Бывают ли справедливые войны? И уместно ли сравнивать российское вторжение в Украину с тем, что делали США в Ираке? Разбираемся с философом Сесиль Фабр, которая изучает военную этику (а заодно пытаемся понять, бывает ли она)
Российские власти больше года оправдывают вторжение в Украину тем, что, напав на страну, они якобы пытались «защитить» свое население и русскоязычных жителей Донбасса. Они также регулярно подчеркивают, что США и НАТО и сами вторгались на территории других государств, поэтому критика действий России с их стороны лицемерна. Почему эти аргументы абсурдны и не оправдывают российское вторжение? «Медуза» поговорила об этом с Сесиль Фабр — французским философом, экспертом по военной и политической этике и старшей научной сотрудницей All Souls College в Оксфорде.
— Зачем вообще существует военная этика? Почему необходимо ее изучать и кто определяет, что этично, а что нет?
— Это очень серьезные вопросы. Большинство людей, если спросить их, стоит ли идти на войну и почему солдатам во время войны должно быть позволено или запрещено сражаться тем или иным образом, ответят: «Ну, так морально правильно» или «А так — неправильно». Многие скажут, что с моральной точки зрения солдатам не разрешается убивать невинных гражданских лиц, при этом они могут убивать любое количество вражеских солдат.
У большинства людей есть моральные убеждения о том, как правильно поступать на войне, но довольно часто эти убеждения вводят в заблуждение и не всегда приводят нас к правильному суждению. Поэтому одна из целей изучения этики в военных конфликтах — попытка убедиться в правильности наших суждений о справедливости или несправедливости войны.
Это важно не только потому, что в целом люди в меру своих познаний должны говорить [друг другу] правду, но и потому, что, когда армия идет на войну по приказу правительства, она делает это от имени граждан. Как граждане мы несем особую ответственность за то, что мы хотим и готовы позволить [делать] нашим солдатам, которые сражаются (или утверждают, что сражаются) за нас. Кроме того, поскольку во время войны или после ее окончания мы можем захотеть наказать вражеских солдат, совершивших очень тяжелые преступления, нам самим нужно иметь четкое представление, были ли их действия морально неправильными.
Это подводит меня ко второй части вашего вопроса — о том, кто определяет, что этично, а что нет. Я не сомневаюсь, что некоторые люди в России и, в частности, президент Путин, считают, что вторжение России в Украину было правильным решением. С другой стороны, Украина, очевидно, считает, что оно правильным не было. Так кто же должен решать? Ответ зависит от ваших взглядов на природу морали. Я отношусь к тем философам, кто считает, что на свете есть вещи, которые всегда, несмотря ни на что, морально неприемлемы. Я считаю, что неспровоцированная военная агрессия против другой страны — это морально неправильный поступок.
Я не единственная, кто так думает: большая часть норм, которые я поддерживаю как гражданин и как философ, — не все, но большая часть — закреплены в законах войны. И я думаю, важно помнить, что государства — члены ООН обязаны соблюдать законы войны. Полезно иметь в виду, что в различных культурах во все времена существовал удивительный консенсус относительно того, что солдатам не должно быть позволено убивать невинных гражданских лиц, преднамеренно поражать гражданскую инфраструктуру — например, больницы или школы. Это морально неправильно и в настоящее время является военным преступлением. Тот факт, что правительство называет войну справедливой, не делает ее таковой.
— Существуют ли более подробные критерии допустимости военных действий с морально-этической точки зрения?
— Такие критерии были сформулированы и изложены, в частности, на Западе, но не только там. Существуют критерии справедливой войны, первый — и самый важный — из них: для того чтобы война была справедливой, у нее должна быть обоснованная причина. Обычно справедливой причиной войны считается защита своей страны от необоснованной военной агрессии.
Существуют и другие причины для войн [признаваемые легитимными]. Например, защита невинных гражданских лиц от геноцида со стороны их собственного правительства в настоящее время считается справедливой причиной для войны. Тогда она будет считаться гуманитарной интервенцией.
Есть и другие критерии [справедливой войны]. Война должна быть крайней мерой, сначала нужно попробовать дипломатические переговоры. [Поэтому] еще один критерий — это наличие реальных шансов на успех. Мысль здесь довольно проста для понимания, но тем не менее очень важна: когда вы идете на войну, вы убиваете вражеских солдат и мирных жителей вражеской страны; а убийство — это самый морально значимый акт, который мы можем совершить по отношению друг к другу. Поэтому если вам нужно идти и убивать людей во имя правого дела, то лучше быть уверенным, что кампания окажется выигрышной или хотя бы имеет реальные шансы на успех. В противном случае убийство будет напрасным. А это очень неправильно по отношению к другим людям.
