«Планирую ли я залечь на дно, сидеть как мышка и не высовываться? Нет, не планирую» Редакторы Doxa наконец-то на свободе. Интервью Аллы Гутниковой — о том, что будет дальше
12 апреля Дорогомиловский районный суд приговорил бывших редакторов студенческого журнала Doxa Владимира Метелкина, Аллу Гутникову, Армена Арамяна и Наталью Тышкевич к двум годам исправительных работ и запретил им администрировать сайты. Уголовное дело на редакторов Doxa завели после публикации видео, в котором они осудили преследование студентов за участие в акциях в поддержку политика Алексея Навального. Ровно год все четверо провели под «запретом определенных действий», не могли покидать квартиру больше чем на два часа в день и пользоваться интернетом. О жизни под запретом и планах на будущее «Медуза» поговорила с Аллой Гутниковой.
— Вас приговорили к двум годам исправительных работ. Обычно основная интрига — дадут условный или реальный срок? В вашем случае это что-то новое для «политических» дел. Как считаете, почему?
— Исправительные работы — это вообще какой-то загадочный приговор. Мне кажется, они просто не понимали до конца, что с нами делать, потому что доказательств вообще никаких нет. А отпустить нас совсем они не могут, потому что мы живем в России — тут не выносят оправдательных приговоров. Я так поняла, что это вид наказания, который работает как штраф «в рассрочку». Если у тебя есть основная работа, то ты работаешь и просто платишь в казну 20% зарплаты. А если ты не трудоустроен, то тебе находят работу. Видимо, устроят в ГБУ «Жилищник».
Нам ничего не объяснили, даже как будет засчитываться время нашего домашнего ареста. Просто судья сказала, что два года, а приговор очень объемный, им нужно время до пятницы, чтобы распечатать. Видимо, в России кончилась бумага — возможно, из-за нашего дела, в котором 212 томов. В них собраны протоколы административных задержаний и допросы в Следственном комитете всех подростков, задержанных на январских протестах в прошлом [2021] году. Почти ни один из них [этих томов] не имеет к нам отношения и не доказывает нашу вину, но они решили их приобщить.
Причем никто из них [задержанных в январе 2021 года подростков] не знает «Доксу», никто не видел видео. Многие были задержаны просто так, потому что они, по их собственным словам, находились не в то время не в том месте. Например, шли по делам, на свидание или им было просто интересно посмотреть, как проходит митинг.
— Какие основания в итоге остались у суда для вынесения обвинительного приговора, учитывая, что дело развалилось?
— Никаких оснований, но они и не были нужны. У суда очень странная аргументация: «Да, ни один несовершеннолетний свидетель никогда вас не видел не знает Doxa и не смотрел ваши видео, но все-таки у них же есть интернет и они же пользуются „видеохостингом YouTube“, они же могли это видеть. И вообще, это все было год назад. Может быть, они „добросовестно заблуждаются“. Может быть, они на самом деле видели и забыли».
С нашей стороны была экспертка-лингвистка Ирина Левонтина. Они сказали, что ее квалификации недостаточно и ее экспертиза — это просто частное мнение. Этого хватило для того, чтобы признать нас виновными.
— Планируете обжаловать приговор?
— Да, конечно, это политическое дело и абсурдный приговор. Оно шито белыми нитками, но не очень ровно. Можно было поинтереснее сфабриковать, но оно буквально рассыпалось на части.
— Вы находились под «запретом определенных действий», который практически не отличался от домашнего ареста. Как эта мера пресечения повлияла на процесс?
— Мы находились под запретом определенных действий год (запрет был введен 14 апреля 2021 года и снят 12 апреля 2022, — прим. «Медузы»). Мне кажется, что нашу меру пресечения правильно называть домашним арестом, потому что де-факто это был он. Запрет определенных действий предполагает, что ты продолжаешь жить своей обычной жизнью, но тебе что-нибудь несущественное запрещено. А нам запретили, например, выходить из дома, за исключением двух часов утренней прогулки, отправлять письма и пользоваться «информационно-коммуникационной сетью интернет», как они ее называют.
Конечно, будь это другая, более мягкая мера, этот год не прошел бы так тяжело. Кажется, наказание было [заключено] в самом процессе, в невероятном нагромождении процессуальных действий. Мой адвокат Дмитрий Захватов говорит, что такого в жизни не видел. Нас вызывали на тридцать или сорок допросов. Мы сразу взяли 51-ю [статью Конституции РФ]. Нас по идее не должны были больше вызывать.
Любое процессуальное действие было мегаломанским, гулливерским. У Люси Штейн в «санитарном деле», по-моему, шесть томов, а у нас 212. [Наше] дело не стоит выеденного яйца, и если постараться, можно было бы закончить все за два месяца, но они решили год нас продержать дома в качестве основного наказания.
