«Я был очень, очень справедлив по отношению к Вайнштейну» Интервью Ронана Фэрроу, автора важнейших расследований о Харви Вайнштейне, вышедших в журнале The New Yorker

Ронан Фэрроу — американский журналист и правозащитник, сын актрисы Мии Фэрроу и режиссера Вуди Аллена — автор нескольких расследований о домогательствах и сексуальном насилии голливудского продюсера Харви Вайнштейна, опубликованных в журнале The New Yorker за последние полтора месяца. Тексты Фэрроу (наряду с материалом The New York Times о Вайнштейне) привели к небывалых размеров общественной кампании против сексуальных домогательств. Ронан Фэрроу убедил женщин рассказать о пережитом насилии, нашел бывших израильских разведчиков, нанятых Вайнштейном, чтобы замять скандал, — и выяснил, как юристы давили на актрис, решивших заговорить. Журналистка «Медузы» Екатерина Кронгауз поговорила с Ронаном Фэрроу о том, что было самым сложным в работе над расследованиями, почему женщины доверились ему — и стоит ли опасаться охоты на ведьм.

— Как это расследование началось для вас? Вы что-то знали о сексуальных привычках Харви Вайнштейна раньше?

— У меня было несколько исключительно приятных встреч с Харви Вайнштейном во время коктейльных вечеринок по разным поводам. Он был очень прост и любезен. Он был известен своим эдаким очарованием. Я отчасти знал о сексе в обмен на роль (casting couch), то есть он был еще известен и такого рода сделками с молодыми актрисами, — однако о сексуальных связях по принуждению я понятия не имел. Я был журналистом, юристом и занимался международными политическими вопросами, так что не следил за событиями в Голливуде. Но когда я начал разбираться в ситуации, то понял, что все об этом знали.

— О сексе по принуждению и изнасиловании?

— Я не думаю, что все знали о многочисленных изнасилованиях. Но то, что происходило что-то подозрительное, что его [Вайнштейна] поведение с женщинами не было потенциально законным — да.

— А почему вы вообще занялись этой историей?

— Меня назначили расследовать эту историю, когда я был журналистом на канале NBC News и вел передачу «Под прикрытием c Ронаном Фэрроу» — об историях, не получивших должного внимания со стороны прессы. Я разрабатывал несколько выпусков про «темную сторону Голливуда», то есть про скелеты в шкафу индустрии развлечений. Я выбрал несколько, так сказать, табуированных историй, в которых никто не хотел копаться: например, о педофилии в Голливуде; я договорился об интервью с актером Кори Фельдманом, который снимался ребенком. Я расследовал обвинения в адрес [режиссера, продюсера] Брайана Сингера. Кори заявлял, что некто в Голливуде растлил его, когда он был ребенком. Так что я хотел сделать один репортаж на тему педофилии, считая, что эта тема заслуживает более пристального расследования. И еще я выбрал тему сексуальных домогательств.

Обе эти темы были сразу же запрещены моими начальниками на NBC. Они сказали, что все слишком неясно относительно педофилии, но, может быть, мне стоит сделать репортаж про получение ролей через постель, про женщин, которые вступали в сексуальную сделку с режиссерами-мужчинами, чтобы добиться роли, — да и вообще про всю культуру эксплуатации, которая сопутствует этому явлению. Так что я продолжил движение в этом направлении.

На одном из первых собраний по поводу этих голливудских репортажей один из моих начальников, глава канала NBC News, сказал: «Слушай, тебе стоит посмотреть твиты [актрисы и режиссера] Роуз Макгоуэн насчет Харви Вайнштейна». Она опубликовала твит, что Харви Вайнштейн изнасиловал ее. Она не назвала Харви Вайнштейна, но она ясно дала понять, кто он — и что «он был моим насильником». И — на заметку ей или мне — сразу после этого Харви Вайнштейн нанял новую напористую команду юристов и начал нанимать частные разведывательные компании, которые, как оказалось, использовали очень опасные способы работы. Также они следили и запугивали журналистов, работающих над расследованием этой истории, что, в частности, коснулось и меня. 

— То есть были другие герои у этого расследования в самом начале? Не только Харви Вайнштейн?

— Все началось с моего интервью с Роуз. Она согласилась дать интервью в январе 2017 года. В этом интервью она сделала заявление об изнасиловании. Она предположила, что она не одна. И я начал копать. Все как в детективном рассказе. Я пообщался с большим числом женщин, у которых было больше историй. В итоге героинь моего материала — 13.

