Где Путин? Пока дроны атакуют Кремль, а Пригожин воюет с Шойгу, президент РФ как будто взял самоотвод. Чего он ждет и какие это создает для него риски? Отвечает Татьяна Становая (Carnegie Politika)

Владимир Путин в последние месяцы так редко высказывается по стратегическим вопросам, что может создаться впечатление, что будущее вообще перестало волновать президента России. Политолог Татьяна Становая полагает, что за молчанием Путина стоит ожидание, что внешнеполитическая ситуация изменится в благоприятную для него сторону, после чего можно будет вернуться к обсуждению целей Кремля. Нельзя назвать эти надежды совсем уж безосновательными, но проблема в том, что пассивное выжидание может в какой-то момент перестать устраивать российский политический класс. C любезного разрешения проекта Carnegie Politika «Медуза» публикует статью Татьяны Становой целиком.

В России ничего не происходит — такое впечатление складывается, если посмотреть на то, чем занимался Владимир Путин в последние полгода. Вроде бы президент чрезвычайно активен: он постоянно разрывается между секретным микроменеджментом боевых действий и публичной имитацией погруженности в рутинные дела — от макроэкономических совещаний до открытия трамвайной линии в Мариуполе. Но ничего не слышно хоть о каких-то президентских инициативах, направленных на адаптацию страны к новой военной реальности и всему, что с ней связано.

Вырвать Путина из этого самоустранения не могут ни дроны над Кремлем, ни крестовый поход Пригожина против Минобороны, ни даже украинское контрнаступление. Президент упорно ограничивается разговорами о текучке, историческими лекциями и оптимистическими реляциями о прекрасных перспективах экономики России и ужасных — у Запада.

Все это, конечно, не означает, что в стране вообще ничего не происходит. Наоборот, события набирают обороты. Просто связаны они не с планами или стратегическими интересами президента, а с конъюнктурой и корпоративными интересами отдельных ведомств и деятелей. Как правило, все эти события — лишь реакция на возникающие (чаще всего вопреки желаниям руководства РФ) новые обстоятельства.

Например, цифровизация системы призыва на воинскую службу стала ответом на бардак с базами данных военнообязанных в ситуации, когда дела на фронте идут совсем не так, как планировалось. А разрастание репрессий вглубь и вширь — это лишь стремление системы к самосохранению в условиях резко выросших геополитических рисков, не говоря уже о страхах военного поражения (пусть и только теоретического).

За большинством последних решений стоит репрессивная инерция и потребности крупных институций вроде ФСБ, Минобороны и Минфина. Именно по таким принципам идет, например, идеологизация государства и всех сфер жизни общества. Образование, кинематограф, театр, поэзия — все переводится на «патриотические» рельсы, вплоть до того, что вскоре в России может появиться официальная идеология, о чем открыто говорит министр юстиции Константин Чуйченко. Ползучая идеологизация давно вышла за пределы путинского прямого управления и развивается теперь уже помимо воли президента, хотя и при его пассивном согласии.

Точно так же голоса Путина не слышно при обсуждении множества других актуальных вопросов. Не закрыть ли свободный выезд за рубеж? Ограничивать ли права уехавших? Кому давать отсрочку от мобилизации? Какие меры вводить против тех, кого признали «иноагентами»? Что делать с Пригожиным? Как реагировать на военные и околовоенные инциденты типа атак дронов и покушений на ультрапатриотов?

Депутаты, руководители партий, министры, «военкоры», спецслужбы — у всех есть позиции по этим и другим вопросам. Путин же молчит. Он проявляет себя лишь при принятии чисто ситуативных и вынужденных решений — например, оставить Херсон, приостановить участие в СНВ и выйти из ДОВСЕ, провести кадровые ротации в армии. Даже долгожданное послание президента Федеральному Собранию не принесло особых новостей: глава государства, по сути, лишь перечислил меры, которые уже принимались правительством. 

Сегодня политикой в России занимается (и все активнее) кто угодно, только не Путин: Медведев, Пригожин, Володин, Патрушев, военные блогеры, телеведущие. Президент же как будто взял самоотвод, полностью погрузившись в секретные военные и геополитические дела. В область, куда допускаются только избранные.

Это не следствие слабости или страха — скорее, это результат его нарастающего мессианства и стремления к управленческому комфорту. Сейчас буквально все политические надежды и планы Путина завязаны на внешние перемены, которые от него не зависят. У президента нет инструментов и ресурсов, чтобы изменить ситуацию в свою пользу. Но он верит, что мир изменится сам. Изначальная цель Путина — капитуляция Киева — по-прежнему актуальна. Но ее, как сейчас считает президент, не достичь ни военным путем, ни мирными переговорами.

Путинский план — это ждать глубоких перемен на Западе и в Украине, которые, с его точки зрения, исключительно вопрос времени. Страх перед украинским контрнаступлением постепенно отходит на второй план, уступая место убежденности в том, что ситуация на фронте кардинально не изменится (а локальные поражения для Путина терпимы). Без военного прорыва, как надеются в Кремле, Украину ждет раскол элит с появлением «партии мира» (а точнее, «партии капитуляции»), а внутренние разногласия на Западе заставят его снизить военную и политическую поддержку Киева.

Нельзя назвать эти надежды совсем уж безосновательными, но проблема для Путина заключается в другом: он не может позволить себе перенести эту повестку ждуна в мейнстрим. Российский политический класс, сколь бы лояльным и подконтрольным он ни был, настолько изменился под воздействием войны, что может воспринять такое выжидание как пораженчество.

Все это создает условия для расцвета политических амбиций других околовластных деятелей, которые по привычке кажутся ручными, но постепенно набирают политический капитал и однажды могут бросить вызов слишком заждавшемуся чего-то режиму. Потому что тот так и не смог толком объяснить, чего именно он ждет.

В первые месяцы войны было заметно, как провоенные ультрапатриоты политически выросли и заполнили информационный мейнстрим, перестав быть маргиналами. Сейчас начинается новый этап — размежевание между официозными «ястребами» (Медведев, Патрушев, Володин) и «разгневанными патриотами» (Пригожин, Стрелков, «военкоры»). Первые постепенно устаревают, морально изнашиваются, они слишком диванные и конъюнктурные для военного времени. Вторые выращены в боевых условиях, близки к земле, выглядят гораздо более аутентичными и субъектными.

Конечно, режиму ничто не угрожает, пока рейтинг Путина стабилен, а сама механика власти ему полностью подконтрольна. Однако публичный паралич президента, который теперь отказывается брать на себя ответственность за решение самых острых вопросов, лишает актуальной роли и его самого, и придворных «ястребов». В результате возникает политический вакуум, который постепенно заполняется всепроникающим патриотическим планктоном. Путин может и сам не заметить, как однажды окажется в зависимости от еще вчера безобидной среды, которую он сам же породил собственной закрытостью и бездействием.

Читайте также на Carnegie Politika: