Резные наличники — один из символов русского зодчества. Но совсем скоро они могут исчезнуть. Почему? Объясняет «наличниковед» Иван Хафизов

Наличники, ценные памятники русского зодчества, сегодня стремительно исчезают. Иван Хафизов — человек, который может по праву считаться их амбассадором. Иван рассказывает о наличниках в своем виртуальном музее и инстаграме, уже написал о них книгу и продает сборные деревянные макеты, календари, одежду и другой мерч. «Медуза» поговорила с Хафизовым о том, могут ли наличники составить конкуренцию матрешкам на рынке сувениров, кто собирает его макеты, и как наилучшим образом сохранить историческую архитектуру.

О наличниках в целом

— Когда наличники пришли в Россию?

— Здания с украшениями вокруг окон строили еще в эпоху Возрождения в Италии. К нам эта традиция пришла сначала в каменную архитектуру. Произошло это сравнительно недавно — в конце XVII века, а в большей части страны — вообще во второй половине XIX века. Со временем традиция украшать окна наличниками «стекала» вниз, от высших слоев населения к живущим более скромно. Когда она дошла до бояр и дворян, которые не всегда могли позволить себе здания из камня, окна стали украшать деревянным обрамлением. У нас уже была развита резьба по дереву (правда, не домовая, а корабельная) и бытовала традиция росписи домов. Поэтому наличники хорошо вписались сначала в дворянскую, а потом и в крестьянскую среду.

Конечно, мы не знаем, когда точно было построено первое [в России] здание с наличниками. Но есть предположение, что до колокольни Ивана Великого и церкви Вознесения Господня в Коломенском, которые строили приглашенные итальянцы, судя по всему, зданий с наличниками [на Руси] не было.

— Для чего нужны наличники?

— Наличник нужен, чтобы держать оконную раму и скрывать щель между оконной коробкой и срубом. Изначально окно — это просто проем в стене. Когда ближе к концу XVII века в России [среди высших слоев общества] начало входить в обиход стекло, встал вопрос: как сделать окно больше и не разрушить сруб? Была необходима рамка, которая замещала бы бревна, вынутые для окна. Таким образом, появилась косящатое окно, в котором бруски [в составе оконной рамы] были срезаны по косой. Такие обрамления вокруг окон мы можем назвать наличниками лишь с большой натяжкой, потому что это просто четыре бруска вокруг окна без какой-либо резьбы. Дальше происходит симбиоз русских традиций и влияния европейской архитектуры: эти досочки начинают украшать резьбой. С тех пор наличники, как губка, впитывали в себя эстетику каждого архитектурного стиля: классицизма, барокко, модерна и псевдорусского стиля, ампира, конструктивизма. Я фотографирую наличники XIX—XX века, других уже нет. Я видел здания XVIII века, но они либо вообще без наличников, либо наличники на них более поздние.

— О чем может рассказать наличник?

— Он может рассказать о том, где и когда его резали. У наличников Твери и Улан-Удэ не будет вообще ничего общего. Единственная точка соприкосновения — осевая симметрия, то есть левая часть наличника зеркально отображает правую. Все остальное будет отличаться: в улан-удэнских есть ставни, в Тверской области их нет, в Улан-Удэ навершие (верхняя часть наличника, — прим. «Медузы») похоже на домик, наличники из Тверской области вертикально вытянутые, прорезные, с совершенно другим рисунком. Что общего у картин Шишкина и Айвазовского? Да ничего, кроме рамки, пожалуй. То же самое и тут.

[Даже] наличники Твери и сел Тверской области сильно отличаются. Дело в том, что резчики не ездили далеко, чтобы выполнить заказ. Раньше человек не мог поехать за тридевять земель, чтобы посмотреть на наличники в другом городе. Резчики грузились на подвод и ехали максимум 100 километров, а через 100 километров, скорее всего, уже жил другой мастер. Поэтому у каждого резчика был довольно маленький ареал работы — как правило одно или два соседних села, либо одно село и несколько деревень. В городах было иначе: там работали артели, которые были более продуктивными и могли резать больше.

