Как нам жить без Навального? Что делать оппозиции? И станут ли репрессии еще жестче? Пытаемся найти ответы с политологом Грэмом Робертсоном — он больше 20 лет изучает российскую власть и тех, кто ей противостоит
Алексей Навальный умер в колонии. Ответственным за его смерть и мировые лидеры, и соратники политика называют Владимира Путина. Профессор Университета Северной Каролины Грэм Робертсон уже больше двадцати лет изучает, как Путин уничтожает российское гражданское общество, и написал об этом противостоянии книгу «Кто здесь власть?». Специальный корреспондент «Медузы» Маргарита Лютова поговорила с Робертсоном о том, какой будет Россия без Навального.
— С учетом того, что мы знаем о Владимире Путине и его политическом режиме, считаете ли вы, что он мог отдать приказ об убийстве Алексея Навального в тюрьме?
— Я думаю, можно практически с полной уверенностью сказать, что именно это и произошло. Во-первых, именно Путин решил отправить Алексея в тюрьму. Его здоровье было ослаблено за последние несколько лет в заключении, он оказался в колонии, условия в которой очень суровы даже по российским меркам, а качество медицинской помощи — ужасно.
Было очевидно, что российские власти никак не собирались заботиться о здоровье Навального. Да и, в конце концов, они уже пытались его убить. Так что очевидно, что политическая ответственность за его смерть именно на них — вне зависимости от того, отдал ли Путин распоряжение убить Навального на этой неделе. Думаю, когда-нибудь мы все же узнаем, что произошло на самом деле.
Что касается последствий и того, когда именно это произошло… Знаете, если попытаться оценить случившееся холодным аналитическим взглядом, кажется, что они странно выбрали время, да? Ведь скоро должны пройти выборы и сложно представить, какие политические преимущества можно получить в таком контексте.
Но я предполагаю, что российские власти до такой степени перестали заботиться о том, что может случиться на этих выборах и как могут отреагировать россияне, что уже не утруждают себя такими размышлениями. Им кажется, что их положение прочно как никогда: демократическая оппозиция не представляет никакой угрозы, им не страшны уличные протесты. Разве что некоторая опасность исходит от националистов и, в более широком смысле, наиболее радикальных «ультра-патриотов».
То есть российским властям настолько нет дела до либеральной оппозиции, что они не видят для себя никаких рисков [в убийстве Навального]. [Но] мы-то с вами их видим. Выборы всегда так или иначе рискованны для действующей власти. Кроме того, общество может крайне остро отреагировать на случившееся. Есть вероятность, что начнутся протесты, много чего может произойти. Но мне кажется, что российские власти больше не принимают все это в расчет.
За последние два года, в течение которых продолжается война России и Украины, стало понятно: тот факт, что России не удалось одержать быструю военную победу, оказался в некотором роде на руку российскому политическому режиму. У него появилось достаточно времени, чтобы уничтожить остатки либеральной мысли, [да и] вообще либеральной части общества. Выдавить этих людей из страны или загнать их в подполье. Случившееся сейчас — символ того, что у войны с либерализмом в России нет никаких границ.
— Вы сказали, что российские власти не видят для себя рисков в убийстве Навального. Но в чем они могут видеть преимущества для себя? Оставался ли Навальный угрозой для Путина даже в тюремном заключении?
— Думаю, Навальный всегда был для Путина угрозой. Изначально эта угроза исходила в первую очередь от его харизмы и от того, как хорошо ему удавалось сформулировать важнейшие проблемы, доносить их до людей — особенно в том, что касается коррупции. В этом ему не было равных — за все годы правления Путина ничего подобного не удавалось никому в России, кроме разве что Бориса Немцова.
Чем больше обвинений власть выдвигала в адрес Навального, тем чаще он появлялся в судах. Навальный выглядел все более изможденным и нездоровым, но сохранял свою выдающуюся манеру держаться, иронию, чувство юмора. А ведь все это придает людям сил: они смотрели его речи с судебных заседаний и улыбались. И это делало их смелее. Это проблема для власти — она не хочет, чтобы люди ощущали себя храбрыми.
Этим утром [узнав о смерти Алексея Навального], я подумал о Стиве Бико — активисте из ЮАР, борце за свободу. Он был убит в тюрьме. Знаменитая цитата Бико гласит, что «самый мощный инструмент в руках угнетателя — это умы самих угнетенных». Пока Навальный был жив, пока ему удавалось поддерживать людей в России, призывать их не сдаваться и оставаться сильными, он был проблемой для власти. Ведь именно из-за него им не удавалось полностью подчинить себе те самые умы угнетенных.
Я думаю, он будет мешать властям и после своей смерти — для многих людей память о Навальном будет крайне важна. Но в то же время вполне вероятно, что стратегия российской власти как раз в том, чтобы убедить людей, что надежды нет. И, убив Навального, они могли рассчитывать на достижение именно этой цели.
— После смерти Навального российский политический режим как-то изменится? Путин будет править как-то иначе?
— Скажу еще кое-что о Стиве Бико. Он умер в 1977 году, а 13 лет спустя в ЮАР начал рушиться режим апартеида. Это отрезвляющая мысль. Думаю, когда режим Путина уйдет в прошлое, мы, оглядываясь назад, будем говорить, что убийство Навального стало той самой отправной точкой. Но из сегодняшнего дня все, конечно, выглядит совсем иначе. Политические последствия убийства Навального, на мой взгляд, будут проявляться крайне медленно.
Самая большая проблема, от которой годами страдает российская оппозиция, заключается в том, что она никак не может начать скоординированное движение к понятной цели. Если бы смерть Алексея смогла подтолкнуть российский оппозиционеров в эту сторону, это было бы невероятно важно. Но, если честно, я сильно удивлюсь, если это все же произойдет. Может быть, его смерть заставит оппозицию сплотиться. Но и здесь я не испытываю особого оптимизма.
— Наверное, скоординировано идти к какой-то цели еще сложнее, когда не остается явного лидера? Придется ли оппозиции найти новую лидирующую фигуру?
— Вы знаете, Алексея отличало его обаяние, его умение говорить с людьми в России, его связь с ними, стремление быть искренним, настоящим. И, конечно же, то, что он вернулся, зная, что окажется в тюрьме и скорее всего погибнет. Все это резко выделяло его. Не думаю, что оппозиционеры могут взять и объединиться вокруг какого-то политика просто потому, что они решат, что теперь он — лидер. Такая фигура должна возникнуть естественным образом, так же, как это было с Алексеем. Пока среди российских политиков я не вижу такого человека.
Может быть, после смерти Навального произойдут какие-то события, в результате которых появится лидер, и уже через несколько месяцев мы поймем, кто мог бы перенять это знамя. Но сейчас это совершенно неясно.
— Какие именно события вы имеете в виду?
— Я говорю о том, как могут отреагировать люди, что может предпринять оппозиция, кто окажется на руководящих ролях и будет формировать оппозиционную повестку. В то же время можно вспомнить убийства [депутата партии «Либеральная Россия»] Сергея Юшенкова, [политика и правозащитницы] Галины Старовойтовой, [Бориса] Немцова. Всех этих людей убил Кремль, но у этих убийств не было практически никаких политических последствий. Да, многие люди были очень опечалены, подавлены. Но потом жизнь пошла своим чередом, все осталось в прошлом.
Такое вполне может случиться и с убийством Алексея. А может и нет. Может быть, уже есть тот, кто будет готов запустить эту цепочку событий, построить что-то новое.
— Возвращаясь к «скоординированному движению» российской оппозиции: что именно она могла бы сейчас предпринять?
— Чтобы действия были более эффективными, им нужно какое-то четкое послание, понятная рамка. Что это может быть? «Демократия» — не самая эффективная рамка. «Борьба с коррупцией» — тоже, хотя раньше могло казаться иначе. Мне кажется, месседж мог бы быть таким: [нынешний российский режим —] это унижение человеческого достоинства россиян. Можно вспомнить украинскую Революцию достоинства 2014 года — ведь это был очень мощный посыл. Я думаю, важнейшая задача оппозиции на ближайшее время — сформулировать свой собственный посыл наилучшим образом и по-новому представить конфликт между властью и несогласными с ней в свете убийства Алексея Навального.
— Как, по вашему мнению, могут воспринять случившееся с Навальным россияне, которые не высказывали открытого несогласия, но при этом и не были идейными сторонниками российской власти — то есть те, кто в силу страха и иных ограничений предпочитает быть конформистом? Удастся ли оппозиции достучаться до них теперь?
— В исследованиях есть важное психологическое наблюдение: наиболее добропорядочные граждане могут долгое время мириться с самыми ужасными вещами, но у них есть свой предел прочности и в какой-то момент у них внутри может что-то сломаться — если они почувствуют себя обманутыми, униженными и разъяренными. Может быть, для кого-то убийство Навального как раз станет этим переломным моментом. Но я совсем не уверен, что случившееся будет широко обсуждаться в российском обществе, и, что еще более важно, что обычные люди вообще обратят на него внимание и испытают какие-то эмоции. Мы с вами ощущаем эти события на совершенно ином эмоциональном уровне — мы ощущаем свою связь со случившимся. Но большинство людей может этого не почувствовать. Так что они могут не ощутить это как удар по их человеческому достоинству. В этом смысле важнейшая политическая задача оппозиции — убедить людей в том, что случилось нечто вопиющее.
— Долгие годы (и особенно после попытки отравления Навального), казалось, что его убийство, если оно все-таки случится, станет некоей точка невозврата, после которой возможно все: еще более жестокие и массовые репрессии, еще больше политических убийств. Как вы считаете, это вероятный сценарий?
— Боюсь, что да. Мне тревожно даже произносить это вслух, но еще одна вещь, которая пришла мне в голову этим утром, — это убийство Кирова, которое Сталин использовал как предлог для своих дальнейших действий. Разумеется, тут не может быть никаких параллелей: различий намного больше. Но сложно не думать о том, что убийство Навального может стать началом новой волны еще более жестоких репрессий, еще большего числа арестов.
— Вы уже сказали, что смерть Навального может спровоцировать острую реакцию российского общества, подтолкнуть людей к тому, чтобы выразить свое недовольство. Но ведь может случиться и противоположное — что общество будет окончательно парализовано. Что вам кажется более вероятным?
— Из исследований мы знаем, что ярость — это очень мощная политическая эмоция. В этом смысле [оппозиции] очень важно говорить именно об «убийстве Навального», а не просто о «смерти Навального». В политическом смысле именно ярость могла бы стать главным последствием случившегося. Ведь ярость заставляет людей иначе оценивать свои риски: то, что в нормальной ситуации казалось им слишком опасным, становится приемлемым.
Если случившееся пробудит в людях настоящий гнев, то они с чуть большей вероятностью решатся на чрезвычайный для нынешней России риск выйти на уличные протесты. Но в то же время, даже если протестовать будет огромное множество людей, против них по-прежнему будет могущественный политический режим с его мощным репрессивным аппаратом. И при всем при этом именно это — наиболее оптимистический сценарий.
— Кажется, что наиболее вероятен другой сценарий, в котором люди не смогут решиться ни на какие действия — потому что скованы страхом и лишились последней надежды.
— Страх здесь — даже не главная проблема, ведь его как раз можно преодолеть благодаря гневу. Намного хуже именно ощущение безнадежности. И власти пытаются подать людям именно такой сигнал. Не знаю, сколько раз еще им понадобится его повторить. Они снова и снова пытаются убедить людей, что в противостоянии нет никакого смысла. Алексей же пытался убедить людей в обратном — что смысл есть, что это важно, что нельзя позволять себе сдаваться. Так что убивая его, они именно что пытаются убить надежду.
Не знаю, что перевесит — ярость или безнадежность. Как человек я бы надеялся, что победит ярость. Как исследователь, который уже давно следит за происходящим в России, я, к сожалению, могу предположить, что ощущение безнадежности окажется сильнее. Именно эти две эмоции — два самых важных последствия, на которые мы сейчас должны смотреть.
Беседовала Маргарита Лютова