Еще один принцип гласит, что война должна быть соразмерным ответом на правонарушение, которому она призвана противостоять, — это требование называют критерием соразмерности.
Наконец, последний критерий состоит в том, что война должна быть объявлена законным органом власти. За исключением очень редких случаев, граждане не могут самостоятельно решать вопрос о том, вступать ли им в войну. [Давайте] ради примера предположим в контексте нынешней войны, что большое количество россиян согласны с мнением президента Путина о том, что Россия находится под угрозой со стороны Украины. И предположим, что президент Путин не объявил войну в феврале 2022 года. Тогда, согласно «критерию законной власти», было бы неправильно, если бы тысячи российских граждан взяли дело в свои руки. Война является законной (и, по мнению некоторых, моральной) только в том случае, если решение о ее начале принимают соответствующие органы власти.
Существуют также критерии, которые определяют, что разрешено делать на поле боя, когда война уже началась. Наиболее важным из них является принцип иммунитета нонкомбатанта. Он гласит, что солдаты не имеют морального и юридического права нападать на невинных гражданских лиц.
— Российские власти уже больше года утверждают, что начатая ими война справедлива и оправданна, и ссылаются на эти же самые критерии.
— Российское руководство удовлетворяет критерию законной власти. Но дальше возникает вопрос, была ли справедливая причина [чтобы начать войну] и, в частности, имели ли [власти] право утверждать, что выживание, целостность России находятся под угрозой из-за Украины и НАТО.
На самом деле это совершенно не так: у России не было справедливой причины для вторжения в Украину в феврале 2022 года и нет оснований продолжать войну сейчас. Но даже если бы Россия действительно находилась под угрозой, критерий «крайней меры» не выполнен. Россия могла бы попытаться использовать дипломатические каналы для выражения своего недовольства.
Учитывая, что злодеяния [со стороны Украины] не было, война явно не является соразмерной. Но даже если бы Россия находилась под угрозой, неясно, оказались бы последствия войны (включая ущерб, который несет само российское население) соразмерными [этой угрозе].
Наконец, мы знаем, что на поле боя гражданские лица и гражданские объекты ежедневно подвергаются преднамеренным нападениям со стороны российских войск.
Так что война, насколько я могу судить, несправедлива практически по всем возможным пунктам.
— Оправдывая свои действия, власти РФ постоянно ссылаются на обстрелы Донбасса со стороны Украины.
— Самое лучшее, что Россия может сделать сегодня, чтобы прекратить обстрелы между двумя сторонами, — это объявить о прекращении войны и отказаться от территорий, которые она аннексировала с 2014 года. Нет никаких доказательств того, что Украина совершила или совершит такие масштабные злодеяния против гражданского населения, которые оправдывали бы войну.
— Российские власти также утверждают, что действовали на упреждение — и если бы они не начали вторжение, западные страны напали бы на них первыми.
— Любое утверждение о том, что на страну нападут, если она не нападет первой, должно быть обосновано фактическими доказательствами. Насколько мне известно, нет фактических доказательств того, что западные державы в целом (другими словами, НАТО) начали бы агрессивную войну против России, если бы Россия не вторглась в Украину. Россия, насколько известно мне и, что самое главное, насколько известно военным экспертам и политикам, не представила таких доказательств.
— Сейчас множество людей и организаций следят за соблюдением законов войны в Украине. Но Буча и Изюм все равно случились — и никто не смог остановить российских солдат. Какой тогда смысл в этом наблюдении?
— Как философ войны я нахожу этот вопрос очень сложным, потому что я и мои коллеги тратим много времени на аргументацию против войны. Мы говорим: «Смотрите, это несправедливая война», — но это, кажется, совершенно не влияет на ход событий.
Мой ответ таков: если мы надеемся однажды обеспечить справедливое и честное исполнение закона, если мы хотим усовершенствовать законодательство, нужно иметь верные представления о морали и постоянно следить за тем, что происходит на местах. В противном случае мы будем жить в состоянии моральной анархии, и я не думаю, что такой мир будет лучше [чем нынешний].
— Получается, что наблюдение нужно для того, чтобы улучшить ситуацию в будущем?
— Ваша мысль немного отличается от моей, но она тоже имеет место. Наблюдение может не повлиять на конфликт сейчас, но оно способно повлиять на будущие военные конфликты.
