Венеция-2022. «Нет медведей» Джафара Панахи: фильм режиссера-политзаключенного о любви, свободе и переходе границ
На Венецианском кинофестивале прошла премьера фильма «Нет медведей» иранского режиссера Джафара Панахи. Сам он прибыть на премьеру не смог, так как в июле иранские власти задержали его в Тегеране и отправили в тюрьму на шесть лет. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, чем примечателен этот фильм, который режиссеру удалось закончить незадолго до ареста.
Премьере «Нет медведей» Джафара Панахи в Венеции предшествовал флешмоб на красной дорожке. Кинематографисты из разных стран потребовали немедленного освобождения знаменитого иранского режиссера, успевшего завершить картину незадолго до ареста. Потом переполненный зал минут пятнадцать аплодировал съемочной группе — рядом с актерами символически пустовало кресло Панахи. На фоне этой скромнейшей микробюджетной картины померкли звездные премьеры. Соединилось несколько факторов: обжигающая тема фильма, долгожданное возвращение Панахи в Венецию, где в 2000-м его радикальный «Круг» получил «Золотого медведя», а главное — трагическая судьба режиссера, много лет живущего под запретом на съемки, интервью и выезд из страны, а теперь и вовсе отправленного в тюрьму на шесть лет.
Однако невозможно считать, будто повышенное внимание к кинематографу Панахи — дань моде или политической конъюнктуре. Его «Нет медведей» — мастер-класс сценарного и режиссерского искусства, эталон художественной экономности и безупречного саспенса. Здесь, как во многих его фильмах («Зеркало», «Закрытый занавес», «Такси»), Панахи продолжает изучать непростой вопрос о роли киноискусства в сегодняшнем мире и задумываться о расщеплении реальности на вымысел и факт, ответственности автора за судьбы персонажей, самой возможности просить помощи у кинематографа, когда жизнь становится невыносимой. Для таких событий, как Венецианский фестиваль — одновременно политически ангажированный и беззаботно гламурный, — не существует проблематики более насущной.
Как и в остальных фильмах, снятых после ареста и приговора 2010 года, Панахи сам играет центральную роль. Поначалу это было своеобразной уловкой: запрещенный режиссер превращается в актера, субъект художественного акта — в объект (у первых двух «постарестных» картин были сорежиссеры, делившие с автором вес ответственности). Начиная с «Такси» это стало принципом. Недаром Панахи и там, и в «Трех лицах», и в новом «Нет медведей» мы видим за рулем — этой машиной управляет он, никто другой. Но, ставя себя или своего персонажа в центр повествования, Панахи чудесным образом избегает кокетства или нарциссизма. Фильм с ним в главной роли — не только и не столько о нем.
По сюжету Джафар Панахи приезжает в отдаленную от Тегерана деревню, расположенную близ границы. Местные подозревают его в том, что опальный режиссер решил нелегально бежать из страны (друзья действительно уговаривают его сделать это). На самом деле неподалеку находится локация, где снимается новый фильм Панахи. Проблема в том, что расположена она в Турции, ему туда никак не попасть. Режиссер руководит постановкой удаленно, через видеосвязь, но близость к месту действия ему чрезвычайно важна. Так устанавливается дистанция: Панахи одновременно управляет процессом и вынужденно находится в стороне от него, на обочине.
В каждом из двух параллельных сюжетов режиссер поначалу представляется лишь наблюдателем или рассказчиком, а потом оказывается важным действующим лицом. Оба тесно связаны с переходом границы и нелегальным бегством из страны — таким образом, оба носят весьма личный для автора характер. Стоит вспомнить и прошлогодний «В дорогу», дебют его сына Панаха Панахи, спродюсированный отцом: там интрига строится на бегстве молодого человека из Ирана и его последней перед этим поездке с семьей через родную страну. «Нет медведей» меняет жанр. Это не road movie, а сдвоенная love story.
Фильм в фильме, который удаленно режиссирует Панахи, — о мужчине и женщине, преследуемых властями и бежавших из страны. Теперь они уже не первый год ждут возможности попасть из «пересылочного пункта», Турции (знакомо, не правда ли?), в Западную Европу. Только Заре удалось добыть через их друга, турецкого контрабандиста Синана, фальшивый паспорт французской туристки, а ее возлюбленному Бахтияру — нет. Тот настаивает, чтобы Зара уезжала одна. У нее позади аресты, пытки, тюрьма, промедление подобно смерти, на отъезд есть всего три дня. Панахи верен себе, запутывая зрителя: невозможно понять, что в истории Бахтияра и Зары настоящее (оба играют самих себя, события происходят и снимаются в реальном времени), а что выдумано для пущего драматизма.
А в деревне, где теперь живет режиссер, вот-вот случится своя драма. Молодая пара, Гюзель и Солдуз, возмущает местных тем, что разрушает давний договор — еще в момент рождения девушки, согласно традиции, ее руку и сердце обещали Якубу, она же посмела выбрать другого. Неожиданно в конфликте оказывается замешан Панахи. Снимая для архива сценки из сельской жизни, он, кажется, случайно запечатлел и Гюзель с Солдузом. Эта предполагаемая фотография теперь — вещественное доказательство преступления влюбленных. Старейшины наседают на режиссера, требуя отдать снимок, тот отнекивается. Напряжение растет — ведь в деревне столичного гостя, невзирая на церемонное почтение, за глаза считают нелегалом и преступником. Меж тем у Солдуза и Гюзель остается единственный способ быть вместе: бежать из страны.
Минимальными средствами Панахи показывает работу двух репрессивных систем, не связанных напрямую, но действующих синхронно. В большом, европейском на вид городе («Нет медведей» открывается сценкой у кафе, где работает Зара, отличить оживленную турецкую улочку от парижской или берлинской практически невозможно) не получится забыть о политическом преследовании диссидентов государством — даже в другой стране они остаются пленниками иранских паспортов. В далекой деревне люди в заложниках у вековых традиций, жестко регламентирующих поведение и судьбы рядовых членов общины. Жанровая трансгрессия — полное, до неразличения, слияние документального с игровым — становится метафорой нарушения правил в социуме, где под фактическим запретом и свобода любви, и свобода творчества.
Причудливое название «Нет медведей» отсылает к забавной сценке (в фильме, невзирая на трагизм, много смешного) встречи Панахи с пожилым местным жителем. Тот останавливает режиссера и затаскивает к себе «выпить чайку», то есть на разговор, стращая бродящими по округе медведями: мол, в одиночестве ходить с наступлением тьмы становится опасно. Но, изложив свое дело, признается, что никаких медведей на километры вокруг нет и никогда не было. Позже, обвиняя старейшин в заговоре молчания, оставшийся без невесты Якуб знакомит нас с местной поговоркой. «У вас, что, медведь язык съел?» — спрашивает он у потупившихся односельчан. О, сколь многим в наши времена хочется задать тот же вопрос, и совсем не только в Иране.
Страх, подавляющий волю и отключающий совесть, — невидимый антагонист фильма Панахи. Конформизм и подчинение правилам, прописанным или нет, работают как пыточная машина из рассказа Кафки, удаляя из уравнения полицию и спецслужбы, — люди рады самостоятельно терзать и казнить друг друга. Лишь сильная любовь, требующая самоотверженности, может преодолеть это заклятие. Или тот отказ от молчания, который практикует (в рамках фильма и в реальной жизни) Джафар Панахи — и за который он прямо сейчас расплачивается шестью годами в тюрьме.
Антон Долин