Не терять надежду — выгодно. Так считает профессор Кэрол Грэм, которая уже тридцать лет изучает связь экономики и счастья «Медуза» поговорила с ней об исследованиях в Латинской Америке и постсоветских странах
Экономистка Кэрол Грэм — уроженка Перу, чьи родители эмигрировали в США. В начале нулевых она стала изучать, как изменилось благополучие жителей ее родной страны — к тому моменту миллионы перуанцев перестали жить за чертой бедности. Грэм задалась вопросом, стали ли они счастливее. С тех пор экономистка исследует, как ощущение счастья зависит от экономики. В 1990-х она обратила внимание на уровень благополучия жителей постсоветских стран, а одна из ее важнейших работ о связи счастья и уровня дохода основана на российских данных. В последние годы профессор Университета Мэриленда и старшая научная сотрудница Gallup переключилась на изучение надежды. Спецкор «Медузы» Маргарита Лютова поговорила с Грэм о том, как надеяться на лучшее даже в 2024 году.
— Кажется, что у людей могут быть очень разные представления о том, что такое счастье. Какое определение счастья вы используете в своих исследованиях?
— Я думаю, что исследователям удалось разработать довольно надежные научные методы, которые позволяют измерять благополучие, — то есть выбрать наиболее распространенные концепции счастья и договориться о том, какие именно показатели стоит отслеживать, а какие — нет. Есть наиболее общее понятие — субъективное благополучие. Чтобы его измерить, мы просто спрашиваем людей. Самый простой вопрос такого рода: «Довольны ли вы своей жизнью в целом?»
Разумеется, на ответ может повлиять настроение — например, опрос может застать человека в неудачный день. Это отразится в общем массиве данных: такие люди дадут экстремально низкие оценки своему благополучию, но у исследователей есть способы сделать на это поправку. И, конечно, в зависимости от культурных и других особенностей, в том числе национальных, [в оценках благополучия, которые дают люди,] есть отличия. Но когда мы анализируем данные по разным странам, при помощи контрольных переменных мы можем отделить специфические страновые эффекты, чтобы получить возможность сравнивать уровень счастья в разных обществах.
Важны и формулировки вопросов, и шкала, по которой людям предлагается оценить свое благополучие. Обычно чем больше значений на этой шкале, тем лучше: люди чаще всего предпочитают значения в середине шкалы. То есть если вы предложите оценки от единицы до тройки, то, скорее всего, практически все выберут двойку, и это будет не очень информативно. Поэтому сейчас принято использовать шкалы от одного до семи или до 10 — потому что они позволяют уловить вариации в оценках. Скажем, благополучие на семь и на девять по 10-бальной шкале — это все-таки разные вещи.
Если сопоставить результаты множества таких опросов с данными о материальном положении людей, их карьере и так далее, то выяснится, что чем выше оценки субъективного благополучия, тем лучше оказывается фактическое материальное благополучие. Мы видим устойчивые паттерны в данных по разным странам за длительные периоды. Это видно и в лонгитюдных панельных исследованиях — то есть в таких, где ученые годами следят за одними и теми же респондентами. Те, кто в большей степени доволен своей жизнью, через некоторое время оказываются более успешны и с материальной точки зрения.
— Можно предположить, что те, кто более доволен жизнью, изначально богаче и имеют больше ресурсов, чтобы добиться успеха, — образование, социальные связи и так далее. Может быть, дело не в счастье и позитивном настрое? Как установить причинно-следственную связь между счастьем и материальным успехом?
— Знаете, мы с коллегами проводили множество исследований, в которых изучали причинно-следственные связи как бы в противоположном направлении — то есть пытались установить, что именно делает людей счастливыми. Иными словами, какие факторы предопределяют более высокие оценки субъективного благополучия. И нам удалось подтвердить (хоть это и неудивительно), что одни и те же факторы одновременно и делают человека счастливее, и способствуют большему материальному успеху.