Например, использование ядерного оружия и оружия массового поражения уже объявлено вне закона. И мне кажется, что одна из причин, почему так случилось, — события, произошедшие во время Второй мировой войны. [Человечество осознало], что некоторые вещи абсолютно недопустимы с точки зрения морали. И ядерное сдерживание до сих пор работает, выступает своеобразным тормозом в эскалации конфликта.
— Оправдывая свои действия, российские чиновники и пропагандисты часто вспоминают весьма противоречивые действия НАТО или США. Давайте представим, что вопросы о разнице между этими событиями и нынешней войной задаются искренне. Если западные страны тоже совершают военные преступления и злоупотребления, чем их действия глобально отличаются от действий России?
— Мы должны различать два сценария, где применяется такой подход. Первая версия гласит, что США и НАТО виновны в агрессии против России, поэтому они не могут критиковать Россию за вторжение в Украину. На эту идею ответ прост: НАТО или США не совершали военного вторжения в Россию.
Есть и более интересный сценарий, сформулированный так: «Смотрите, что они [западные страны] сделали в Ираке в 2003 году. США совершили неспровоцированную агрессию против этой страны (и действительно, немало людей утверждают, что война 2003 года была не только незаконной, но и несправедливой), поэтому США не могут критиковать Россию за вторжение в Украину».
— То же касается и Югославии.
— Да, еще один очень хороший пример. Мой ответ на это обычно звучит так: «Да, вы правы, это было незаконно и несправедливо. Но даже если США и НАТО не имеют права критиковать действия России, из этого не следует, что Кремль имеет моральное право делать то, что делает».
Предположим, что я что-то украла. Вы критикуете меня за кражу, но тут я поворачиваюсь и говорю, что вы и сами воровали. Мне удалось показать ваше лицемерие, но не удалось доказать, что у меня есть право воровать. Это во-первых.
Второй момент: даже если это правда (а я думаю, что это так: война в Ираке в 2003 году была несправедливой), власти США и Великобритании, санкционировавшие эту войну, — совсем не те же политики, что управляют этими странами сейчас. Когда мы критикуем страну за совершенные в прошлом поступки, нужно учитывать, кому принадлежит власть сейчас.
Не буду отрицать, что на Западе много лицемерия, но я не понимаю, как это позволяет российским властям навязывать свою волю в Украине с помощью военной силы.
— А можно ли сказать, что разница между действиями США или НАТО и Россией в том, что первые все же признали свои ошибки и пытаются сделать так, чтобы не повторять их в будущем?
— Я не уверена, что в США и Великобритании достаточно глубоко осознают тот факт, что война в Ираке была невероятно проблематичной с моральной и правовой точки зрения. Было бы гораздо лучше, если бы признание этого факта было более широким. Тогда [правительствам этих стран морально] было бы проще критиковать действия России.
Но тут напрашивается другой вопрос. Если вы поступаете лицемерно и отказываетесь признать свои прошлые ошибки, если вы лицемерно критикуете Россию, имеете ли вы моральное право прийти на помощь Украине? Имеете ли вы моральное право поставлять оружие или вводить экономические санкции? И я склонна считать, что [у западных стран] все же есть моральное право в этой ситуации. Лицемерие вовсе не означает, что кто-то не имеет права помогать невинным людям выживать в условиях, где под угрозой находится само их существование, а также территориальная и политическая целостность их страны.
Я могу проиллюстрировать, как многие философы думают о подобных вещах. Предположим, нам хочется разобраться, имеет ли человек право реагировать на чужой проступок, если он сам совершил нечто подобное. Одна из возможных стратегий для размышления об этом — рассмотреть гипотетические сценарии.
Предположим, жил-был мистер Смит — такое типичное американское имя. Мистер Смит собирается убить невинного человека, и у него нет никаких оправданий для этого. На месте происшествия находится случайный прохожий, назовем его мистер Джонс. Он видит, что мистер Смит собирается убить невинного человека, и вмешивается. В этот момент мистер Смит говорит мистеру Джонсу: «Джонс, ты ведешь себя совершенно лицемерно, ты сам убил человека на прошлой неделе!» Предположим, что Смит прав: Джонс действительно кого-то убил. Так вот, с точки зрения whataboutismʼa мистер Джонс поступает лицемерно и поэтому не имеет права останавливать мистера Смита от убийства невинного человека. А это кажется очень нелогичным.