— Было ли сложно уговорить женщин рассказать их истории? Как вы с ними общались? «Привет! Вас домогался Харви Вайнштейн?»

— Разговоры эти были невероятно сложными. Слушайте, очень хорошие журналисты пытались осветить эту историю в течение десятилетий. И причина, по которой у них не получалось ничего, заключалась в том, что существует целая система по запугиванию людей и принуждению их к молчанию. И каждая до единой женщина, с которой я разговаривал, была запугана. Даже Роуз Макгоуэн, первая женщина, с которой я разговаривал, была запугана юристами Харви Вайнштейна, и через шесть месяцев она забрала свои слова назад, запретила их использовать. Но потом передумала снова.

Была еще актриса Аннабелла Шиорра, о которой я рассказывал в своем втором репортаже про армию Харви Вайнштейна. Когда я ей первый раз звонил, она сказала: «Ничего не было, ничего не было». Когда вышел мой первый репортаж, она позвонила, расплакалась и сказала: «Он изнасиловал меня». И когда я начал проверять ее историю, все подтвердилось. Это был процесс длиною в год не только для меня, но и для каждой из этих женщин, и им пришлось идти на большие и страшные риски. Они думали, каждая из них, что в ту же минуту, как они заговорят, они потеряют все — карьеру, их семьям начнут угрожать, Харви Вайнштейн подаст на них в суд. Как-никак, он был известен тем, что запугивал людей, которые переходили ему дорогу.

— Вы пытались как-то уговаривать их, чтобы они рассказали историю, которую не хотели рассказывать?

— Журналисты должны проявлять уважение к людям в сложной ситуации. В конечном итоге люди должны сами принимать свои решения, то есть я не могу давить на людей, чтобы они совершили этот смелый поступок, они должны сами его сделать. Так что в течение нескольких месяцев разговоров я пытался создать безопасное пространство, чтобы у женщин появились силы говорить — и чтобы они понимали, что к их историям будут относиться щепетильно, при всем их осознании серьезности рисков.

— Еще остались женщины, которые не рассказали о том, что делал с ними Харви Вайнштейн?

— Да, было множество женщин, которые предпочли не высказываться о Харви Вайнштейне. Некоторые люди просто не хотят иметь никакого отношения ко всему этому безобразию, а хотят жить дальше, у них своя жизнь и свои проблемы. Им пришлось много пройти, чтобы преодолеть эту травму, и они не хотят, чтобы их обратно туда окунали. Некоторое количество женщин — как минимум три мне приходят в голову — до сих пор не согласились сказать правду, потому что у них есть юридическое соглашение с Харви Вайнштейном, такие тайные договоренности. Я как раз сегодня сдал историю в The New Yorker про эти договоренности. Несколько женщин в первом расследовании нарушают свои юридические соглашения.

— Что было для вас самым сложным во время этих расследований?

— Лично для меня самым сложным было работать над репортажем и не просто не получать поддержку от собственной новостной компании (NBC News отказалась выпускать расследование Ронана Фэрроу, в итоге оно было опубликовано в журнале The New Yorker — прим. «Медузы»), а только отбиваться от нападок. Уверен, что вы, учитывая ваше место работы, понимаете, как больно и тяжело чувствовать отсутствие поддержки, когда ты занимаешься журналистикой. Но мой риск заключался в потере постоянной работы, что, по сути, ничто — по сравнению с рисками для журналистов, работающих в странах с репрессивным режимом, где не уважают правду. То, с чем вы имеете дело, значительно серьезнее — в сравнении с тем, с чем мне пришлось столкнуться.

— Как вы сами относитесь к Вайнштейну сейчас? Вы его ненавидите, вы его боитесь?

— Я не испытываю ненависти к Харви Вайнштейну, я не боюсь Харви Вайнштейна. Он, конечно, постарался запугать меня по ходу расследования. Я так понимаю, определенные люди ведут себя таким образом, когда у них возникают подобные проблемы. У меня никогда не было чувства личной враждебности к нему, по правде говоря. Я был беспристрастен. Пристрастным я был в том смысле, что понимал, что истории этих женщин должны быть преданы огласке ради общественной безопасности.

Если же вы спросите Харви Вайнштейна, то я уверен, что он не в восторге от результатов моего текста, — но, я думаю, он понимает, что я был очень и очень справедлив по отношению к нему. Я провел дни, беседуя с Харви Вайнштейном, и я включил каждое до единого заявление, сделанное всеми его представителями. Именно так пресса и должна работать.

— Почему Харви Вайнштейн потратил столько ресурсов на противостояние расследованию, даже нанял сотрудников израильского «Моссада» — но не вышел к прессе и не сказал, что тяжело болен каким-нибудь расщеплением личности? Все уважают психиатрические диагнозы. Это помогло бы ему лучше, чем «Моссад».

— Все эти истории — они про человека, очень успешно использовавшего свою власть, чтобы затыкать рты своим противникам. Харви Вайнштейн был уверен, что сможет похоронить правду.

— Неужели он потерял связь с реальностью? Как он мог быть уверен, что никто никогда не расскажет эти истории?

— Я не могу ручаться за состояние ума Харви Вайнштейна, я только могу сказать, что никто все-таки не рассказал эту историю за 20 лет.

— Поменяла ли эта история ваше отношение к сексуальным домогательствам и насилию? Вы работали юристом и защищали права женщин и детей в Дарфуре. Изменились ли ваши взгляды с тех пор?

— Я знал, что изнасилование используют как орудие войны. Моя собственная сестра боролась с последствиями сексуального насилия, я понимал серьезность проблемы. Тем не менее к такой глобальной кампании [развернувшейся после публикации расследований о Вайнштейне] по переоценке ценностей я не был готов. Это был для меня куда более сильный культурный сдвиг, чем я ожидал.

— Известны ли вам другие люди, скрывающие такие же преступления, что и мистер Вайнштейн, но…

— Да.

— Но про них никто не готов рассказывать публично?

— Да. Я знаю о других персонажах, в адрес которых имеются обвинения такие же надежные и суровые, как и против мистера Вайнштейна. В некоторых случаях эти люди более известны и обладают [даже] большей властью, чем Харви Вайнштейн.

— Должны ли журналисты пытаться рассказать о них — или необходимо уважать желание ваших источников молчать?

— Думаю, журналисты должны работать изо всех сил, чтобы рассказать об этом. Но репортаж должен быть тщательным. Я не рассказывал про каждую зацепку, которая у меня была. Расследование про Харви Вайнштейна заняло у меня почти год. Я собираюсь еще долго доводить до конца другие истории, которые сейчас у меня есть в разработке. Важно, чтобы все было правильно и честно. И надо уважать источники.

— Что насчет времени, которое вам потребуется для этой работы? Они-то [потенциальные герои расследований] могут потратить это время на новое насилие.

— Я часто об этом думаю. Я пытаюсь двигаться так быстро, как могу, но подходить к вопросу следует осторожно и честно. Это все, что может сделать журналист.

— Вы боялись, что женщины, о которых вы пишете, будут обвинены во вранье, стремлении прославиться — и в том, что они сами хотели того, что с ними случилось? Или вы считали, что они слишком известны для таких обвинений?

— Это произошло в некоторых случаях. Азия Ардженто практически сбежала из Италии, откуда она родом, из-за ужасающих, женоненавистнических обвинений в ее адрес. В мире есть места, вам не нужно их называть, в которых царят устаревшие ценности — где женщинам тяжело высказываться [открыто].

— Некоторые обвинения относятся к прошлому веку. В те времена на эти же самые события посмотрели бы иначе. Например, история с Дастином Хоффманом. Может ли этический закон иметь обратную силу?

— Думаю, по большому счету — да. Мы имеем дело с преступлениями, которые тяжелы и мучительны в любую эпоху. Тот факт, что раньше считалось нормой скрывать их, или закрывать на них глаза, или прощать сексуальные домогательства, а иногда даже изнасилование, не означает, что нам надо забыть об этих преступлениях просто потому, что они произошли в другие времена. Мы еще пытаемся нащупать наше отношение, нашу норму относительно этих проблем, сейчас времена большой переоценки. Возможно, пройдет много времени, прежде чем мы достигнем равновесия, но в целом я думаю, что тенденция позитивная, потому как в предыдущие десятилетия споры на эти темы не приводили к защите прав реальных жертв.

— Если говорить об изнасиловании, то да.

— Да.

— А если говорить о согласии? Изменился ли общественный взгляд на то, что такое согласие?

— Да.

— То есть 20 лет назад мы бы не обсуждали секс по принуждению на кастинге…

— Переоценка, происходящая сейчас, восхитительна. Все эти истории, женщины и мужчины, признающиеся, что были жертвами, говорят о том, что образ мышления, о котором вы говорите, не позволил бы восторжествовать справедливости. Эти ценности и привели к тому, что люди чувствовали, что их можно использовать.

