Вероятно, вы слышали, что Россия пошла «по иранскому пути» в регулировании интернета. А что это вообще значит? И как интернет работает (или не работает) в Иране? Объясняет востоковед Никита Смагин
После начала большой войны с Украиной Россия в турборежиме проходит путь, который занял у другой изолированной от западного мира страны — Ирана — несколько десятилетий. Ограничения и блокировки популярных зарубежных сервисов, «разрешенный интернет» по специальным спискам — эти и другие меры цифровой цензуры в Исламской Республике опробовали задолго до того, как те же технологии взял на вооружение Кремль. Во многом ученик уже превзошел учителя: российские власти очевидно более эффективны в выстраивании единой системы борьбы с сетевой «вольницей». В чем именно проявляется эта эффективность и как устроена эта борьба в Иране, объясняет востоковед, автор телеграм-канала «Исламизм от иноагента» Никита Смагин.
Аудиоверсию этого текста слушайте на «Радио Медуза»
Чтобы созвониться со своими знакомыми в Иране, я использую Microsoft Teams или Google Meet — оба сервиса в стране не заблокированы. В отличие от телеграма и вотсапа — хотя и в эти мессенджеры я всегда могу написать иранским собеседникам: нет ни малейшего сомнения, что любой мой адресат пользуется VPN и без проблем прочитает сообщения в «запрещенных» приложениях.
Совсем иначе обстоят дела со связью внутри России: в последние месяцы задача оперативно установить контакт с людьми в стране напоминает сложный ребус — сервисы для голосовых и видеозвонков один за другим попадают под блокировку, равно как и VPN.
Менее чем за четыре года, аккурат после начала большой войны, Россия ускоренными темпами прошла тот же путь ужесточения ограничений в цифровой среде, что и Иран. Теперь по многим показателям Москва даже впереди Тегерана — от прореживания ассортимента доступных мессенджеров до регулярных, а местами и постоянных мобильных шатдаунов.
Все это особенно впечатляет, учитывая уровень технологий и цифровой свободы на момент «точки входа» России в режим военной цензуры. В Иране борьба с «вольницей» в сети нарастала постепенно — с начала 2000-х годов — и в условиях явной технологической отсталости от передовых стран. Россия же пережила осторожные попытки ограничений в 2010-х и начале 2020-х, однако к 2022 году пользователи Рунета все равно привыкли существовать внутри развитой и относительно свободной цифровой среды. После чего государство принялось в турборежиме выстраивать интернет-барьеры.
Ориентиром для российских властей эксперты и СМИ чаще называют Китай. С представителями этой страны идут консультации; китайские компании также служат ключевыми поставщиками «цензурного» оборудования. Однако пройденный Россией путь все же скорее напоминает иранский, пусть и в сжатом виде. А последнее важное новшество — «белые списки» сайтов — и вовсе почти один в один повторяет опыт Исламской Республики по созданию так называемого национального интернета.
В чем совпадают траектории развития интернета в Иране и России
История становления иранского интернета во многом схожа с российской. Тегеран начал делать первые попытки интеграции во всемирную паутину еще в первой половине 1990-х, став второй после Израиля страной на Ближнем Востоке с доступом к сети. Поначалу Исламская Республика видела в этом возможности для развития и пыталась стать региональным лидером по внедрению соответствующих технологий. Схожая история происходила и в России в 1990-е — с поправкой на заметно более развитую постсоветскую технологическую и интеллектуальную базу.
Как и Кремль, иранские власти достаточно быстро разглядели в распространении интернета потенциальные угрозы, но не сразу решились пойти на серьезные ограничения. В начале 2000-х начались первые попытки блокировать сайты и привлекать отдельных блогеров к ответственности за содержание публикаций. В 2006 году власти попытались ограничить работу YouTube. Правда, это привело лишь к перебоям в работе сервиса — и вскоре его разблокировали. А переломной точкой стал 2009 год, когда в борьбе за пересчет голосов на выборах в стране прошли самые масштабные на тот момент протесты. После этого под постоянную блокировку попали YouTube, Facebook и Twitter — и Иран вошел в режим перманентного поиска новых угроз и ограничения доступа к ним.
В отличие от Китая, в Исламской Республике, а позднее и в России, речь изначально не шла о создании полностью подконтрольной государству системы. Сначала появилась сеть, а уже затем поверх существующей инфраструктуры вводились ограничения. И запреты были постепенными. То есть полной блокировке популярных сервисов предшествовали частичные ограничения. Так, в 2017 году в Иране заблокировали звонки через самый популярный в стране мессенджер — телеграм. А в 2018-м доступ к сервису был полностью ограничен.