Я интуитивно не могу понять, почему это оправдывает мистера Смита в желании убить кого-то, и я так же не могу понять, почему это лишает мистера Джонса права защищать невиновного человека. Ведь если посмотреть на ситуацию с точки зрения невиновного человека, то он умрет только потому, что мистер Джонс неделей ранее тоже совершил убийство. Это кажется неправильным.
— К слову, о способах вмешательства. Пакеты западных санкций постоянно вызывали вопросы об их соразмерности — например, россиянам вводили визовые ограничения, но при этом власти западных стран месяцами продолжали покупать газ и нефть, пополняя российский бюджет. Как, по вашему мнению, показали себя западные страны и их стратегия. Была ли она этичной?
— Я не против адресных санкций. Действительно, они пока не принесли результатов (если под результатами подразумевать прекращение войны), но они имеют символическое значение. Идея запретить российским олигархам приобретать собственность в Лондоне, например, или конфисковать их имущество по причине того, что мы [власти Великобритании] не хотим ассоциироваться с этими людьми, кажется мне весьма привлекательной.
Но санкции, которые оказывают непропорционально сильное воздействие на гражданское население, действительно становятся моральной проблемой. Именно здесь вам могут помочь критерии справедливой войны. Мы можем вспомнить критерий пропорциональности: адресные санкции — это хорошо, а всеобъемлющие — крайне проблематичны с моральной точки зрения.
Вы снова затронули тему лицемерия: страны продолжали покупать газ и нефть. И тут снова можно рассуждать двояко. С одной стороны, можно сказать, что западные страны не хотят страдать от последствий всего спектра санкций, что они осуждают Россию, но при этом хотят оставаться с теплом [в домах]. Но если говорить менее жестко, то при принятии решения о помощи нужно учитывать пропорциональность планируемых мер. Если власти хотят продолжать помогать, они должны быть уверены, что не оттолкнут от себя собственных граждан. Придется признать, что часть энергоносителей нужно будет продолжать покупать у России, даже зная, что тем самым Запад поддерживает [российский] режим.
Так что, если смотреть с менее жесткой точки зрения, Запад пытается найти баланс между очень сложными соображениями: с одной стороны, желанием и моральной необходимостью помочь Украине, а с другой — необходимостью обеспечить долгосрочную помощь, не подвергая собственное население таким лишениям, после которых люди не захотят продолжать их поддерживать.
— Сейчас люди наблюдают не только за военными действиями, но и за реакцией компаний и брендов. Война поставила перед бизнесом действительно серьезный этический вызов: вспомним хотя бы случай с Uniqlo. Как вам кажется, насколько успешно с ним справились бренды?
— Я не думаю, что существует универсальный ответ или набор рекомендаций, которые сразу же подскажут, что делать. На самом деле это касается не только бизнеса, но и стран. Есть только набор принципов, которые необходимо интерпретировать на основе объективных фактов. Принимая решение об уходе [с рынка], компаниям приходится сравнивать ущерб, который может быть нанесен оставшимся [в стране] людям, и ущерб, который может быть нанесен, если [бренд] останется. Нельзя принимать такое решение раньше, чем будет собрано достаточно данных. И меня действительно беспокоит необходимость [компаний] слишком быстро реагировать под давлением общественного мнения. Думаю, что это может оказаться неверно именно потому, что у общественности нет информации, достаточной, чтобы вынести обоснованное суждение.
— Если оценивать бизнес-практики, которые сложились после российского вторжения в Украину, можем ли мы как-то понять, они в итоге оказались морально правильными или проблематичными?
— В одном я более-менее уверена: бизнесмены — это люди, которые обычно принимают решения, мотивированные прибылью. И если они не рассматривают прибыль как [вещь, которая должна обеспечить] общее благо, то эти решения очень глубоко проблематичны с моральной точки зрения. Однако очевидно, что есть основания полагать, что некоторые решения, принимаемые бизнесом ради прибыли, наносят серьезный вред украинцам и невинным российским мирным жителям. Мы должны иметь это в виду.
Мне кажется, что главное соображение, которым должны руководствоваться эти субъекты, — это степень, с которой решение остаться, уйти, инвестировать или не инвестировать будет способствовать соблюдению или защите фундаментальных прав человека. И, в частности, фундаментальных прав жертв войны. Важно, чтобы выгода не имела никакого значения, особенно личная выгода. Что имеет значение, так это участь жертв войны. Поясню: когда я говорю о жертвах войны, я имею в виду в первую и главную очередь украинцев, но также и невинных граждан России.