Иногда наличники могут рассказать что-то о личности автора: если резчик в 1926 году вырезал на наличнике звезду, он, скорее всего, положительно воспринял изменения в стране. Но что имел в виду человек, вырезавший звезду в 1880 году? Мы можем только догадываться.

Если на наличнике изображены, например, драконы, то это, с большой долей вероятности, просто дань моде на национал-романтизм, или романтизацию национальных корней. За границей его чаще называют романтическим национализмом, но в нашем языке [слово] «национализм» имеет негативную коннотацию. Поскольку в сказках у нас много [змеев и] драконов, кто-то из резчиков решил, что у него [на наличнике] будут драконы. Есть запрос — есть ответ.

В основном в наличниках используются символы, которые до этого были традиционны для резьбы в целом: солнце, геометрические узоры. 95% наличников не имеют сколько-нибудь осмысленного узора, это просто украшение. В оставшихся 5% случаев еще можно порассуждать. Сюда можно отнести те же советские звезды, двуглавых орлов, символику железной дороги, цветы и признания в любви.

— Есть ли сегодня мастера наличников? Они делают что-то оригинальное или ориентируются на народное творчество?

— Мастера, конечно, есть. Надо понимать, что традиция наличников прерывалась несколько раз, например, в годы Великой Отечественной войны и в 1990-е, и это было связано с дефицитом досок. Всплеск домовой резьбы всегда следует за ростом благосостояния людей. Лишь в начале нулевых стали появляться новые ростки. Конечно, сейчас это совсем не те мастера. Не в том смысле, что они хуже, а в том, что они слабо связаны с традицией. Если раньше мастерство передавали из поколения в поколение, то сейчас люди либо идут в резчицкие училища, либо учатся по книжкам, либо даже без них. То, что они в итоге делают, нельзя назвать традиционными наличниками — это нечто другое.

О коллекции наличников и их макетах

— Кем вы были до появления наличников в вашей жизни? Когда и как вы заинтересовались русским зодчеством?

— Я был главным специалистом отдела внедрения в IT-компании: ездил по крупным заводам и устанавливал там программное обеспечение, а параллельно работал свадебным фотографом. Потом я бросил IT и посвятил себя фотографии уже полностью. Зодчеством я тогда вообще не интересовался, хотя всегда любил фотографировать архитектуру. Правда, тогда это была скорее современная архитектура.

Я начал фотографировать наличники в 2007 году, во время командировки в Энгельс, еще работая в IT. Тогда не было никакой глобальной задумки — для меня это были просто цветные окошки. Они не особо отличались по «рельефу», но меня привлекли интересные сочетания цветов: сиреневый с желтым, красный с зеленым. После этого у меня было еще несколько командировок в разные города, и в итоге меньше чем за месяц я собрал множество фотографий непохожих друг на друга наличников. 

Я начал копаться, выяснять, в чем причина [их отличий], но оказалось, что книг про наличники просто нет. Есть несколько книг по деревянному зодчеству в целом, но они посвящены конкретным регионам. Нет [условной] книги «Деревянное зодчество России», которая рассказала бы, чем дома на Кубани отличаются от домов в Костромской области, почему в Ивановской и Тамбовской областях дома повернуты к дороге длинной стороной, а в Иркутске имеют Г-образную форму (это нужно, чтобы их меньше заметал снег). Все это я узнавал [сам] постепенно. Тогда мне казалось, что я вот-вот поймаю эту Жар-птицу за хвост и сразу расшифрую все узоры и прочту все коды.

— У вас есть виртуальная коллекция наличников. Собираете ли вы их «физически»?

— У меня есть пять реальных наличников, все они достались мне случайно. Один я буквально нашел на помойке. Другой снял с дома, который жители села уже собирались спалить. Третий мне отдали, когда сносили дачу купца Перлова, на ее месте собирались построить гостиницу. Сейчас все эти наличники стоят у меня в мастерской среди коробок.

— Сколько всего наличников в вашей цифровой коллекции?

— Пока примерно 22 тысячи.

— Расскажите о вашей книге «Наличники. Центральная Россия». Как родилась идея? Как вам удалось ее выпустить?

— Я сделал книгу полностью сам в 2019 году. Надо сказать, это было очень сложно. Я сам верстал ее: для этого пришлось освоить специальную программу, на это ушло около месяца. Когда все было готово, я принес в типографию pdf-файл, и мне его распечатали. Через издательство это выходило дороже раза в два с половиной. К тому же, ты не можешь контролировать процесс, а [для меня] это довольно важно. 

Единственный человек, который приложил к книге руку [помимо меня], — моя мама. Она работает корректором в издательстве, и пунктуационные, орфографические и стилистические ошибки мы исправляли вместе. Средства на публикацию книги я собрал благодаря краудфандингу — нужно было около 1,5 миллионов рублей, а собрал я в итоге два миллиона за полгода. Получилось выпустить книгу тиражом 4500 экземпляров.

Соотношение текста и фото в книге — примерно 50 на 50. Мне не хотелось делать фотоальбом: это было бы гораздо проще и быстрее, но фотоальбом ты смотришь всего три раза — когда тебе его дарят, когда ты его показываешь дома, и когда ты даришь его кому-нибудь другому. Другое дело — книга, особенно если она состоит из коротких историй. Короткие истории соответствуют духу времени: мы живем не в эпоху Льва Толстого, когда можно долгими зимними вечерами зачитываться упоительным текстом, а в эпоху короткого и яркого восприятия. 

Собственно, так же происходят мои поездки: я знакомлюсь с людьми, говорю с ними 10-15 минут и иду дальше. Об этих эпизодах я и рассказываю в книге. Я не могу требовать от читателя больше времени на [тот или иной] эпизод, чем ушло [в реальной жизни] у меня. А рядом с этими историями — фотографии наличников. Своими историями я призываю читателей разглядывать наличники более детально. Без них книга была бы просто красивым каталогом, который можно пролистать и поставить на полку. Истории заставляют возвращаться к фотографиям снова и снова.

— Почему вы решили делать макеты?

— Изначально я планировал сделать не-виртуальный музей наличников. Даже общался, кажется, с замминистра культуры — мы с ним случайно оказались в одной приемной, в Институте естествознания. Он сказал, что в России довольно много частных музеев, но коммерчески успешны среди них единицы. Если и делать музей наличников, то самое главное — подумать над источниками финансирования. Эта важная мысль до этого мне в голову не приходила. Я стал думать. Ясно, что для музея наличников требуется большое пространство: они сами по себе не малыши. Но можно сделать их маленькие копии. Отчасти желание делать макеты произошло отсюда.

Но главным образом идея принадлежит резчику Валентину Яковлеву, и часть авторских отчислений идет ему. Он немолод, болеет, часто ложится в больницу, так что один наличник он может делать как пару недель, так и полгода. Естественно, ручная работа стоит дорого. Некоторое время я покупал у него [готовые] наличники, но большинству людей это недоступно [из-за цены]. К тому же, уже собранный макет не дает представления о его строении. Сборка помогает понять, что даже простенько устроенный наличник может выглядеть эффектно. А бывают и навороченные — из 270 деталей. Мне захотелось делать не собранные, а сборные модели. Чтобы сначала через руки пропустить, а потом уже глазами оценить. Мне это показалось очень хорошей, дидактической историей. В прошлом году благодаря краудфандингу я собрал на создание сборных моделей [наличников] 5 миллионов [рублей] — на модели ушли все собранные деньги.

Сейчас чьи-то дома украшают примерно 2000 наших наличников, хотя изначально я собирал средства на 100 наборов. Многие из них уехали за границу: мне присылают фотографии из Австралии, Норвегии, Штатов, Великобритании, Новой Зеландии, Испании, Аргентины. Наличники теперь повсюду.

— Сложно ли было наладить производство макетов?

— И да, и нет. До этого не имел дела ни с деревом (макеты делаются из фанеры — прим. «Медузы»), ни со станками, ни даже с руками, которые растут из нужного места, так что было непросто. С другой стороны, на то чтобы освоиться, у меня ушло не больше двух месяцев: за это время я разобрался, как работают станки, как их настраивать, как избавиться от дыма, как сделать срез более аккуратным. Это довольно дорого, поскольку надо арендовать помещение в здании XIX века — бывшей шелкопрядильной фабрике братьев Крестовниковых в Лобне. Станки здоровые: мы разбирали окно, чтобы втащить их с помощью подъемного крана.

— Планируете ли вы выпускать настоящие наличники?

— Нет. Резчики, с которыми я общался, говорят: «Какой смысл конкурировать с тем, что можно взять бесплатно?». Можно поехать в любую деревню и снять там наличник с дома. Да, это не совсем законно: возможно, у этого дома есть хозяева, мы этого не знаем.

— Успех практически каждой вашей кампании по сбору средств превышает изначальные цели. Как вы это объясняете?

— Тут все довольно прозаично: это не я такой крутой, а просто другие недорабатывают. Любой блогер может собрать деньги на свой календарь. При аудитории многих это вообще не сложно. Люди этого не делают, просто потому что у них есть другие источники дохода, им это не нужно. А я это делаю, потому что у краудфандинга, как мне кажется, цель не только собрать деньги, но и заставить людей говорить о проекте. Пиар — это не дополнительная, а чуть ли не основная его функция.

Есть очень классная книга — «Советские автобусные остановки». Ее автор Хервиг Кристофер собирал на нее деньги примерно тогда же, когда и я на свою про наличники, нам даже нужна была одна сумма — около 1,5 миллионов рублей. Так вот, за два месяца Хервиг собрал 60 миллионов рублей. Это говорит сразу о нескольких вещах: о платежеспособности людей, об их интересе к фотопроектам, о качестве проекта Хервига, конечно, и об интересе к постсоветскому наследию в мире. Наша страна сегодня — примерно как Тибет, когда [европейцы] его только открыли. Сейчас «неоткрытых» земель осталось не так много. Несмотря на 30 лет «открытости», мы остаемся закрытой страной: у нас нет подготовленной туристической инфраструктуры. Одну деревню в Карелии (не буду ее называть) включили в ассоциацию «Самые красивые деревни России» — там один деревянный туалет на шесть человек, а спать вообще негде. Многие ли иностранцы были, например, в Вологодской области? Конечно, [кто-то был, но] это капля в море.

— Кто ваша аудитория?

— Это интересно. Я сначала думал, что аудитория будет мужская, потому что это про резьбу, дерево. Но, к своему удивлению я обнаружил, что 70-80% аудитории — девушки. Это показала статистика инстаграма. Средний возраст — 25-45 лет. В целом, это соответствует средней выборке инстаграма и фейсбука.

— Почему молодежь вдруг заинтересовалась наличниками?

— Все начинают копаться в своих корнях, чтобы узнать, чем мы отличаемся от «не нас». Мне кажется, на это повлиял Интернет: глобализация всех перемешивает, и чтобы понять самих себя, нам надо узнать, почему мы стали такими. Думаю, примерно то же происходило после [отечественной] войны [1812 года] с Наполеоном, когда во время Заграничного похода 1813-1814 годов мы посмотрели, как живут другие народы. Тогда произошла самоидентификация, возникло само понятие национальности, до этого было подданство.

О сохранении культурного наследия

— Администрации городов заботятся о сохранности наличников?

— Краткий ответ — нет. Но важно понимать, что администрации городов не обязана о них заботиться — формально наличники не являются объектом культурного наследия. У администрации нет задачи сохранять внешний вид частных домов, она лишь реагирует на запросы населения. Городские власти, конечно, должны штрафовать тех, кто повреждает объекты культурного наследия. Недавно у «Важных историй» вышел репортаж о том, что за повреждение объектов культурного наследия, как правило, налагаются минимальные штрафы.

— А хозяева наличников?