Если вы здоровы, более образованы и материально обеспечены, обладаете широким кругом знакомств, все это поможет вам добиваться большего. Но помимо счастья или благополучия, которое определяется наблюдаемыми факторами (среди них — материальное положение, образование и другие), есть и то, что иногда называют «ненаблюдаемым» или «необъяснимым остатком». То есть та часть счастья, которая зависит от индивидуальных особенностей каждого человека, характера, наследственности. В итоге благополучие человека — это некоторое взаимодействие этих личных особенностей и тех факторов, которые, скорее, определяются внешней средой.
— А можно как-то измерить среднее соотношение этих двух видов счастья и их роль в общем благополучии — скажем, это 50 на 50 или 30 на 70?
— Я бы сказала, что на счастье, которое определяется наблюдаемыми факторами, приходится примерно 40% от общего уровня счастья, а 60% — это личные особенности. Но я еще раз подчеркну: важно взаимодействие. Например, если вам от природы достался позитивный взгляд на жизнь, то это, конечно же, поможет вам преодолевать тяжелые ситуации. Но есть предел (и мы не можем сказать, где именно он пролегает в каждом конкретном случае), после которого характер вам уже не поможет и внешние обстоятельства окажутся сильнее.
Но давайте вернемся к вашему вопросу о причинно-следственных связях между счастьем и материальным успехом. Чтобы их установить, необходимы лонгитюдные исследования, то есть нужно отследить, что стало с людьми, которые отвечали, что счастливы, через какое-то время. Что с их положением на рынке труда, доходами, здоровьем, продолжительностью жизни? У нас с коллегами есть такие работы, и первая из них была сделана на основе российских данных. Эта статья называется «Приносит ли счастье доход?» (Does Happiness Pay?), мы опубликовали ее в 2004 году. Данные, которые мы использовали в этом исследовании, охватывают очень непростой и нестабильный период в России — с середины девяностых до начала нулевых.
То есть при анализе мы должны были отделить то, как такой контекст сказывался на субъективном благополучии людей, затем выделить влияние прочих объективных факторов (оставшееся счастье, связанное с личными особенностями, мы назвали «необъяснимым»). И когда мы сравнивали результаты людей с разным уровнем этого «необъяснимого» счастья, то оказалось, что оно очень сильно влияет на будущий доход и состояние здоровья. То есть при всех прочих равных более счастливые от природы люди оказывались более материально успешными и более здоровыми.
— Вы в самом начале сказали, что исследователи используют несколько основных способов для измерения счастья, опросы о благополучии — только один из них. А какие еще есть методы?
— Еще один широко используемый способ — это вопросы о настроении или аффекте, который испытывают люди в повседневной жизни. Это может быть позитивный аффект, то есть мы спрашиваем, улыбались ли вы, ощущали эмоциональный подъем и так далее, или негативный — испытывали ли стресс, тревогу, раздражение. Это совсем не одно и то же, что вопросы о том, доволен ли человек своей жизнью (вы можете быть довольны своей жизнью в целом, но в течение одного и того же дня испытывать и радость, и злобу), и изучение эмоций помогает более точно и полно оценивать уровень счастья.
Наконец, есть эвдемония — концепция счастья по Аристотелю, в центре которой осмысленная жизнь, стремление к определенным целям. Здесь главный вопрос не в том, доволен ли человек своей жизнью, а в том, видит ли человек какое-то предназначение своей жизни, понимает ли, зачем живет. Обычно исследователи также просят оценить это по шкале от 1 до 10. Чаще всего показатели удовлетворенности жизни и ощущения ее цели коррелируют, но не полностью. Кто-то может быть удовлетворен своей жизнью, но при этом давать более низкие оценки на вопрос о ее осмысленности.
Мы также пытаемся измерять надежду. Например, есть вопрос, который я использовала в исследованиях Gallup, и он, кажется, неплохо работает. Сразу после вопроса о том, довольны ли вы своей жизнью сейчас, мы спрашиваем: «Как вы думаете, будете ли вы довольны своей жизнью через пять лет?» Дело в том, что в стандартном вопросе о текущей удовлетворенности жизнью нет отсылки к будущему, а это очень важно.