Кроме того, и в Иране, и в России власти всегда оставляли за собой возможность «сдать назад». Например, в 2022-м на фоне масштабных протестов Тегеран заблокировал вотсап и инстаграм — последние из зарубежных социальных медиа, которые на тот момент еще не были запрещены. Однако спустя два года вотсап в стране вновь стал доступен. А вот инстаграм так и остался под запретом.
Наконец, схожими стали пути обхода существующих ограничений. За блокировками в Иране последовал всплеск популярности VPN. Масштабы этого явления поражают: по официальным данным Исследовательского центра при меджлисе Ирана, VPN установлен на устройствах у 81% жителей страны, по альтернативным опросам — у 86%. Годы интернет-цензуры воспитали не одно поколение граждан, которые приучены искать пути обхода и даже в случае новых ограничений или блокировки популярных VPN быстро осваивают альтернативы. Фактически VPN в Иране пользуются все хотя бы минимально активные пользователи.
Россия, конечно, пока далека по этому показателю от Ирана, но динамика во многом схожая. Правда, разброс между оценкой, транслируемой официальными медиа, и альтернативными источниками куда шире. Так, ТАСС со ссылкой на АНО «Диалог» сообщало о 26% пользователей с VPN, а независимые источники — о 60%. Читатели «Медузы» и вовсе обзавелись приложениями для обхода блокировок в подавляющем большинстве — уже вполне на «иранском» уровне.
В чем иранский опыт сетевой цензуры отличается от российского
Сегодня можно констатировать, что Россия по уровню интернет-цензуры уже превосходит Иран. Подход Кремля с самого начала отличался куда большей системностью. По-настоящему впечатляет легальная база, которая создана для обеспечения ограничений. В основе ее — законы, принятые в 2010-е годы. Блокировать ресурсы без решения суда позволили Единый реестр запрещенных сайтов и «закон Лугового». А замкнул систему закон о «суверенном интернете». Он обязал всех провайдеров установить оборудование для блокировок.
На цензуру в сети работают и законы по борьбе с «иностранными агентами» и «нежелательными организациями», а также целый ряд мер уже военного периода — вроде запрета на использование иностранной почты для регистрации на российских ресурсах и формирования реестра блогеров.
Не менее внушительно выглядит система реализации ограничений. В центре находится администрация президента, которая вырабатывает стратегию и координирует все усилия государства в этой сфере. Главным орудием исполнения воли властей стал Роскомнадзор. Он несет ответственность как за техническую сторону блокировок (как блокировать), так и за фактическую (кого блокировать). Полномочия интернет-цензоров сегодня есть и у целого ряда других ведомств. В общем, в системе есть и централизованное управление, и эффективная иерархия.
Иранская цензура устроена куда запутаннее и менее организованно. Формально с инициативой о блокировке могут выступать шесть органов власти:
- Высший совет по киберпространству;
- Высший совет культурной революции;
- Высший совет по национальной безопасности;
- рабочая группа по определению незаконных материалов под председательством генерального прокурора;
- Министерство информационно-коммуникационных (ИК) технологий;
- верховный лидер.
Полномочия этих акторов не разграничены, и одни и те же люди могут входить сразу в несколько органов. Так, президент Ирана заседает в совете по национальной безопасности — и в то же время руководит правительством, внутри которого действует министерство ИК-технологий.
В Исламской Республике вообще не принято брать на себя ответственность за блокировки, особенно за самые резонансные. Показателен пример телеграма. Понимая непопулярность блокировки главного в стране мессенджера, в 2018 году политики принялись наперебой утверждать, что лично они к ограничениям отношения не имеют. В итоге ни один из вышеперечисленных органов не признал, что инициировал блокировку. Разумеется, реализации ограничения это никак не помешало.
Еще одним отличием России стали масштабы борьбы с VPN. Мало того что Роскомнадзор блокирует все новые протоколы, в стране уже введена ответственность за распространение информации о сервисах обхода блокировок. С 1 сентября реклама VPN карается большим штрафом, а использование технологии для совершения любых преступлений стало «отягчающим обстоятельством». В Иране столь масштабных усилий по противодействию VPN государство за несколько десятилетий интернет-цензуры не предпринимало.
Наконец, власти Исламской Республики не додумались до того, чтобы законодательно криминализовать потребление контента. В России же уже введена административная ответственность за «поиск заведомо экстремистских материалов и получение доступа к ним». А это прямой путь к принципиально иному уровню цензуры, невиданному даже в Иране.
