17 марта 2023 года Международный уголовный суд в Гааге выдал ордер на арест президента России Владимира Путина и уполномоченной по правам ребенка при президенте РФ Марии Львовой-Беловой. Их подозревают в незаконной депортации детей с оккупированных территорий Украины в Россию.

Этот текст вышел в рассылке «Сигнал» 22 февраля 2023 года. Мы публикуем его с исправлением некоторых неточностей.

28 февраля 2022 года, через несколько дней после того, как российская армия вторглась в Украину, в Вильнюсе на улице, ведущей к посольству РФ, появилась надпись на асфальте: «Путин, тебя ждет Гаага». 

Владимиру Путину на разные лады грозят «Гаагой» с протестных плакатов, с карикатур, с политических трибун. То же часто сулят и его сподвижникам, особенно пропагандистам.

Тем временем сами пропагандисты грозят «Гаагой» «европейским нацистам». И рассуждают, что в случае поражения России «Гаага ждет даже дворника». 

Почему военных преступников судят в Гааге?

Потому что там располагаются высшие инстанции международного правосудия: Международный уголовный суд, Международный суд ООН, Постоянная палата третейского суда (это арбитражный суд, который разбирает международные коммерческие споры). 

Чаще всего под «Гаагой» подразумевают Международный уголовный суд (МУС). Его юрисдикция распространяется прежде всего на физических лиц (в том числе на глав государств и военачальников), обвиняемых в геноциде, преступлениях против человечности, военной агрессии и военных преступлениях. 

МУС работает на основе Римского статута, который вступил в силу в июле 2002 года. По состоянию на 2023 год его ратифицировали 124 страны. Если очень сильно упрощать, правительства этих стран обязаны всячески содействовать независимым расследованиям преступлений, подпадающих под юрисдикцию суда. А главное — выдавать МУС всех обвиняемых, включая собственных граждан, если суд выпишет ордер на их арест. 

За примерно 20 лет своего существования МУС рассмотрел и продолжает рассматривать 31 дело в 17 странах. Среди них 22 дела по военным преступлениям, 21 дело по преступлениям против человечности, четыре дела по ложным показаниям и одно дело по геноциду. 

Суд имеет неоднозначную репутацию. Все обвинительные приговоры по военным преступлениям (всего четыре) и большинство рассмотренных МУС дел связаны с африканскими странами. В то же время богатые и сильные страны, в адрес которых часто звучат обвинения в военных преступлениях (например, США, Россия и Израиль), не ратифицировали Римский статут и не признают юрисдикцию суда. Проще говоря, даже если признать, что международное право и впрямь существует и действует (а это вопрос спорный), — МУС разбирает не те дела, которые следовало бы, а те, которые может. 

Выходит, чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому: законов, соглашений и теорий все больше — а на практике международное правосудие по-прежнему, как и сто лет назад, зависит от доброй воли отдельных государств. 

Путина будут судить в Гааге?

Теоретически это возможно, но практически — крайне маловероятно. 

В принципе, МУС создан в первую очередь именно для рассмотрения дел о военной агрессии, военных преступлениях и преступлениях против человечности. А дальше — много больших но.

Во-первых, ни Россия, ни Украина не ратифицировали Римский статут. С 2014 года Украина признает юрисдикцию МУС — и поэтому суд может расследовать преступления на территории страны, совершенные российскими военными (он это уже и делает). Но судить россиян он формально не может. Обойти эту проблему помогла бы специальная резолюция Совета Безопасности ООН — но Россия его постоянный член и, разумеется, попросту наложит вето на такую резолюцию.

Даже если Путин окажется на скамье подсудимых в Гааге, его формально невозможно будет осудить за развязывание войны: с точки зрения юридической техники это обвинение проще всего доказать, но без ратификации Римского статута его нельзя предъявить.

Во-вторых, в недавней истории было лишь два случая, когда международный суд выдал ордер на арест действующего главы государства: трибунал по бывшей Югославии — на президента Сербии Слободана Милошевича в 1999 году; МУС — на президента Судана Омара аль-Башира в 2009-м. Но Милошевич оказался в Гааге лишь после того, как его свергли. А аль-Башир сидит в тюрьме в Судане.