Вы знаете, в последние годы я стала намного больше думать о надежде и ее роли в жизни людей. В 2023 году вышла моя книга о надежде. Следует отличать ее от оптимизма. Оптимизм — это вера, что все как-нибудь да наладится. А надежда — вера в то, что вы сами способны сделать что-то, чтобы ваша жизнь в будущем стала лучше. У нас пока не очень много данных о том, как надежда влияет на достижения людей, но те, что есть, показывают, что люди, у которых больше надежд и устремлений, с большей вероятностью предпринимают усилия и в конечном итоге нередко (хоть и не всегда) достигают задуманного.
В целом жизнь тех, у кого больше надежд, складывается лучше, чем у тех, у кого их меньше. Причина проста: если вы верите, что вас ждет светлое будущее, вы, скорее всего, инвестируете в него больше ресурсов. Например, вы с меньшей вероятностью будете рисковать своим здоровьем — не станете принимать наркотики или водить машину пьяным. И наоборот: если вы не верите, что впереди вас ждет что-то хорошее, вам все равно, в каком состоянии вы доживете до будущего. Обычно уровень надежды довольно тесно коррелирует с текущей удовлетворенностью жизнью.
— Что данные говорят о том, как сейчас в мире обстоят дела с надеждой? Кажется, что происходит не так уж много обнадеживающего.
— В последнее десятилетие надежды в мире, судя по всему, стало меньше. Генеральный директор Gallup Джон Клифтон в 2021 году написал книгу «Слепая зона» (Blind Spot), в ней говорится о том, что примерно с 2011 года исследователи стали видеть, как люди испытывают все больше и больше негативных эмоций. Дело не только в пандемии — все началось намного раньше, ковид лишь усилил эти тенденции. Ученые видят, что все больше молодых людей испытывают тревогу или симптомы депрессии.
Кстати, это усугубляет проблему фейковых новостей. Люди, потерявшие надежду, вместе с ней теряют и жизненную опору — они не понимают, зачем живут, теряют связь с реальностью. Как следствие, они куда более уязвимы перед дезинформацией — и готовы поверить в совершенно невероятные вещи вроде QAnon.
И наоборот: люди с сильной надеждой реже радикализируются или верят в теории заговора — потому что надежда дает им опору в жизни. Они чувствуют, что их жизнь — в их руках, а не под контролем каких-то неведомых внешних сил.
— Наверное, люди, которые потеряли надежду, с большей вероятностью будут подвержены пропаганде? Особенно если она обещает им светлое будущее, в котором решатся все их проблемы. Или в котором их страна будет «великой державой».
— Да, из-за недостатка надежды действительно все больше людей поддерживают популистов. Это и правда работает так же, как с теориями заговоров: люди от безысходности готовы поверить в самые разнообразные вещи и даже довериться политикам, которые дают несбыточные обещания. Это очень давняя проблема, но сегодня в самых разных странах мира она распространяется все сильнее.
— Вы как-то рассказывали о том, как в девяностые проводили исследования в некоторых посткоммунистических странах, в том числе в Польше и Украине. Вы обратили внимание, что люди там чувствовали себя намного более несчастными, чем, например, в вашем родном Перу — бедность в Перу ощущалась намного острее. Судя по вашим наблюдениям, люди, которые долго жили при социализме, в девяностые ожидали, что им должно помочь государство — но не получали от него поддержки и теряли надежду. Получается, патернализм (и вообще внешний локус контроля) мешает людям быть счастливее?
— Действительно, люди, у которых сильнее надежда, обычно обладают мощным внутренним локусом контроля.
Когда я работала над своими исследованиями в Перу, стали открываться многие посткоммунистические страны, и я отправилась туда. Мы должны понимать, что для людей в этих странах ситуация тогда была ужасно нестабильной — и это после нескольких десятков лет жизни в совершенно иных условиях, когда практически все базовые потребности так или иначе были удовлетворены. В то же время они не могли выбирать, какой должна быть их жизнь, у них не было политических свобод.
Так вот, оказывается, что один из важнейших факторов счастья и других аспектов благополучия — возможность свободно распоряжаться своей судьбой. Разумеется, для этого нужны ресурсы. Так, люди в крайней нищете зачастую очень низко оценивают свое благополучие именно потому, что не могут жить той жизнью, которую они хотели бы для себя. Им приходится жить так, как диктуют им обстоятельства, и довольствоваться тем, что удалось получить.
