«После всего этого я так же люблю своего президента Путина. У него всегда широкие жесты» Первое интервью Оксаны Севастиди после выхода на свободу

В марте 2016 года Краснодарский краевой суд приговорил работавшую продавщицей в Сочи Оксану Севастиди к семи годам лишения свободы по статье о госизмене. Суд признал ее виновной в том, что в 2008 году она отправила знакомому в Грузию две СМС, где написала о военной технике, которую провозили через Сочи. 7 марта 2017-го президент России Владимир Путин подписал указ о помиловании Оксаны Севастиди; 12 марта, когда указ вступил в силу, она вышла на свободу. Адвокаты пытались добиться отмены приговора, однако 15 марта Верховный суд подтвердил его, снизив срок заключения с семи лет до трех (помилование Севастиди остается в силе, поэтому она на свободе). Специальный корреспондент «Медузы» Даниил Туровский поговорил с Оксаной Севастиди.

— Как вышло, что Путин вас помиловал?

— 15 февраля я находилась в Лефортово. Сотрудник СИЗО сказал, что меня вызывает руководство. Там мне сказали, что нужно написать прошение о помиловании. Ничего не объяснили. Я подумала, что так и нужно, я ведь ждала реакции от президента.

— Почему ждали?

— Он обещал на пресс-конференции разобраться, я верила в него. Думала, хоть срок снизят. Я спросила начальника СИЗО: «А до президента дойдет?» Он сказал: «Конечно, вас ведь недаром сюда, в Лефортово, привезли». Он сказал, что все будет хорошо, продиктовал, что у меня нет взысканий, претензий и так далее. Я отдала бумагу (по словам адвоката Севастиди Ивана Павлова, начальник СИЗО продиктовал ей обращение, в тексте которого она «в очередной раз должна была признать вину, раскаяться и уповать на милость высоких чиновников» — прим. «Медузы»).

7 марта я находилась в своей камере, одна из сокамерниц заплетала мне косички в волосах. И тут по телевизору сказали, что меня помиловали. Мы все в камере вскочили, начали обниматься и плакать. Потом весь день ждали новости за новостями. Никто из руководства СИЗО мне ничего не сказал до 12 марта. В полдевятого меня вызвали и сказали, что я освобождена.

После всего этого я так же люблю своего президента Путина. У него всегда широкие жесты — он помогает Украине и Сирии.

— Не думаете, что он тоже несет ответственность за ту систему, в результате действий которой вы оказались в тюрьме из-за СМС?

— Нет. Не думаю, что он ответственен за приговоры. Про Сталина тоже говорили — смотрите, что при нем творилось. А Сталин ведь не знал обо всех приговорах.

— Вы говорили мне, что за время в заключении оценили, насколько важна свобода. Для вас любить Путина и ценить свободу — не противоположные вещи?

— Нет. Он спас меня и жизнь моей мамы. Я бы хотела с ним познакомиться, поблагодарить его. И сказала бы ему про другие дела по госизмене. 

— Вы же состоите до сих пор в «Единой России»? Зачем?

— Я вступила, когда еще на рынке торговала. Мы с работы вместе все пошли и вступили. Не думала про то, что они ответственны за что-то.

— Расскажите о своей семье.

— Я родилась в Свердловске. После Свердловска мы жили в Майкопе, где отец моей мамы служил в армии. Когда он скончался, мы переехали в Абхазию. Моя бабушка очень тяжело переживала его смерть, ей хотелось к морю. Мы переехали в Сухуми. Я начала учиться в школе. Там мы жили до 1992 года, пока не началась война. Тогда стали грабить, убивать, к нам в дом пришли мародеры, они избили мою маму. Мы приняли решение оттуда уехать. Мы бросили квартиру, взяли одну сумку и уехали в 1994 году в Сочи. Там поселились в общежитии. Как и все в то время, мы пошли торговать на рынок овощами. Так днями и в выходные стояли на рынке 15 лет. С 2005 года я начала работать продавцом в хлебном магазине, потому что к Олимпиаде рынок снесли.

— Как вы познакомились с Тимуром Бускадзе, которого следователи называли сотрудником грузинских спецслужб и которому вы отправили эти СМС?