Как иранский «национальный интернет» опередил опыт российских «белых списков»
В условиях растущего социального недовольства и регулярных протестов иранские власти не могут не задумываться о все новых методах ограничений в сети. Тотальное проникновение VPN сделало систему цензуры настолько уязвимой, что после блокировки телеграма число пользователей мессенджера в стране осталось неизменным — около 45 миллионов.
Попытки пересадить население на иранские альтернативы (Soroush, Bale) предпринимались неоднократно, но результатов не дали. Хотя туда в принудительном порядке загнали всех бюджетников, число пользователей достигло лишь 10 миллионов — и это, вероятно, еще завышенная властями оценка. Зато бенефициарами блокировки стали другие иностранные сервисы — прежде всего еще не запрещенный на тот момент вотсап.
При этом в прошлом у Ирана были и относительно удачные опыты по «импортозамещению» зарубежных технологий. Так, вместо ютьюба в стране с 2011 года функционирует местный видеохостинг Aparat, который сегодня посещают 8,5 миллиона человек в день. Но успешное внедрение аналогов «недружественным» сервисам приходится на более ранний период (начало — середина 2010-х) и касается лишь некоторых ниш. Своих популярных мессенджеров или социальных сетей Ирану создать так и не удалось.
Схожий процесс происходил и в России, где от запрета фейсбука и инстаграма больше всех выиграл телеграм, чья аудитория за военные годы выросла почти на 20 миллионов пользователей, перевалив отметку в 100 миллионов. А вот аудитория VK за тот же период подросла лишь с 85 миллионов до 92 миллионов — несмотря на все усилия властей и платформы.
В Иране раньше, чем в России, экстренным методом латания дыр в сетевой цензуре стало отключение интернета на время чрезвычайных ситуаций. Впервые к этой мере обратились во время народных выступлений против повышения цен зимой 2017–2018 годов. Однако опыт вышел половинчатым: сразу везде интернет отключить не удалось, и в итоге он просто работал с серьезными перебоями.
После этого власти принялись усиленно работать над усовершенствованием технологии. Результаты удалось протестировать достаточно скоро: в ноябре 2019 года Исламскую Республику охватили новые масштабные протесты из-за трехкратного скачка цен на бензин. И 16 ноября 2019-го весь Иран в течение нескольких часов был полностью отключен от интернета — как мобильного, так и стационарного. Примерно сутки страна находилась в состоянии «выключенного рубильника» — а затем полноценно заработала «Национальная информационная сеть», которую также называют «национальным интернетом».
В общих чертах эта технология напоминает расширенную локальную сеть. Работают ключевые внутренние сервисы: заказ такси, покупка билетов, доставка, приложения банков и сайты СМИ в национальной зоне .IR. Однако весь внешний интернет отрезан так, что никакой VPN не помогает. В таком состоянии Иран провел еще неделю, потом была восстановлена работа домашних модемов. Еще через неделю власти вновь запустили мобильный интернет.
При всем успехе затеи — протесты пошли на спад, а базовая инфраструктура функционировала — сразу стал очевиден и ее главный минус. Это огромный ущерб экономике: на время оказался парализован весь бизнес с иностранными партнерами, были нарушены каналы связи и дистрибуции внутри страны. В самом Иране финансовые потери от недели в режиме «национального интернета» оценивали примерно в 1,5–3 миллиарда долларов — что эквивалентно почти 1% ВВП страны за год. Причем не исключено, что и эта цифра занижена. В любом случае последствия эксперимента настолько впечатлили правящий режим, что в ходе протестов 2022 года «национальный интернет» в масштабах страны включить уже не решились. Снова он заработал только в июне 2025 года во время 12-дневной войны — тогда на фоне ударов Израиля и США власти испугались разрастания паники среди населения.
Почему отключение интернета для россиян более опасно, чем для иранцев
Так называемые белые списки, которые в уходящем году власти России тестировали в целом ряде регионов, — по сути, прямой аналог «национального интернета». Речь о принципе «позитивной фильтрации»: страна отключается от внешней сети, сохраняя доступ только к внутреннему списку ресурсов. При этом эксперты считают, что система вряд ли станет нормой для России в ближайшем будущем — ровно по тем же причинам, почему она не стала таковой в Иране. Включить все нужные ресурсы в «белый список» не выйдет по техническим причинам, а формат с несколькими десятками, сотнями или даже тысячами «разрешенных» адресов неизбежно ведет к масштабному удару по экономике.