Люди в коммунистических странах привыкли, что свобода выбора для них ограничена. Они получали хорошее образование и ценные навыки, но все равно оставались в жестких рамках: перед ними было не так много вариантов развития их судьбы. В то же время люди в Латинской Америке, напротив, привыкли, что могут положиться на себя. Они были очень предприимчивы. Часто говорят о недостатках экономик с большим теневым сектором — например, там у людей нет социальных гарантий. Но в то же время люди в таких экономиках обладают большей свободой действий — они сами решают, чем себя занять.
Возвращаясь к людям в посткоммунистических странах, повторю: в девяностые они внезапно оказались в крайне нестабильной ситуации и у многих из них не было навыков, которые помогали бы преодолевать такие обстоятельства. Например, не было навыков жить в неформальном секторе экономики — это ведь совершенно иная система взаимоотношений, совершенно иной жизненный опыт.
Люди вообще очень тяжело переносят неопределенность. Можно приспособиться к жизни в очень тяжелых условиях — такая жизнь даже может нравиться, — но адаптироваться к неопределенности крайне трудно. Для этого нужен очень большой внутренний ресурс.
— За последние тридцать с небольшим лет люди в России пережили очень много тяжелейших периодов неопределенности и сейчас столкнулись с ней в еще больших масштабах. В таких условиях трудно говорить о счастье или надежде.
— Я уверена, что все это [война и ее последствия] невероятно тяжело. В таких условиях людям в России сложно сохранять надежду, ведь они не контролируют многие аспекты своей жизни.
— Насколько важны для счастья политические свободы? При сопоставимом уровне дохода в более демократичных странах люди чувствуют себя лучше?
— Да. Политические свободы — важнейший фактор благополучия как раз потому, что людям важно чувствовать, что их собственная жизнь в их руках, а не во власти какой-то внешней силы, на которую они даже не могут повлиять. Без них невозможны процветание, развитие. Если жизнь людей не полностью принадлежит им самим, это изматывает и делает их несчастными.
Проблема в том, что если нет резких ухудшений, все это [жизнь без политических свобод] может продолжаться очень долго. Из истории и исследований мы знаем, что люди с большей вероятностью возмутятся, если произойдет какое-нибудь внезапное негативное событие, а не потому что они годами плохо живут.
— Полезно ли надеяться на лучшее в условиях, когда у людей нет полного контроля над собственной жизнью? Предположим, вы твердо верите, что сможете добиться большего, но обстоятельства оказываются сильнее, и крах этой надежды делает вас еще несчастнее, чем если бы вы изначально не верили в свое светлое будущее.
— Знаете, мы недавно изучали молодых людей в Перу, их субъективное благополучие и надежды. У нас было две волны опросов: первая прошла в 2017 году, и нашим респондентам было примерно по 18–19 лет. Во время второй, в 2020-м, им было 21–22 года. Мы обнаружили, что за три года между этими опросами почти все респонденты пережили какой-нибудь негативный шок. Это были молодые люди из бедных районов, практически всех их грабили, у кого-то сломалась машина, у кого-то тяжело заболел член семьи. И всё же те, кто надеялся на лучшее, успешнее справились с трудностями — они были готовы пережить удар и двигаться дальше.
Разумеется, есть такие трудности, при встрече с которыми надежда мало чем помогает. Например, если сам человек тяжело заболевает: когда физические возможности становятся ограниченными, сохранять надежду невероятно трудно. Данных не так уж много, но в медицинских исследованиях есть кое-какие свидетельства тому, что надежда способна помочь людям в преодолении болезни. Это не значит, что она может их излечить, но те, кто сохраняет надежду, могут чуть легче пройти через тяжелый курс лечения.
Если же мы говорим не только о болезнях, то при всех прочих равных исследования показывают, что те, у кого надежда на будущее сильнее, в итоге оказываются благополучнее.
— Можно ли научить людей надежде или как-то развить ее в себе самостоятельно? Давайте вынесем здесь за скобки психотерапию, которая может быть доступна далеко не всем.
— Это очень большой вопрос. Разумеется, проще развить чувство надежды у молодых людей. Мне кажется, что особенно важно обучать связанным с надеждой навыкам детей и подростков — учить их, как переживать различные эмоции, как вести себя в тяжелых жизненных ситуациях, справляться с неудачами. По-моему, это было бы куда полезнее, чем многое из того, чему учат в школах.
Еще одна важнейшая для детей и подростков вещь — наставничество. В нашем исследовании молодежи в Перу мы увидели, что у всех молодых людей, которые несмотря ни на что сохраняли надежду на будущее, был кто-то, кто поддерживал их — член семьи или другой взрослый из их городка.
Это еще один большой вопрос — можно ли вернуть надежду не отдельным людям, а целым поселениям, которые по той или иной причине пришли в упадок? Наверняка вам в России хорошо знакома эта проблема. В США так зачастую происходит в бывших промышленных центрах, где закрылись заводы. Люди там часто теряют повод для гордости. Чтобы вернуть надежду, им для начала надо его вернуть. Показать, что их городок может преуспеть в чем-то другом — например, в Соединенных Штатах некоторые подобные места, где есть живописная природа, пытаются развивать туризм. Скажем, в районе Аппалачей — это очень бедный, но очень красивый регион.
В каких-то городах, где уже нет промышленности, но неплохо сохранилась инфраструктура (скажем, работает аэропорт неподалеку, автодороги) и есть хоть какой-нибудь университет, можно запустить новые образовательные курсы — например, по программированию, привлекать туда молодежь, а затем, возможно, и бизнес, который нуждается в таких кадрах. Даже очень медленный прогресс все равно помогает людям сохранять надежду.
Разумеется, все это не идеальные рецепты, но все, что нам остается, — пытаться что-то делать и учиться у тех, кому удалось достичь успеха. В США есть такие примеры, но Великобритания в этом смысле сильно их опережает. Там уже 12 лет собирают данные о субъективном благополучии людей по каждому региону и графству, смотрят за динамикой на местном уровне, изучают неравенство благополучия и многое другое. Эти данные используются, чтобы выделить регионы, которые сильнее всего нуждаются в поддержке.
И еще один важный момент — в любом сообществе есть наиболее уязвимые жители. Часто это пожилые люди, особенно одинокие. Обычно члены местных сообществ лучше знают, кому именно необходима поддержка — они вполне могли бы этим заниматься сами [без вмешательства государства]. Это еще один способ вернуть гордость и надежду.
Люди в состоянии безысходности обычно одиноки, они перестают доверять другим. Как будто из этого темного тоннеля невозможно выйти. Так что какая-то простая совместная деятельность могла бы как раз помочь им выбраться и стать частью сообщества. Исследования показывают, что волонтеры обычно счастливее других людей, ведь они чувствуют собственную значимость. Это все довольно банальные и понятные вещи, но, кажется, экономисты не так уж часто их обсуждают.
Я думаю, что работа экономистов в последние годы как-то рассинхронизировалась с жизнью обычных людей — будто бы у них разные цели. Конечно же, нам всем нужен экономический прогресс, нужен рост — иначе мы просто не сможем себе позволить важные вещи, например здравоохранение. Но экономика будто бы больше не работает на то, чтобы людям жилось лучше. Как раз поэтому важно следить за субъективным благополучием, стремиться его повышать. Это не повредит экономической эффективности — напротив, счастливые люди производительнее. У нас есть данные, которые это подтверждают.
— Вас, наверное, очень часто об этом спрашивают, но удержаться трудно. Вы проводили исследования благополучия во множестве стран — где и когда вы видели самых счастливых людей?
— Я по-прежнему часто вспоминаю свои исследования бедности в моей родной стране, Перу. И самые щедрые, самые счастливые и полные надежд люди встретились мне именно там. Они жили в нищете, но были уверены, что их детей ждет хорошее будущее. Это их очень поддерживало.
Беседовала Маргарита Лютова