Стараюсь вообще ничего никогда не писать. Очень часто то, что я написал, компьютер не понимает и выделяет красным, а я угадываю, что надо исправить, методом проб.

Иногда, когда пишу, даже Word не в силах мне помочь: если в слове ты делаешь странные ошибки в количестве больше двух, он не понимает тебя.

Теперь полностью полагаюсь на навигатор. Без него я не езжу и не хожу даже в том районе, где живу. Мне кажется, что из-за этого моя способность ориентироваться стала еще хуже, чем была в детстве.

Мелькающее табло в аэропорту — это мой ночной кошмар. К любой поездке я готовлюсь сильно заранее: если это возможно, регистрируюсь на рейс онлайн, подключаю себе услугу СМС-оповещения о статусе моего рейса, держу под рукой онлайн-табло вылетов на сайте или в приложении.

Названное число и время встречи должны быть записаны в течение 10 секунд, иначе я гарантированно приду не в тот день и час.

В редакцию я попал в 18–19 лет, в моем первом тексте было, как сейчас помню, 128 правок. Я плакал, говорил, что это не мое и зря я это делаю. Но мне повезло, что в редакции работала потрясающая девушка-редактор, в будущем мой друг. Она сказала, что будет моим корректором. Она действительно вычитывала все тексты.

Шло время, я работал в разных местах, чаще всего искал тех, кто мне помогает, или отдельно доплачивал корректору/редактору, который бы исправлял все то, с чем я не справился.

Вероятно, единственное, что меня спасало, — это мои навыки со всеми дружить или быть дружелюбным. От моих ошибок меня все время спасали другие люди.

Рядом со мной всегда есть человек, который может писать, читать, делать это быстро, принимать какие-то решения, знает, где право, где лево, может запомнить маршрут. Раньше это всегда были друзья, подруги, но теперь это [мой муж] Егор. Может, поэтому я и замужем. Потому что одной мне тяжеловато.

На работе я быстро поняла, что мне проще, когда кто-то один раз покажет, чем я сто раз прочитаю. И я действительно справляюсь лучше по визуальным гайдам. Прошу разъяснять мне должностные инструкции. Вопросы, которые вызывают у меня трудности, я обсуждаю с коллегами.

Когда не могу прочитать что-нибудь в магазине или кофейне, прошу продавца: мол, [у меня] плохое зрение.

Самый важный инсайт (особенно для меня в подростковом возрасте) был такой: люди не думают о тебе, но с удовольствием принимают озвученные «правила» общения. Не стоит стесняться, например, попросить скинуть геометку вместо СМС с адресом или запросить короткий звонок вместо большой переписки.

Буквы почти любого блока текста немного плывут. Как будто бы их положили на берег моря — и их немного потряхивает на волнах. Из-за этого часто бывает сложно переходить с одной строчки на другую, и ты либо читаешь ту же самую строку, либо через одну-две. Избегать этого помогает изменение шрифта на тот, в котором каждая буква максимально сильно отличается от других. Comic Sans для этого удивительно хорошо подходит.

Не знаю почему — не смогла найти научных или хотя бы каких-нибудь подтверждений или опровержений, — однако на черном фоне белые буквы ведут себя гораздо смиренней.

Чем больше шрифт — тем тяжелее читать. Абсурд, но у меня так и есть. Поэтому пишу тоже мелким шрифтом.

Жена пользуется цветными маркерами при чтении учебников. Если для меня портить книги — кощунство, то для нее это — необходимость.

Когда начала читать детям, обнаружила, что лучше понимаю текст, если проговариваю его вслух.

С книгами все немного сложнее, там шрифт не поменять в пару кликов, но физические издания и читать немного проще: буквы все еще плывут, но не так сильно.

За свою жизнь я пробовал кучу способов борьбы с дислексией, но в целом самым эффективным именно в чтении оказалась банальная практика. Мозг и глаза как-то сами неосознанно адаптируются к этой особенности, и ты относишься к этой проблеме как к чему-то должному.

Мне всегда было обидно, что мои друзья могут читать во время уроков или в поездке на общественном транспорте, а мне для того, чтобы погрузиться в мир книги, требовалась и до сих пор требуется предельная концентрация внимания. Поэтому читать я могу только дома, изолировав при этом все возможные раздражители в виде посторонних звуков.

С чтением мне помогает сконцентрироваться только параллельное прослушивание музыки через наушники. Все равно получается медленно, но усваиваю прочитанное лучше.

Если нет возможности убрать посторонние шумы и взять паузу для изучения документа, как это было, например, в банке при оформлении ипотеки, я просто читаю так долго, как мне надо. Я сознательно игнорирую все замечания и намеки, что надо бы быстрее. Я знаю, что я ставлю подпись под важным документом, и если не прочитаю его досконально, то лучше вообще от этого откажусь.