— Те, кто давно владеет домами с наличниками, за редкими исключениями, их не ценят. Им хочется поскорее обложить эту «рухлядь» нормальным сайдингом, чтобы не дуло. С другой стороны, есть люди, которые пожили в городе и теперь хотят купить себе красивый домик-теремок. Они, конечно, будут сохранять наличники. Какой волк победит? Которого ты кормишь.

Мне, конечно, больше нравится, когда на деревянном доме стоят деревянные оконные рамы с наличниками. Но сегодня деревянные рамы с хорошими стеклопакетами почти не достать. Уж лучше поменять окна на пластиковые и сохранить всё остальное, чем снять и выбросить наличники. Конечно, это не комильфо, но это меньшее из зол, и я готов с этим мириться, потому что главное — сохранить наличники.

— Как следует поступать со старинными, но ценными зданиями, в которых в тяжелых условиях живут люди?

— Тут не надо изобретать велосипед: людей надо заселить в нормальное жилье, тем более что в 99% случаев они этого очень хотят. Здание нужно отреставрировать и приспособить под кафе, музей, коворкинг, студенческий клуб, фабричную лабораторию — что угодно. У нас в городах дефицит общественных пространств. Я этому поражаюсь. Попробуйте устроить гастрольный тур для писателя — это будет невероятно сложная задача, потому что в городах-немиллионниках попросту нет современных творческих пространств. Вас позовут в библиотеку, архив, гарнизонный дом офицеров, школьный актовый зал, где люди будут сидеть друг у друга на ушах. При этом у нас огромное количество заброшенных зданий. Поставьте там столы, стулья и микрофон! Сделайте это в каждом городе, и вы создадите сеть лекционных залов в деревянных домах по всей стране. Дерево хорошо поглощает звук, так что деревянные дома можно приспособить под музыкальную студию. 

Если подходить к вопросу не с мыслью «Может, сжечь?», а с мыслью «Как использовать?», сразу возникает масса вариантов.

— Если бы в России все же решили открыть не-виртуальный музей наличников, как вы считаете, каким он должен быть?

— На мой взгляд, самый правильный способ хранения и выставления наличников — это сохранение исторической застройки. Представьте, что наличники сняли с домов и повесили на стену. В Музее крестьянского быта в Мышкине они, например, так и висят — на заборе. Выглядит это примерно как трофейные головы животных в доме охотника. Как сделать такую экспозицию лучше? Можно хотя бы вставить оконные рамы, чтобы все смотрелось более естественно. Ещё лучше, чтобы за этими рамами были шторки-задергушки (то есть занавески, которые прикреплены на шнур и двигаются по нему, — прим. «Медузы»), а на подоконниках стояли цветы. Чтобы эти окна иногда открывались, из них выглядывала бабушка и говорила: «Пирожки, милый, возьми». 

Но лучшая экспозиция наличников — это реальная улица с жилыми домами, каждый из которых представляет определенный вид наличников. Причем это у нас уже есть, надо просто сохранить. Не нужно придумывать никаких гетто. Лучший музей наличников — это, например, Самара или Борисоглебск, где полно деревянных домов. Ходишь восторгаешься! К тому же, таким образом мы бы могли стимулировать туризм.

— Наличники интересны иностранцам?

— Очень интересны! Наличники — это определенно бренд, хотя пока и не настолько узнаваемый, как матрешки и балалайки. Это то, на что иностранцы с удовольствием смотрят, особенно если посещают не только Питер и Москву, но и «нестоличные» города, например, Томск, где туристам проводят экскурсии по деревянному зодчеству.

— Смогут ли наличники стать так же узнаваемы за рубежом, как те же матрешки?

— Я считаю, что смогут, и я прикладываю к этому все усилия, но не уверен, что ныне живущие поколения это застанут. Процесс глобальной узнаваемости очень медленный и может занять, думаю, лет сто. И непонятно, останутся ли сами наличники к тому моменту. Вот на что я надеюсь: по логике выражения «нет пророка в своем отечестве» наличниками заинтересуется кто-нибудь из иностранцев, начнет о них рассказывать, и тогда у нас хватятся и станут развивать деревянное зодчество. Боюсь, одних внутренних усилий тут недостаточно.

Есть еще один сценарий: если наш президент Путин построит себе терем в русском стиле, с наличниками и резными воротами, то «бояре» захотят себе такие же. Подтянутся строительные компании. А потом и народ скажет: «Что же это, у барина есть, а у нас нет? Тоже можем!». То есть произойдет то же, что и в XVII веке. Но возможно, я и ошибаюсь.

— На сайте вашего музея сказано, что в будущем вы планируете собирать наличники из других стран. Из каких?

— Очень хотелось бы посетить Норвегию, Финляндию, Украину, Белоруссию и Польшу, на востоке которой много бывших русских деревень. В Норвегии в городе Брумунддал пару лет назад построили 18-этажный деревянный дом. У нас запрещено строить даже четырехэтажные здания из дерева, считается, что деревянные дома пожароопасны. Это представление середины XX века. Пример Норвегии доказывает, что дерево может быть вполне безопасно — даже безопаснее бетона, который все же разрушается при пожаре. Кроме того, деревянный дом в разы легче бетонного, что позволяет экономить на фундаменте.

Интересно было бы поехать в Италию и посмотреть, сохранились ли там деревянные дома. В Турцию — там многие деревянные кварталы напоминают астраханское зодчество. В Америку, например, в Сан-Франциско и Чикаго — там есть потрясающие деревянные викторианские дома, и они, в отличие от наших, пребывают в прекрасном состоянии. Они нормально адаптированы [к жизни]: да, там нельзя проложить проводку и поставить пластиковые окна, но ни в одном доме нет туалета на улице. Все они — памятники архитектуры и общественное достояние, а не только частная собственность. У нас нет понимания, где заканчивается личное и начинается общественное. 

Еще было бы интересно съездить в Форт-Росс в Калифорнии — это одно из первых русских поселений на Североамериканском континенте, с деревянной церковью и мельницей, которую не так давно перевезли туда из России.

— Вам интересны еще какие-нибудь архитектурные элементы помимо наличников?

— Конечно. Я всегда снимаю [не только наличники, но и] двери и сами дома. Еще мне нравится ЖЭК-арт, родившийся на излете СССР, все эти скульптуры из шин и медведи, прибитые гвоздями к деревьям. Это очень интересно с социокультурной точки зрения, это еще один наш способ самовыражения.

Мой отдельный проект, который, кстати, возник в один день с наличниками, — мозаики. Это тоже наше наследие, «скрепа». Очень избитое слово, и мне не нравится, какая коннотация сейчас к нему приросла, но это именно то, что скрепляет наше общество. Многих мозаик, которые я снимал на протяжении десяти лет, уже нет, хотя они спокойно просуществовали бы еще столетия. Но макеты мозаик я делать пока не планирую, просто потому что наличники рванули вперед. 

Еще один проект — памятники самолетам. Это тоже абсолютно наша особенность, особенность постсоветского пространства, которую мало кто замечает. Люди в других странах экономнее относятся к груде металла, оставшейся от войны. Мы же себе можем позволить не перерабатывать металлолом, а воздвигнуть его как монумент.

Я думал сделать еще один фотопроект, но не сложилось. Надеюсь, им займутся Яндекс.Карты, например. Я говорю о стелах на въезде в города — совершенно прекрасное явление! Сейчас их потихоньку заменяют простыми дорожными знаками, и они умирают. По-моему, на въездах в Москву их почти не осталось, а было много и все они были разными. На Киевском шоссе осталась классная стела на въезде в Селятино, в которой название поселка будто парит в воздухе.

— Вы создали виртуальный музей, книгу, календари, макеты наличников. Что будет дальше?

— Книга у меня [вышла] пока что только про Центральную Россию. Я планирую описать еще как минимум четыре региона: Поволжье, Русский Север, Урал и Сибирь плюс Дальний Восток. Конечно, будут и новые макеты, пока их только шесть.