В-третьих, МУС не может начать судебный процесс в отсутствие обвиняемого. Поскольку у МУС нет собственных приставов, уполномоченных доставлять обвиняемых в суд принудительно, обвиняемые могут годами скрываться в своей стране или в дружественных странах. Единственный инструмент давления, которым располагает МУС, — ордер на арест. Страна может попросту отказаться исполнять его — и никакой санкции за это не последует. Более того, МУС вообще очень часто вынужден мириться с активным политическим противодействием. Например, тот же аль-Башир после свержения некоторое время скрывался в ЮАР, которая отказалась выдавать его в Гаагу.

В-четвертых, как и у большинства других международных инстанций, у МУС есть серьезная проблема легитимности: мировой «гегемон» США не признает над собой его юрисдикции. Дональд Трамп даже накладывал санкции на прокуроров и судей МУС, которые расследовали военные преступления американской армии в Афганистане; администрация Байдена отменила решение. При этом именно политики в Вашингтоне чаще других выступают за суд над Путиным в Гааге, а американский президент даже открыто называет российского «военным преступником».

И наконец, в МУС приняты очень высокие требования к доказательной базе. Окажись Путин в Гааге, доказать его прямую вину в военных преступлениях и уж тем более в геноциде или этнических чистках будет крайне сложно.

Итого: чтобы Путин оказался в Гааге, для начала нужно, чтобы в России сменился режим, затем — чтобы новый режим арестовал Путина, оперативно ратифицировал Римский статут и выдал бывшего президента МУС. При этом очень желательно, чтобы уцелели кремлевские документы о подготовке и ведении войны в Украине и чтобы новый режим был готов переслать их в Гаагу. Если — ну вдруг — новый режим и впрямь будет враждебен Путину, захватит и его, и его архив — гораздо более вероятно, что он захочет осудить его сам. Тем более что даже в действующем российском Уголовном кодексе есть статьи и о развязывании войны, и о нарушении законов войны, и о геноциде. 

Ввиду всех этих юридических и политических тонкостей некоторые политики считают, что судить Путина должен не МУС, а особый трибунал по образцу Нюрнбергского или Гаагского по бывшей Югославии. Это, возможно, решит все или почти все формально-юридические сложности (трибунал будет действовать на основании мандата, который можно составить под конкретную ситуацию), но политические сложности никуда не денутся. Опять нужно специальное решение Совбеза ООН или абсолютное большинство голосов стран — участниц ООН на Генеральной ассамблее. Опять нужно, чтобы кто-то арестовал Путина и выдал его.

Получается, «Гаага» — это пустая угроза?

Не совсем.

Когда противники в войне грозят друг другу «Гаагой», они редко обращают внимание на все вышеописанные сложности и тонкости. «Гаага» в обиходе — это не только и даже не столько конкретная система международных судов, сколько символ беспристрастного высшего правосудия. «Гаага ждет» — это не «тебя надо судить по Римскому статуту», а попросту «ты за все ответишь».

«Гаага» — это воображаемый суд, перед которым должен предстать любой преступник, как бы он ни был могущественен, богат и привилегирован. И судит этот суд не по каким-то законам, придуманным людьми и подверженным искажениям из-за политики, коррупции, личных пристрастий или еще чего-нибудь. Там действуют универсальные законы морали и справедливости. 

Лет двести назад люди в таких случаях грозили друг другу Страшным судом. Это утешительная мысль: если «нет правды на земле», то где-то она все-таки есть.

Вера в посмертное воздаяние важна, конечно, в первую очередь для личной совести отдельного человека. Но когда ее разделяют миллионы людей, она становится еще и политическим фактором. Если в этой жизни с тобой поступают несправедливо — можно потерпеть до следующей, в которой ты будешь вознагражден, а обидчик поплатится. Если в этом мире ты слабее врага — можно смириться, потому что в загробном мире вы будете равны и оба получите по заслугам.

Секуляризация, то есть снижение роли религии в общественной жизни, отнимает это утешение. Возмездие в будущей жизни превращается в какую-то абстракцию: ну будет преступник гореть в аду — нам-то что с того? Да и будет ли? Мы ведь живем здесь и сейчас — и справедливость нам нужна здесь и сейчас. 