Под арестом я старалась максимально полноценно жить жизнь, сохранять уровень активности, который был у меня до него. Раньше я одновременно училась, работала преподавательницей гуманитарных наук для детей, няней, моделью и актрисой, редакторкой Doxa, занималась литературой и активизмом, документальным театром в студенческой лаборатории документального театра на базе «Театра.doc».
Мне кажется, последний день перед обыском [14 апреля 2021 года] был очень показательным в этом смысле. Утром я встретилась с подругой, у нас была съемка, потом я в библиотеке работала над дипломом, затем поехала в офис Doxa, у нас была рабочая встреча. Я давно всех не видела, скучала, хотела всех обнять. После этого мы работали с моим теперь уже мужем, а тогда просто возлюбленным и моей близкой подругой над пьесой «Я так влюблена во все и не могу уснуть».
Очень много времени занимала моя влюбленность, и мы с данечкой (он просит обозначать его именно так, с маленькой буквы) читали друг другу дневники, которые мы писали. Это был очень насыщенный, интересный, радостный день молодой девушки-студентки гуманитарного факультета. И на следующий день в шесть часов утра это все обрывается, и год после этого — какое-то блеклое подобие [прежней жизни], в котором ты пытаешься не забыть, кто ты, ради чего и зачем.
Я очень много сил вложила в попытки поддерживать подобие «бывшей» жизни. Снялась в игровом фильме и побрилась там в кадре налысо. Мы доработали и закончили нашу пьесу, в ее читке я принимала участие удаленно, через записанные заранее видео. Ко мне приходили фотографы, я довольно много снималась. За время ареста было съемок пятьдесят. После допросов я успевала по пути домой сняться у здания Следственного комитета на детской площадке, там еще рядом был красивый парк. Я продолжала писать: на Doxa вышло несколько моих подборок и большой автофикшн про обыск «лебединая песенка ширы ширим» и несколько публикаций в «Ф-письме» и «Грезе».
Я старалась читать и работать. В какой-то момент продолжила в Doxa редактировать тексты, но пришлось делать это более изощренным способом из-за всех запретов (4 марта 2021 года Алла Гутникова, Наталья Тышкевич, Армен Арамян и Владимир Метелкин приостановили свою работу в Doxa, — прим. «Медузы»). Мне хотелось продолжать заниматься тем, что мне интересно.
В изоляции несмотря на колоссальную поддержку близких, знакомых и даже незнакомых людей все равно довольно тяжело сохранить ментальное здоровье. Активисты «Открытого пространства» помогли мне найти бесплатного психолога, это меня спасало, но все равно ты сталкиваешься с огромным количеством утрат. Вся твоя жизнь просто разрушена, ты от всего отрезан и ничего не можешь сделать. Трудно это воспринимать. У меня были периоды тяжелых состояний, но, к счастью, получалось из них выходить.
— Что вы чувствуете теперь, когда мера пресечения снята?
— Я очень рада, что это не реальный срок и что сняли меру, но сейчас не время испытывать радость. Как было в «Реквиеме» у Ахматовой — сейчас время, «когда улыбался только мертвый, спокойствию рад». Слава богу, нас не посадили, но ничто из того, о чем я скучала, я не могу сейчас беззаботно делать. Я не представляю себе, чтобы я пошла сейчас в кино или на вечеринку, по барам. Сейчас совсем не время для радости, наоборот — время для скорби.
— Ваше уголовное дело не первый случай давления на Doxa. Предполагали ли вы, что публикация ролика может обернуться такими последствиями?
— Те случаи были просто внутриуниверситетскими разборками. После возбуждения дела нас спрашивали, мол, РКН же заблокировал ваш материал, неужели вы не догадались, что это знак? Мы выложили видео 22 января, а уведомление пришло 26-го. Мы тут же удалили [видео]. Дело на нас завели только 14 апреля. [У нас] было несколько месяцев, чтобы уехать, но мне и никому из моих коллег и коллежанок в голову не приходило, что это что-то серьезное. Я всегда воспринимала себя как маленького человека, но не в том смысле, что от меня ничего не зависит, а в том, что я вообще никому не нужна. Казалось, никому не придет в голову заводить уголовку на студентов за видео, которое идет две минуты тридцать семь секунд. В котором говорится, что нужно защищать свои конституционные свободы. Перед тем как публиковать ролик, мы показали текст адвокатам, и они сказали, что все в порядке. Экспертиза Левонтиной их слова подтвердила. Это очень милый правозащитный ролик, там не было ничего агрессивного или опасного.
Ничто не предвещало беды. Когда полицейские пришли с обыском и я пошла сонно открывать дверь, мне подруга сказала «осторожно, вдруг это участковый». Это была самая большая опасность, которую мы могли себе представить.
— Вы взяли академический отпуск в ВШЭ. Сейчас планируете восстановиться и закончить обучение? Как считаете, могут ли возникнуть проблемы?
— Мне пришлось взять академ из-за домашнего ареста и уголовного дела. Я банально не могла сдать «госы» и [защитить] диплом, потому что они были онлайн. Прийти в университет физически я тоже не могла. Учиться было очень сложно, потому что библиотеки в период моей утренней прогулки еще закрыты, а интернетом пользоваться нельзя. Но я пыталась как-то работать над дипломом, что-то читать и заниматься. Я не вижу причин, которые помешают мне окончить бакалавриат. Мой приговор не запрещает оканчивать университет и сдавать экзамены. Кажется, Вышка даже говорила, что сделает все возможное, чтобы я могла окончить университет.
— Вам запретили администрировать сайты — планируете ли вы вернуться к работе в Doxa? Если да, в каком качестве? Чем вообще хотите заниматься теперь?
— Нам никто не объяснил, что значит «администрирование сайтов». Я — редакторка, я работаю со словами, с текстом. Я ничего не «администрирую». Я планирую заниматься тем же, чем занималась: наукой, литературой, редактурой, активизмом, просвещением, образованием. Хочу вернуться к своим занятиям, работам. Хочу окончить бакалавриат и дальше продолжать обучение. Я очень соскучилась по своей насыщенной и осмысленной жизни. Хочу продолжать ею жить, но не в значении «жить свою маленькую частную жизнь». Я не считаю это правильной позицией.
Вы спрашиваете, планирую ли я залечь на дно и сидеть как мышка и не высовываться? Засунуть язык себе в задницу? Нет, не планирую, не хочу и не готова предавать свои взгляды, убеждения, ценности. Если я решу предать все, во что я верю, я не понимаю, для чего мне жить.
— Doxa занимается проблемами современного университета и образования. С какими вызовами приходится сталкиваться студентам после начала войны? Как меняется российское образование?
— Я не знаю, как про это разговаривать, чтобы не звучать безумно. Мы записывали наш ролик год назад, когда на студентов оказывали давление из-за того, что они выражали свою позицию, и угрожали отчислениями или другими проблемами в университете. Сейчас это, наверное, даже усилилось. Я думаю, что ничего хорошего с образованием в России в ближайшее время не будет, и это очень больно.
Политически активных преподавателей под разными предлогами увольняют, какие-то хорошие институции разваливают, расформировывают или заводят уголовные дела, а их сотрудники вынуждены уезжать. В нашем видео была фраза о том, что угрозы выражению позиции ведут только к развалу науки в России — важнейших институтов, которые нашему поколению предстоит восстанавливать. Спустя год это стало еще более актуально. Очень больно видеть то, что происходит с Шанинкой, МГУ, Вышкой и многими другими университетами.
Наука всегда искала истину. Симптоматично, что Liberal arts (с английского — свободные искусства) переименовывают в «Широкий бакалавриат» — это показательно. Для науки, культуры и образования важны свобода слова и мысли, возможность спокойно заниматься исследованиями. Этого и так было не очень много, а сейчас все, видимо, совсем схлопнется. И даже от места, из которого я вышла, которое очень сильно любила — от Школы культурологии НИУ ВШЭ, — почти ничего не осталось. Мне очень от этого больно.
— Что вы почувствовали, когда в вашу поддержку высказались зарубежные философы, включая Славоя Жижека?
— Это смешное ощущение, когда ты читаешь философов в университете, а потом они подписывают письмо в твою поддержку и записывают видеообращение, которое вы потом смотрите в Дорогомиловском районном суде вместе с судьей и прокурором. Весь этот процесс очень смешной, похож на какую-то клоунаду, нелепицу, поэтому я уже ничему не удивляюсь. Прямых контактов у меня с ними не было, но я надеюсь, что моя карьера продолжится и мы сможем пообщаться с ними более содержательно — не по поводу уголовного дела, а по поводу науки и философии.
— В прошлых интервью вы говорили, что вас многие воспринимают как хрупкую и беззащитную девушку. Удалось ли вам трансформировать этот образ?
— У нас довольно патриархальная страна. Я выгляжу феминно, и более того, часто веду себя очень феминно. В каком-то смысле, мне кажется, меня это защищает, потому что силовики, следователи и ФСИН как будто не воспринимают меня всерьез. Но поскольку это просто репрезентация образа, это не так важно. Но я рада, что в каких-то других пространствах, отличных от общения с разными силовиками, следователями и прочими, я могу спокойно выражать свою сексуальность и позицию и быть такой, какая я есть, — без оглядки на свою внешность и гендерные паттерны, которым я должна следовать.
Беседовал Глеб Голод