— Не является ли, на ваш взгляд, странной ситуация, когда бизнес реагирует как будто бы более жестко и радикально, чем власти западных государств? Ведь на фоне ухода производителей продуктов питания или одежды ЕС еще год разрешал транзит товаров двойного назначения через Россию.
— Считаете ли вы, что такие решения бизнеса с меньшей вероятностью приведут к эскалации войны, чем радикальные ответные меры со стороны ЕС или НАТО? Политические лидеры руководствуются разными соображениями, поэтому суждения должны быть немного разными. Когда бизнес говорит, что уходит, это решение частного лица, и оно с меньшей вероятностью приведет к эскалации конфликта.
— Есть ли в этой войне что-то новое для исследователей военной этики? Что-то, что может изменить подходы в изучении военных конфликтов?
— Честно говоря, я не уверена. Мы видим обычный спектр военных тактик: нападения на гражданское население, угрозы культурным объектам. Есть серьезные опасения по поводу разрушения библиотек, музеев, церквей и так далее. И, конечно, обращение с военнопленными, обращение с гражданским населением — все это, к сожалению, до боли знакомо.
[Если говорить о новых вопросах,] возможно, я ошибаюсь, но впервые с момента появления ядерной энергетики мы наблюдаем серьезные угрозы гражданским ядерным объектам. Но даже если одна из [украинских] атомных станций будет полностью уничтожена, что приведет к выбросу ядерной энергии в атмосферу, заставит ли это специалистов по военной этике и юристов по-другому взглянуть на этот конфликт, разработать новые моральные нормы для осмысления войны? Я подозреваю, что они укажут на привычные нам соображения пропорциональности, необходимости и так далее.
— Но если все это нам до боли знакомо, как можно говорить о том, что мы, человечество, вообще совершенствуемся со временем?
— Сейчас относительно широко признано, что геноцид — тяжкое преступление, что изнасилование не должно использоваться в качестве орудия войны, что с военнопленными следует обращаться гуманно. Когда я говорю «относительно широко признано», я имею в виду, что теперь это нормы, закрепленные в законе, и на них можно ссылаться, если и когда дело доходит до суда над кем-то.
Существует мнение, что на практике прогресс не так уж велик: [во время войн] гражданских лиц продолжают убивать, семьи продолжают страдать, а женщины (и мужчины, но в основном женщины) продолжают бояться быть изнасилованными вторгшимися солдатами. Но в целом существует консенсус, закрепленный в законе. Крайне важно, чтобы мы не теряли из виду моральную гуманность, чтобы мы не становились морально безразличными к страданиям других.
— Война ставит вопросы не только перед властями и организациями, но и перед обывателями. В начале войны СМИ часто рассказывали о конфликтах внутри семей, когда россияне переставали общаться с родственниками из-за несовместимости позиций. Прерывались связи между жителями России и Украины. Где обычным людям искать этические ориентиры во время войны?
— В некотором смысле ориентиры — это все те же законы войны и моральные нормы, на которых формируются эти законы. Но во время войны соблюдать эти нормы может быть очень сложно. И вопрос не столько в том, что человеку позволительно делать [с моральной точки зрения], сколько в том что из его поступков можно оправдать. Здесь снова будет очень трудно ответить абстрактно, нужно рассматривать конкретные дилеммы, которые могут возникнуть у некоторых людей.
Я часто думаю об этом в контексте истории моей собственной семьи во время Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована немецкой армией. Дом в Нормандии, где жила моя семья по линии бабушки, был трехэтажным. И в течение четырех лет, с 1940 по 1944 год, на втором этаже этого дома жили пятеро немецких солдат.
Я часто спрашиваю себя, как бы поступили мои прабабушка и прадедушка, если бы, например, эти солдаты под угрозой убийства дочерей допрашивали их о деятельности Сопротивления в городе. Я думаю о том, что бы я сама сделала как родитель. Я могла бы решить, что правильнее будет спасти моих детей и пожертвовать жизнью бойцов Сопротивления, но могла принять и другое решение. И даже если бы я четко понимала [как следует поступить], я не уверена, что в тех обстоятельствах у меня хватило бы сил, воли и морального духа поступить правильно.
Даже если бы у нас было четкое понимание того, что с моральной точки зрения следует делать обычным людям, прежде чем судить этих людей, нам следует поставить себя на их место. Это не обязательно приведет к верному решению [моральной дилеммы], но, думаю, поможет удержаться от поспешных суждений.
Война ужасна не только физическими и психологическими страданиями, которые она причиняет людям, но и моральными. Это глубоко человеческое измерение войны, которое заслуживает большего внимания.
«Медуза»
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!