— Еще в Абхазии я работала диспетчером по установке пультов вневедомственной охраны в квартиры. Отец Тимура был моим дежурным офицером. С самим Тимуром я познакомилась в 2005 году, когда была в Грузии. Мы встретились в грузинском ФМС, когда я получала статус беженца — он у меня есть, потому что во время военного конфликта я проживала в Абхазии. Правда, эта бумага пропала куда-то — и статус тоже. Когда я получала эту бумагу, Тимур работал там охранником. Он случайно услышал, что я рассказывала про то, что я работала диспетчером. И сказал, что в этой компании работал его отец. Это была совершенно случайная встреча. Мы обменялись телефонами. Он сказал, что, если будет нужна какая-либо помощь в Грузии, можно к нему обращаться. С лета 2005 года я его ни разу не видела. В 2008 году мы с ним переписывались.

— О чем?

— Об этом нельзя говорить (адвокат Севастиди Евгений Смирнов уточняет: сообщения все еще признаны гостайной — прим. «Медузы»). Он у меня спросил, я ему ответила (адвокат Севастиди Иван Павлов добавляет, что СМС были не длиннее 70 символов; по словам матери Севастиди, Бускадзе спросил, правда ли, что на платформе в Сочи стоят танки, и Севастиди ответила утвердительно — прим. «Медузы»). Весь город видел эту технику. Посреди железнодорожного вокзала в Сочи ехал поезд с открытой платформой, на которой стояли накрытые брезентом танки. Я поэтому и написала в СМС про танки. Хотя на самом деле там кирпичи могли лежать. Технику видно не было.

После этих СМС мы больше [с Тимуром] никогда не общались. ФСБ потом проверяла и не нашла никаких больше звонков и СМС. Самое интересное, что этот номер, с которого я писала, даже не на меня был зарегистрирован, а на мою подругу, проживающую в Греции. Непонятно, как они меня нашли.

— Вы, конечно, не подозревали, что с вами может произойти из-за этих сообщений.

— Конечно! В 2009 году я познакомилась со своим мужем, который работает водителем маршрутки. В 2012 году мы расписались. Я работала в том же хлебном магазине, потом уволилась. У меня заболела бабушка, надо было за ней ухаживать. К тому же из-за работы в магазине у меня стало всегда давление под двести. У нас была нормальная жизнь обычной российской семьи — дом, семья, работа. Муж уходил рано, приходил поздно, пока его не было, я ездила к маме прибраться и постирать. И такими были все дни. В планах в марте 2015 года было отпраздновать мое 45-летие, но отпраздновала я его в тюрьме.

— Когда ваша жизнь изменилась?

— 15 января 2015 года мне позвонил следователь. Он спросил, могу ли я на следующий день в 10 утра приехать в ФСБ в Сочи. Я спросила: «Зачем?» Он сказал, что по поводу грузинского гражданства. Я сказала, что у меня его нет, а вот муж — гражданин Грузии. Следователь сказал: «Тогда по его поводу. Приезжайте!» Утром я, как порядочная, вызвала такси и поехала. Зашла к ним — и все.

Меня обманули. В начале разговора они поинтересовались, знаю ли я Тимура Бускадзе и писала ли ему сообщения. Я сказала, что писала. И даже не узнала, откуда они могут знать об этих сообщениях. Я просидела часа три, после чего мы поехали на обыск в мою квартиру. Я жила в небольшой комнате в общежитии, так что обыск прошел быстро. Они взяли только ноутбук и телефон. Понятых привезли своих. Я успела выкрикнуть соседке, чтобы она позвонила маме.

Маму ко мне не пустили, когда она приехала к квартире. Они посадили меня в автомобиль. Маме сказали, что я скоро вернусь домой. Телефон, который они изъяли, был, конечно, не тот, с которого я писала эти СМС. Они привезли меня обратно в ФСБ. Там и мне пообещали, что скоро выпустят.

Часов в шесть вечера они посадили меня в автомобиль и повезли в Краснодар. Я подумала: «Какой Краснодар? Мне надо домой позвонить. Меня там потеряли». Позвонить запретили. В Краснодар мы приехали около полуночи. Там снова отказали в звонке домой. Сотрудник ФСБ спросил, признаю ли я свою вину полностью или частично. Я ничего не понимала. А мне говорят: «Смотри, у тебя статья от 12 лет». Я сказала, что писала сообщения, но в чем мне нужно еще признаться? Я не знала, что такое госизмена.

Меня отвели ночевать в изолятор. Следующим утром отвезли в суд и арестовали на два месяца. И все за один день («Медуза» подробно рассказывала о схеме дел по госизмене: ФСБ всегда проводит задержание, обыск, допрос и арест за один день). Моей матери не давали со мной связаться. В сочинском отделении ей сказали искать меня в Краснодаре. Она нашла меня только 21 января, через шесть дней.

Родственники нашли мне нескольких адвокатов. Первая, правда, не подошла, она специализировалась на убийствах. Потом посоветовали адвоката Руслана Зурнаджяна. Он вроде неплохо работал сначала.

— До приговора вы находились в краснодарском СИЗО?

— Да, в СИЗО-5, который контролирует ФСБ. Там были хорошие условия. В камере постоянно менялись сокамерницы. В основном все сидели по народной 228-й статье. От одной из сокамерниц я узнала, что с ней сидела Анико Кесян. Это была армянка, вся больная, ей около 60 лет, ее осудили на восемь лет за СМС-сообщения о той же военной технике. Ее отправили в Мордовию. Больше пока подробностей о ней не знаю (ее делом занялся адвокат Иван Павлов, в ближайшее время он начнет знакомиться с материалами дела и готовить документы для пересмотра — прим. «Медузы»).

3 марта меня приговорили к семи годам лишения свободы. У бабушки после этого не выдержало сердце, она умерла. Об этом я узнала не сразу. У мамы случился микроинсульт. У нее лицо теперь перекошено.

После приговора я ждала апелляции. Но проходили дни, а адвокат мой не приходил и не приходил. Мама тоже не приезжала. Я написала заявление на имя следователя, чтобы он меня к себе вызвал, чтобы понять, что происходит с апелляцией. Реакции никакой. Написала заявление на звонок домой — реакции никакой. Через несколько дней меня перевели в одиночную камеру и до мая никого ко мне не допускали (Приговор Севастиди не был обжалован после вынесения, а сроки подачи апелляции были пропущены. Ходатайства о восстановлении сроков обжалования приговора были поданы лишь осенью 2016 года, когда делом Севастиди занялись новые адвокаты под руководством Ивана Павлова. Адвокатская палата Краснодарского края провела проверку действий Зурнаджяна и нашла в них нарушения — прим. «Медузы»).

У меня был очень тяжелый этап в колонию, он занял почти полтора месяца. Проехала через пять СИЗО. Столько всего повидала! Нагляделась на всяких женщин, как говорят, нехорошей ориентации. Мне даже стыдно об этом говорить. Но ко мне близко никто не подходил.

Самое страшное СИЗО было в Ярославле. Там по камерам бегали крысы размером с лошадь. Там я пробыла 20 дней. После этого меня отвезли в СИЗО Иваново. После Ярославля казалось, что меня привезли в фешенебельный отель.

Потом как-то мне пришло письмо от мамы. Она написала, что нашла адвоката Ивана Павлова, занимавшегося похожими делами. Я написала письмо о помощи и отправила Павлову. Была уверена, что оно из колонии не уйдет. Но помощь пришла.

— Вы говорили, что у вас проблемы с давлением. В заключении врачи следили за вашим здоровьем?

— Да. Но лекарства все из дома передавали. У меня только с руками теперь осложнения. От работы в швейном цеху все пальцы онемели. В Лефортово меня смотрел невролог, назначил лечение, но не успели. Теперь дома буду лечиться.

В колонии платили 100 рублей в месяц. Я работала по 14 часов в день, шесть дней в неделю. И не думала отказываться. Сказали работать — я работала.

— Вы много времени провели в замкнутом пространстве. Наверное, думали о многом. И точно думали о том, почему вас осудили.

— Нет. Думала о маме и бабушке. Я находилась одна, не могла ничего сделать, хоть головой ударься о дверь. Думала о том, что маме одной приходится переживать и смерть бабушки, и мое заключение. Совершенно неважно было, что происходило именно со мной. Поэтому сейчас хочу побольше провести времени с ней и съезжу на кладбище. Других планов нет.

В Лефортово у меня была отличная камера: двухкомнатная на четверых. Был телевизор, холодильник. Телевизор можно смотреть в любое время, там все каналы, какие хочешь. Но я его не смотрела, скорее отсыпалась. Или общались с девочками, кофе пили. За все время прочитала только одну книжку — «Тюрьму и волю» Ходорковского, взяла у сокамерницы. Про него я раньше ничего не знала. Я и новости-то не смотрела никогда.

Я не верю в то, что со мной все это происходит. Может, я проснусь? У меня за 46 лет не было ни одного штрафа. Я всегда жила правильно, меня так воспитывали.

Меня освободили три дня назад, я все еще не могу брать в руки телефон. Когда приходится, у меня начинаются панические атаки. Страшно писать СМС. Полное отторжение.

Все это дело вырубило под корень мою семью. Мама за два года постарела на двадцать лет, я ее не узнаю. Я больше никому не верю. И самое страшное — у меня нет никаких эмоций. Я как будто мертвая.