Многие ученые и философы (но не все) считают, что это интуитивное чувство. О естественной справедливости говорили и Фома Аквинский, и Иммануил Кант, но ребенку, у которого хулиган отобрал игрушку, не нужна ни философская, ни юридическая подготовка, чтобы понять, что это несправедливо. И даже если его уверить, что хулигану придется держать ответ за свое поведение на том свете, ребенок плакать не перестанет. В каком веке и в какой части света случился инцидент — неважно: несправедливость — всегда и везде несправедливость.

Точно так же не нужно никому доказывать, что унижать и тем более убивать людей за цвет кожи или за то, что они говорят на другом языке, — это плохо. Наоборот, чтобы оправдывать подобные действия, приходится изобретать псевдонаучные теории и теории заговора. 

Вот эта интуитивная тяга к универсальной справедливости, видимо, и находит выражение в угрозе «Гаагой».

Некоторые теоретики (например, американский политолог Джон Миршаймер) полагают, что к международному праву и, в частности, к международным судам не следует относиться как институтам справедливости. У них нет и не может быть полномочий и тем более возможностей судить «сильных мира сего» и наводить какую-то «космическую справедливость». 

Согласно этой школе мысли, нет никакого интуитивного чувства справедливости, общего для всех людей. А стало быть, нет и никакого универсального права, которое распространяется на всех по факту принадлежности к роду человеческому. Есть, по большому счету, только право силы. 

«Гаага» же при таком подходе должна быть всего лишь инструментом поддержания порядка, то есть баланса сил и стабильности международных отношений. И судить там следует не по законам морали, а по законам политической целесообразности.

И тем не менее вся история международного правосудия — это история того, как эту тягу пытаются юридически формализовать. С позволения сказать, организовать человеческими силами Страшный суд — столь же беспристрастный, справедливый и окончательный.

Представление о геноциде как не просто варварстве, а вполне определенном составе преступления родилось из эмоции — ужаса польского юриста Рафаэля Лемкина перед массовым истреблением армян в Османской империи и евреев в нацистском рейхе. Ныне же это строго формализованный юридический термин. 

Результаты того же Нюрнбергского трибунала ныне общепризнаны как ориентир для международного правосудия — но никуда не денешься от того, что первоначально это было «правосудие победителей»: те, кто выиграл, судили тех, кто проиграл, и ни о какой беспристрастности судей (по двое представителей США, Великобритании, Франции и СССР) говорить, конечно, не приходится. 

И тем не менее Нюрнберг как прецедент стал важнейшим источником международного права. Почему, например, мы можем утверждать, что пропаганда войны и истребления людей по национальному признаку — это преступление? Вот не просто свинство, а именно преступление в строгом уголовном смысле? Потому что в Нюрнберге осудили и повесили Юлиуса Штрейхера, главного редактора газеты Der Stürmer — антисемитской до такой степени, что даже в нацистской Германии она была одиозной. А теперь Фелисьена Кабугу, создателя руандийского «Радио тысячи холмов», судят в Гааге как главного подстрекателя к геноциду тутси в 1994 году. 

Как бы ни была ограничена практическая юрисдикция того же МУС, там работают ведущие мировые юристы, которые буквально собственноручно продолжают создавать международное прецедентное право. Например, в 2016 году в Гааге осудили Ахмада аль-Факи аль-Махди — террориста из «Аль-Каиды», который руководил разрушением исторических зданий в малийском Тимбукту. Теперь на основании этого прецедента можно судить других людей, которые сознательно уничтожают культурное наследие. 

Международные расследования российских военных преступлений в Украине, даже если не приведут к осуждению непосредственных виновников, скорее всего, будут иметь хотя бы тот же эффект: создадут новые прецеденты, заставят прояснить международное право и, может, даже усилить институты международного правосудия. Нынешние мечты о «Гааге» почти наверняка останутся нереализованными (хотя кто знает…). Но, может, хотя бы чьи-нибудь когда-нибудь реализуются. Опять остается уповать на то, что справедливость восторжествует в каком-то неопределенном будущем.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо

С 2002 года в США действует закон о защите военнослужащих (American Service-Members' Protection Act). Он наделяет президента страны самыми широкими полномочиями, вплоть до военной интервенции, в случае, если американские военные, госслужащие или политическое руководство окажутся на скамье подсудимых в Международном уголовном суде. Неформально этот документ называют «законом о вторжении в Гаагу».