В то же время «белые списки» вместо интернета в отдельных регионах или даже на территории всей страны на период «экстренной ситуации» вполне можно представить в России уже сегодня. При этом жители страны оказываются в заметно большей изоляции, нежели иранцы.
Прежде всего, в Исламской Республике очень популярно спутниковое телевидение. Тарелки, ловящие «вражеские голоса» вроде персидской службы «Би-би-си», оппозиционного телеканала Iran International или развлекательного (но иногда и новостного) Manato, есть у подавляющего большинства представителей среднего класса. Когда в 2019 году «национальный интернет» включили впервые, вся страна сидела у экранов телевизоров. И смотрели они в основном не государственное вещание. В России же такой практики нет, как нет и никакой полноценной информационной альтернативы. Транзисторы на коротких волнах, вылавливающие «Голос Америки», остались в далеком прошлом.
Однако в периоды интернет-блокады проблема состоит не только в том, что найти независимый источник информации сложно. Этот источник должен еще и найти те важные новости, что скрывают официальные СМИ. Так, во время отключения интернета в Иране в ноябре 2019 года можно было сутками смотреть Iran International, но в основном он транслировал те же сюжеты, что и легальные новостные агентства.
Поэтому за альтернативной картиной жители страны часто обращались к контенту, распространяемому по соцсетям партизански — активистами, подпольными журналистами или блогерами, да и просто очевидцами событий. Особую опасность для властей при этом представляли видео протестов или их разгонов правоохранителями — такие ролики рождают у населения эмоцию солидарности и несправедливости, стимулируют выходить на улицы. И с задачей пресечь распространение таких материалов «национальный интернет» как раз справлялся: даже если вы засняли произвол силовиков — вы никому не могли оперативно об этом рассказать.
Так же эффективен механизм был и во время «12-дневной войны». Тогда у режима появилась другая фобия: кадры ударов Израиля могли спровоцировать панику. И «национальный интернет» вновь пришел на помощь.
Частично преодолевать этот барьер иранцы начали за счет терминалов Starlink. Формально использовать их в стране запрещено. Но как только сервис стал доступен иранцам в 2022 году, в Исламскую Республику хлынула контрабанда фирменных устройств. К 2025-му доступ к интернету Starlink имеют не менее 100 тысяч местных жителей. В масштабах всего Ирана совсем немного, но эти люди рассредоточены по стране и могут сообщать в соцсетях или передавать иностранным СМИ хоть какую-то информацию с мест. Ровно поэтому в ходе работы «национального интернета» во время «12-дневной войны» Иран не погрузился в тотальный вакуум, как в ноябре 2019-го. Да, с момента отключения интернета видео и другой информации с мест стало в десятки раз меньше — но они не пропали совсем.
В России Starlink не работает. Даже если ситуация поменяется и Илон Маск распорядится расширить географию спутниковой системы, для проникновения технологии в массы нужно завезти и распределить внутри страны десятки тысяч терминалов. Пример Ирана показывает: даже в условиях высокого спроса для распространения Starlink может потребоваться несколько лет.
Наконец, очевидно, что российские власти обладают куда большей решительностью пресекать возможные нарушения. Понятно, что и в Иране ведется борьба с нарушителями цензуры, а за распространение терминалов Starlink обещают ввести смертную казнь. Однако исполнение таких наказаний в Исламской Республике никогда не было по-настоящему системным. Во-первых, отсутствует слаженность работы местной бюрократии, законотворцев и правоохранителей. Во-вторых, власти опасаются перегнуть палку на фоне постоянных протестов. И порой идут навстречу запросам общества, допуская частичную либерализацию законодательства.
В России же, напротив, тренд — исключительно в направлении ужесточения как законов, так и правоприменения. Поэтому куда меньше сомнений и в том, что криминализация потребления незаконного контента будет иметь реальные последствия, и в том, что ограничения в сети будут только нарастать. При этом возможностей сопротивляться цифровой цензуре у россиян, похоже, куда меньше, чем у иранцев. Вероятность того, что жители страны начнут адаптироваться к цензуре и постепенно находить способы обхода, весьма высока — но это будет долгий процесс. Должно вырасти целое «поколение сопротивления», которое привыкнет искать пути обхода ограничений. А прямо сейчас все выглядит так, что российское общество куда меньше иранского готово к противостоянию цензуре. И в ближайшие годы новые сетевые ограничения могут создавать ощущение непреодолимых барьеров.
Никита Смагин