Так что считаю ли я, что надо быть абсолютным пуританином, когда любое согласие должно подтверждаться в письменной форме, прежде чем произойдет какое-либо тесное взаимодействие?.. Здесь я ничего не могу сказать. Однако полагаю, что переоценка и пересмотр тех ценностей, о которых вы говорите, — это совершенно здоровое явление.

— Вы замечаете нюансы в сексуальных преступлениях [о которых стало известно в последние недели]? Харви Вайнштейн и Кевин Спейси — это разное? Кевин Спейси и Луи Си Кей? Должны ли они по-разному обсуждаться в обществе?

— Разумеется, каждая история рассматривается отдельно. Мы имеем дело с целым спектром обвинений, они не все одинаковые. Харви Вайнштейн — это множественные обвинения в изнасиловании. Это всегда было центральной частью моих репортажей. И по этой причине эта история должна была увидеть свет. Наряду с этим у него оказался целый ряд случаев домогательства. Многие из мужчин столкнулись сейчас с обвинениями в свой адрес, и все эти обвинения разной степени тяжести, то есть не везде речь идет об изнасиловании. Так что, как вы и говорите, все зависит от самого дела непосредственно. Например, в случае Луи Си Кея, обнажавшегося и мастурбировавшего перед людьми, речь идет о злоупотреблении властью — и это, разумеется, делало женщин жертвами, когда они чувствовали, что оказались во враждебной среде…

— Разве он был начальником своих жертв?

— Тут надо быть осторожным с ответом, потому что он не был работодателем всех этих женщин, хотя наверняка был работодателем для некоторых из них (эта история не была моим репортажем, так что вам стоит поговорить с журналистом The New York Times, который разрабатывал эту историю). Но мой ответ на этот вопрос: да, он понимал, что находится в позиции власти относительно этих женщин из-за своего статуса в индустрии развлечений. И один [важный] вопрос, обсуждающийся на протяжении [дискуссии вокруг] всех этих обвинений, начиная от вербального домогательства и до сексуального насилия: какой все-таки там был баланс сил? И правильно, что мы начали задумываться, каким образом власть изменяет понятие согласия. Насколько надо быть осторожным, когда речь идет о согласии в условиях власти.

Луи Си Кей — хороший тому пример. Думаю ли я, что он должен сесть пожизненно за мастурбирование перед женщинами? Это тоже вне моей компетенции. Но я думаю, что большинство людей скажут, что нет, его преступление не было таким тяжким. Однако будет правильным сказать, что стоит быть более осторожными в вопросе баланса власти.

— Так это преступление или проступок?

— В каком случае?

— В случае Луи Си Кея.

— Я не буду отвечать на этот вопрос, поскольку здесь необходимо тщательно изучить закон каждого города, где он это совершал.

— Стоит ли разделять творчество и моральный облик творца? Почему надо останавливать съемки «Карточного домика» и не выпускать фильм Луи Си Кея? Более того, предлагать вычеркивать их имена из истории (например, вырезать сцены, снятые со Спейси)?

— Мы живем в очень чувствительное время перемен. Стремительность, с которой были разрушены карьеры Луи Си Кея и [телеведущего] Чарли Роуза [обвиненного в домогательствах и уволенного с CBS], а также других мужчин, с одной стороны, является отличным знаком ответственности. Но с другой стороны, возможно ли, что все это зашло слишком далеко — и люди сверхчувствительны и преувеличивают тяжесть произошедшего? Я бы сказал, что все зависит от самого дела. И я бы рассматривал каждое дело тщательно, чтобы решить, не лишился ли человек всей своей карьеры из-за преувеличенной реакции. В некоторых случаях, думаю, да, так и есть.

— Но общество никогда не рассматривает такие дела внимательно, не вникает в детали и делает выводы даже до того, как узнает наверняка, что случилось.

— Да, но я просто не забываю, что на протяжении множества лет имело место в точности противоположное явление. Даже если жертва выдвигала куда более серьезные обвинения, ничего не происходило. На все просто закрывали глаза. Поэтому если мы заплатим цену в виде поспешных выводов — это плохо; но я уверен, что переоценка, которая в целом происходит, это здоровое явление.

— Куда они [обвиненные в домогательствах] отправились на рехаб? От чего они лечатся? Что они там делают?

— Я не знаю. Интересно, конечно, что столько мужчин, обвиненных в преступлениях, решили пройти лечение. Вам следует спросить экспертов: может ли подобное лечение изменить поведение сексуальных преступников? Я не знаю ответа.

— Мы все понимаем, что нехорошо мастурбировать на людях. Не думаю, что кто-либо когда-либо объяснял нам такие вещи, но я точно знаю, что это не очень уместно. Мне достаточно просто не делать этого на людях. Можно ли человеку объяснить, что этого не стоит делать — или надо сломать жизнь Луи Си Кею, чтобы другие поняли?

— Оба момента, о которых вы говорите, по-своему похожи. Наше культурное понимание того, что хорошо и плохо, исходит из понимания последствий. Мы исключаем из общества людей, которые подобные вещи совершают. И когда мы как общество говорим, что некто вступает в половую связь с несовершеннолетним, мы не будем их нанимать на работу и предлагать им лучшие роли в фильмах. Это определяет наше отношение к тому, нормально ли совершать сексуальное насилие над ребенком. Сигналы, которые распространяют люди с властью и деньгами, которые принимают решения, важны для формирования ценностей, о которых вы говорите. Netflix, или Amazon, или Bloomberg и CBC отказываются иметь отношение к человеку, обвиненному в преступлении на сексуальной почве (хотя все, конечно, зависит от конкретного дела и есть риск поспешить с выводами); тот факт, что они посылают сигналы к порицанию подобного рода поведения, в действительности это хорошо.

— Мы выпустили монологи русских актрис о сексуальных домогательствах — и многие из них вообще не понимают, о чем речь. Говорят: ну ведь режиссер должен быть влюблен в актрису, должен видеть в ней женщину, это же прекрасно. В России вообще про такого рода истории часто говорят: зачем это вспоминать? Как защищать права женщин, которых ситуация харассмента в целом устраивает?

— Их не убедила история [актрисы] Аннабеллы Шиорры про то, что человек [Вайнштейн] ворвался в ее квартиру, вынес дверь, повалил ее на кровать и изнасиловал? Они понимают, что преступления Харви Вайнштейна не были нежным натиском?

— Так это ведь страсть!

— Мне, пожалуй, придется не согласиться с тем, что жестокое изнасилование является проявлением страсти. Полагаю, у подобного поведения есть разные измерения. Если кого-то заставили или склонили к любому виду сексуального поведения, все на планете понимают, что это плохо и вредит всем. Если же существует кто-то, кто потворствует сексуальным заигрываниям на рабочем месте, тогда это уже более сложный вопрос. Если режиссер или продюсер с большим влиянием вступает в сексуальные отношения с тем, кто на него работает — даже если там присутствует восторженное согласие, — необходимо задуматься над эффектом, который оказывают эти отношения на остальных сотрудников. Как они начинают вести себя друг с другом и со своими подчиненными.

— У нас есть известный актер, про которого писали и рассказывали на телевидении, что он до полусмерти избил свою жену. И он благополучно снимается в кино, его карьера и жизнь не то что не разрушена — он даже с удовольствием приходил на телешоу и как-то вполне легко соскользнул с этой темы. Что должно произойти, чтобы общество отреагировало на эту ситуацию критически?

— Мне любопытно, я хочу задать тот же вопрос вам. Как вы думаете, что должно произойти в России, чтобы появилась такая ответственность? В Америке журналистам пришлось быть крайне настойчивыми и не затыкаться, даже когда этого требовали вышестоящие инстанции или люди, облеченные властью. Речь не только обо мне, речь также о The New York Times [где вышло еще одно важнейшее расследование о Вайнштейне], было много храбрых публикаций по этой теме, и я глубоко благодарен своим коллегам. Если в этом будет урок для прочих стран, ведущих такую же борьбу, — значит, надо делать хорошие и сильные репортажи, которые могут помогать взращивать ответственность.

— Есть такой распространенный комментарий про презумпцию невиновности — и про то, что любая может любого обвинить в сексуальном харассменте и этим манипулировать. Как вы относитесь к этой проблеме? Может ли начаться охота на ведьм?

— Невиновен, пока не доказана вина, — это стандартная фраза, используемая в уголовных расследованиях в США. И это хороший стандарт для криминальных расследований. Однако это никакой не стандарт для расследовательской журналистики. Репортажи о Вайнштейне доказывают, что серьезные журналистские расследования способны формировать ответственность и за пределами зала суда. Расследования надо проводить очень внимательно, надо быть осторожным с заявлениями — но к суду это отношения не имеет. Здесь свои стандарты. Иногда репортаж может стать основой для дела, рассматриваемого в зале суда. Например, сейчас ведутся полицейские расследования в отношении Харви Вайнштейна, и они уже придерживаются тех стандартов, о которых вы говорите.

— А что касается фальшивых обвинений?

— Это гораздо более простой вопрос. Возможны ли фальшивые обвинения? Всегда, конечно. Можно нарваться на ложь, на выдуманную историю. Тем не менее одним из самых больших уроков случившегося является то, что нельзя всякий раз допускать, что женщины придумывают истории с изнасилованиями. Это не то, что они делают легко и свободно, для прикола, чтобы просто обвинить человека. Такая вероятность есть, но, по моему опыту, большинство женщин очень неохотно признают, что над ними было совершено сексуальное насилие, и наша культура сильно усложняет им этот процесс. Когда они все-таки решаются рассказать, то делают это после очень тщательных раздумий и нередко расплачиваются за это чем-то личным.

— Вы никогда не сталкивались ни с кем, кто бы пытался использовать вас и выдвинуть ложные обвинения?

— У меня были наводки, которые на поверку оказались неправдой. Это и есть работа хорошего журналиста: мы должны уметь отличать, что правда, а что — нет.

Важное и сложное примечание, без которого будет трудно понять, о чем идет речь дальше. Ронан Фэрроу — единственный кровный общий сын актрисы Мии Фэрроу и режиссера Вуди Аллена. Правда, в одном из интервью Миа Фэрроу усомнилась в том, что отец Ронана — именно Вуди Аллен, а не певец Фрэнк Синатра. Ронан на это отреагировал фразой: «Мы все, возможно, дети Синатры». В сексуальном насилии Вуди Аллена обвинила сестра Ронана Дилан Фэрроу — приемная дочь Вуди Аллена и Мии Фэрроу. Гражданский брак Мии и Вуди распался в 1992 году, в том числе из-за того, что Миа обнаружила у Вуди Аллена обнаженные фотографии ее приемной дочери Сун-И (приемной дочерью Вуди Аллена она не была). В 1997-м Вуди Аллен и Сун-И поженились.

— В 2016 году ваша сестра обвинила [своего приемного отца] Вуди Аллена в том, что он совершал с ней действия сексуального характера, когда ей было семь лет. Не задумывались ли вы, что ваша семейная история делает вас необъективным в этих расследованиях?

— Нет. Этого не случилось.

— Вы говорили про Вуди Аллена: «Папа, который женился на моей сестре». Думаете ли вы, что нельзя любить людей, которые совершают сомнительный моральный выбор?

— Я бы не назвал сексуальное насилие над ребенком сомнительным моральным выбором.

— Вы размышляли над текстом про Вуди Аллена?

— Думаю, что репортаж по делу Вуди Аллена уже был, и эта тема, пожалуй, заслуживает дальнейшего внимания со стороны журналистов. Но не тех, которые связаны с моей семьей.

— Как может человек искупить такое преступление? Что следует предпринять людям, скрывающим прямо сейчас похожие преступления или поведение в прошлом?

— Зависит от преступления. Есть случаи домогательства и злоупотребления властью, в которых можно извиниться, примириться. А есть другие преступления, такие как изнасилования, — и тут я уже не знаю, можно ли их простить. Здесь речь о том, что жертва чувствует в каждом случае. В моем репортаже я не сталкивался с жертвой изнасилования, которая горела бы желанием забыть или выкинуть из головы такого уровня серьезности преступление.

— Если они сейчас жалеют о случившемся, что им следует сделать? Прежде чем какой-нибудь журналист появится с отчетом об их преступлениях или о масштабе домогательств.

— Я бы посоветовал рассказать правду, а если они еще обладают властью — снять с себя полномочия. Если говорить о серьезных преступлениях вроде постоянного сексуального насилия, как в деле Харви Вайнштейна, им следует сделать все то, что сделали обвиненные люди — после того, как их вывели на свет. И сделать это по собственной воле. Выступить с заявлением, извиниться, поддержать жертв и перечислить деньги на решение проблем. Не уверен, что это поможет в случае серьезных изнасилований, но это, без сомнения, то хорошее, что они могли бы сделать в этой ситуации.

— Можете ли вы подвести итог, что эта история принесла актрисам, которые выступили с заявлениями? Нанесла ли она ущерб их репутации?

— Я полагаю, результат отличается по всему миру. Я уже сказал об Азии Ардженто в Италии. В Соединенных Штатах одним из результатов произошедших больших перемен стала потрясающая поддержка в адрес этих женщин. И за это я благодарен.