Читать быстро я не могу, иначе ошибки появляются даже в простых словах. Если понимаю, что все равно неправильно [прочитала], разделяю на слоги. Было немало слов, которые, оказывается, я давно знала, но неправильно — с перепутанными слогами.

На литературе он всегда учит стихи наизусть, чтобы компенсировать плохие оценки за чтение и понимание текста.

У врача я часто свожу дело к диалогу, как и в ресторане, потому что мне проще задействовать аудиоканал, чтобы понять, что от меня хотят.

Очень часто, находясь в ресторане, допустим, или в зоопарке, я читаю вслух надписи, чтобы человек, который находится в данный момент со мной, поправил меня, если я не так прочитала. Это очень удобно: и другу чешешь чсв, и сам правильно инфу получаешь — без искажений от своего же мозга.

То же самое с походом к врачу: просто читаешь его назначения вслух при нем.

Я сейчас живу в Варшаве. И для того, чтобы развиваться здесь профессионально как можно скорее, мне нужен был польский язык. Но я уже знаю, что у меня дислексия, и я сама себе сказала: «Спокойно, мы не переживаем и не думаем о том, что опять ничего не получится». Помимо этого, я вспомнила, что в детстве, когда мы [с семьей] некоторое время жили в Польше, у меня получалось говорить на польском — понятное дело, на детском уровне. Я поняла, что, возможно, ключ в том, что я тогда не умела читать и писать. Я не знала, что слова связаны с какими-то знаками, знаковыми системами. И здесь я стала изучать польский язык просто на слух, не задаваясь вопросом, как эти слова пишутся по-польски. Через полгода я уже смогла вменяемо разговаривать, объясняться. Сейчас я полноценно работаю здесь в своей профессии, и все нормально.

Аудиосообщения — очень классная вещь. Мои друзья иногда получают дорожки длиной 60–70 минут.

Я работаю преподавателем и психологом, поэтому часто приходится взаимодействовать с людьми посредством речи и языка. Из-за особенностей моей дислексии я часто путаю слоги в словах или забываю самые простые слова, поэтому стараюсь говорить медленнее либо подбираю слово из другого языка. Ключевым в этом способе является продлевание времени на продумывание своей речи.

Во время разговора стараюсь работать над дыханием и не говорить быстро, чтобы не сбиваться. 

Сыну нравится биология и другие науки. Думаю, он мог бы стать врачом. Но он хочет стать компьютерным инженером, хотя к компьютерам и программированию его не очень тянет. Кажется, он просто понял, где может спрятаться. Мне от этого грустно, потому что Арсений очень общительный мальчик и мог бы мечтать о другой профессии, где можно проявить и свой талант, и человеческие качества.

Есть один плюс, который, как мне кажется, связан с моими особенностями. Я хорошо вижу, как можно сделать другим способом, другими средствами или другим путем. Иногда это очень выручает.

Такая жизнь давала мне умение креативно и быстро решать любые задачи, что впоследствии стало моим основным скилом.

Во время учебы я поняла, что, помимо суперспособности допускать кучу ошибок, у меня есть 3D-мышление, что очень быстро помогало мне решать разные задачи.

Не могу сказать, что дислексия — это только минусы. У меня хорошо развита фотографическая память, достаточно большой словарный запас (люблю всякие архаизмы), развито пространственное мышление, и я легко работаю со сложными трехмерными CAD-моделями. Кроме того, дислексия учит проще относиться к своим и чужим ошибкам.

В театральной студии педагог по речи после первого занятия, где требовалось читать с листа, дала задание найти великих людей с дислексией, сделавших важный вклад в самых разнообразных сферах. И это был очень ценный и поддерживающий урок. Конечно, я не научилась читать или грамотно писать, но деструктивной паники стало гораздо меньше.

Друзья знают о моих проблемах. Шлют мне смешные картинки. Например, где надпись «Daily sex» (ежедневный секс, — прим. «Медузы») зачеркнута и снизу написано «Dyslexia».

Людям, которые работают со мной каждый день, я рассказала о своей особенности, и мы смогли найти способы [коммуникации], удобные нам всем. 

Ребята из команды привыкли мне звонить, вместо того чтобы написать. Если кто-то из коллег показывает при мне экран, то он проговаривает, что показывает. Например, на встречах по планированию спринта мы вместе смотрим на доску в Jira и обсуждаем задачи на ней. Ребята из команды, зная мою особенность, говорят не «вот эта задача» и «не задача номер 345», а называют ее по имени и краткой сути.

Сейчас обычно сразу говорю, что у меня такая проблема, потому что считаю, что это правильно и расширяет кругозор людей. Плюс я из тех, кому любят сказать «по тебе не скажешь», и люди, видимо, считают, что это комплимент. Лично я собираюсь говорить всем при случае, что у меня РАС и дислексия, потому что люди должны в какой-то момент понять, что нет никакого представления о том, как выглядит такой человек.

В университете первые письменные работы сопровождал текст с пояснением моей особенности. Я извинялась, узнавала, насколько преподавателям важна грамотность, предлагала разные варианты/компромиссы. <…> Я училась у интеллигентных, толерантных педагогов, и никто ни разу не сказал: «Я этого читать не буду» или других грубостей.

Так как сейчас я работаю продукт-дизайнером (UX/UI), и в этом направлении свойственно делать сильный упор на эмпатию, и у нас есть такое важное понятие, как accessibility [доступность], то для меня нормально обозначать, что у меня есть свои особенности. А еще у нас в команде есть UX writer, который отвечает за текстовую часть [работы]. 

То, что у меня дислексия, я осознал совсем недавно, буквально в этом году. С тех пор я стараюсь сообщать об этом всем своим коллегам и знакомым при каждом удобном случае. Почему это важно? Потому что многие на меня обижались из-за того, что я неправильно писал их имена. Обижались, но мне этого не говорили. Теперь, если я умудряюсь вовремя сообщить, что от меня можно ждать любых ошибок в написании, обид оказывается меньше.

Когда читаю документы, я прошу дать мне больше времени, чтобы я могла вникнуть в текст. Многих это раздражает, но я уточняю, что я дислексик и мне нужно это время — а они пока могут заняться чем-то другим.

Несмотря на все трудности, связанные с дислексией, главное — преодолеть неуверенность и стеснение. Для меня было важно научиться говорить людям о своей проблеме и открыто рассказывать об этой особенности. Конечно, взрослому человеку с образованием это проще сделать, чем школьнику, который может столкнуться с насмешками.

Те, кто тыкает тебя в ошибки, обычно быстро уходят. На мой взгляд, сейчас идет тенденция, что исправлять чужие ошибки на письме — это дурной тон. Это не значит, что мы погружаемся в безграмотность, это значит, что мы становимся более толерантными к другим людям.

Мне кажется, самое главное, что можно сказать, — это перестать стесняться, принимать себя. Мне нужно чуть больше времени, чтобы что-то написать. Или мне нужно чуть больше времени, чтобы прочесть договор. Я считаю, что это должно быть принято в обществе.

Диагностика может показать сильные и слабые стороны. Если у тебя не получается работать с таблицами и ты дислексик, то, возможно, и не нужно тратить на это усилия. Возможно, надо просто позволить себе эту слабость и сказать своим коллегам: «Ребята, ну так получается, что с таблицами Excel я, к сожалению, не в состоянии работать, поэтому давайте я буду отвечать за другие задачи, а таблицами у нас будет заниматься человек, которому это удается».

В детстве логопед научил мысленно окрашивать буквы в цвет, я и сейчас так делаю, чтобы не запутаться.

Я не могу запомнить номер своей машины и всегда заказываю за дополнительную плату легкий вроде 555.

Чаще всего мне просто нужно замедлиться, чтобы устранить момент переживания и паники, поэтому, например, в аэропорт я приезжаю сильно заранее, чтобы нигде не торопиться. Могу по пять минут пялиться в табло и, читая вслух, тихонько повторять номера гейта и рейса — обычно работает.

В магазине главное — это цена, и я всегда [планирую и] имею небольшой запас денег, если на кассе окажется, что цена не 699, а 996 рублей. То же касается ресторана.

Чтобы помогать себе — гуглю. Читаю чужие тексты, анализирую и запоминаю, учу, учу и снова учу, а потом опять гуглю и глубоко дышу. Никогда не закрываю в браузере вкладку с материалом «Запятая перед как» на «Грамоте.ру».

Если в меню нет картинок, то я обычно нахожу ресторан, в котором сижу, в гугле / «Яндекс.Еде» / «Деливери клаб» и смотрю меню там. 

На работе для написания писем пользуюсь проверенными шаблонами коллег — или, после многочисленных правок, своими.

Итоговое сочинение пришлось фальсифицировать совместно со школой (тогда еще не было ЕГЭ.) Было понятно, что мне никаким образом не написать его даже на тройку. Конечно, я допустил больше двадцати ошибок.

Если не уверена, пишу [от руки] абы как, чтобы тяжело было понять, какая там буква.

Начиная с восьмого класса в очередной новой школе, где меня никто не знал, я стала рассказывать всем крутую легенду, что русский — мой неродной язык. Мол, я только недавно приехала в Москву из Латвии, всю жизнь говорила по-латышски и мне сложно перестроиться на новый язык, поэтому у меня не все получается. Родственники в Латвии у меня действительно есть, и латышский я относительно знаю, но я уж точно не жила в Латвии долго и не говорила только по-латышски с пеленок, как всем рассказывала. Я добавила в речь акцент для достоверности, и все это стало моим образом, превратившим меня из тупицы в иностранку.