страх яростью, какие-то — страстью, и от этого зависит, созидательны они или деструктивны.

— А чего лично вы больше всего боитесь прямо сейчас?

— Не знаю, за этим вопросом скрывается такая глубокая тема… Точно скажу, что это не тот страх, который заставляет тебя кричать: «Аааа, помогите!» Думаю, мой основной страх сейчас такой: перестать расти и развиваться, разучиться задавать правильные вопросы, наблюдать за жизнью, впитывать знания.

— Спасибо. А теперь — блиц-опрос. Какой последний фильм заставил вас плакать?

— Не плачу на фильмах. Никогда. Вот на детских мультфильмах бывает, особенно если они окажутся эмоциональнее, чем я ожидал. Тут на меня могут подействовать даже самые простые истории — какой-нибудь «Лего Фильм: Бэтмен». Почему так происходит — не знаю. Может, у меня какая-то старая травма, а может, дело в том, что я просто смотрю мультики вместе со своими детьми. Все, что связано с собаками или мультиками, — мое слабое место.

— Если вас опять попросят набрать 20 килограммов мышц для роли, вы согласитесь?

— А почему бы и нет? Соглашусь. Но годы берут свое, так что в этот раз я потребую больше времени на подготовку. Скажу продюсерам: «Если у меня есть год, никаких проблем». Когда ты молодой, ты голоден до работы, готов цепляться за любые возможности. Для тебя не проблема набрать вес за две недели, а потом сбросить его еще за две. Но теперь-то мне 41 год! Все, что я ем, остается на мне. Так что предложение должно быть очень хорошим.

— Какого литературного героя вам хочется сыграть больше всего?

— Винни-Пуха.

— И, наконец, самое важное: если бы вы были собакой, то какой породы?

— Я был бы дворнягой! Большой такой псиной.