Финский журналист Юсси Конттинен больше 10 лет работал в России (и даже купил тут дачу). Но власти лишили его аккредитации Он поехал в последнюю командировку по стране, чтобы понять, что русские думают о войне
Финский журналист Юсси Конттинен больше 10 лет работал в России (и даже купил тут дачу). Но власти лишили его аккредитации Он поехал в последнюю командировку по стране, чтобы понять, что русские думают о войне
Финский журналист Юсси Конттинен больше 10 лет работал в России. В 2022 году российский МИД не продлил ему аккредитацию. В мае Конттинен отправился в свою последнюю командировку по стране — и попытался понять, что россияне думают о «специальной военной операции», которая началась 24 февраля. «Медуза» публикует текст Юсси Конттинена, изначально вышедший в крупнейшей газете Финляндии Helsingin Sanomat (с любезного разрешения редакции).
В маленьком аэропорту Минеральных Вод на юге России паспортный контроль проходят быстро. Однако ворота передо мной почему-то долго не открываются. Сначала меня отправляют на собеседование (а вернее — допрос) с представителем ФСБ. Там надо постоять в очереди, в современной России за всем следят достаточно пристально.
Три сотрудника службы безопасности интересуются целью моего путешествия. Один из них явно играет роль «злого следователя»: он уверен, что западный журналист, разумеется, приехал сюда только для того, чтобы сочинять ложь о России. Сухо отвечаю ему, что мы всегда пытаемся донести до читателей правду.
В какой-то момент «собеседники» просят меня набрать некую последовательность цифр на моем телефоне, которая высветит на экране IMEI-код устройства. Я набираю, чтобы допрос наконец закончился; я очень устал после долгого ночного перелета. И сразу начинаю жалеть об этом — код упрощает отслеживание вашего местоположения. Что ж, в ближайшие дни буду стараться по возможности не включать телефон вообще.
Это был первый день моей недельной командировки по России во время войны. Не удивлен, что путешествие началось с «беседы» с представителями власти. Был уверен, что встреча эта станет не последней.
* * *
В 2000-х годах я жил и работал в России почти 10 лет — в том числе, в Петербурге и в Сибири. Я выучил русский язык. Не только из-за работы, но и потому, что искренне интересовался этой страной, ее культурой и людьми. Даже прикупил себе здесь дачу.
Однако нынешнее более близкое знакомство с Россией принесло разочарование. Страна сама заставила изменить мое отношение к ней. В последнее время знание языка помогало лишь чтению военных сводок.
В последний раз я был здесь в конце февраля — начале марта. Ездил в Белгород, на границу с Украиной, рассказывал о вторжении прямо оттуда. Видел там, как танки с литерой Z на борту шли в сторону соседней страны, а ракетами обстреливали Харьков, второй по величине город Украины. Местные жители ходили мрачными, общаться с журналистом они отказывались.
К настоящему моменту позади — уже более ста дней войны. За это время я успел дважды съездить в командировку в Украину. Чувствую, что связь с Россией я уже потерял. Чтобы попробовать понять, что россияне действительно думают — необходимо разговаривать с ними, глядя в глаза.
Как война изменила Россию? Верят ли люди в справедливость этой войны? Действительно ли 80% населения поддерживают Владимира Путина, как говорят об этом официальные соцопросы? Что вообще происходит сейчас в этой стране? Это можно узнать, только побывав в России.
И сейчас для меня, может быть, последний шанс. Моя аккредитация — или разрешение на работу журналистом в России — была действительна в течение последних 20 лет. Ее срок истекает через неделю, новые аккредитации страна не выдает.
* * *
Так как прямого авиасообщения между Финляндией и Россией сейчас нет, мне пришлось добираться до аэропорта Минеральных Вод через Стамбул. Sukhoi Superjet 100 благополучно доставил нас к месту назначения. Самолет, конечно, российского производства, но его эксплуатация зависит от иностранных запчастей.
Небольшой аэропорт Минеральных Вод стал важным транспортным узлом после того, как Россия из-за войны была вынуждена закрыть 11 других аэропортов на юге страны. Минводы — чуть восточнее, поэтому местная взлетно-посадочная полоса обслуживает теперь несколько соседних регионов. Здесь, на краю Кавказских гор, я встречаюсь с фотографом, вместе с которым нам предстоит совершить путешествие с юга на север России.
Наша первая остановка — соседний Пятигорск, где мы 9 мая встречаем День Победы. Праздничный парад меня удивляет. Я ожидал увидеть акции в поддержку украинской «спецоперации», но здесь на самом деле отмечают 77-ю годовщину победы над фашизмом. Намеки на Украину все же присутствуют: «Пожелаем нашей армии успехов на ее пути к новым победам!» — срывающимся голосом объявляет диктор.
В шествии в центре Пятигорска участвуют, пожалуй, тысячи человек. Многие из них несут фотографии своих предков, погибших во время Великой отечественной войны. Это — «Бессмертный полк».
В параде также принимает участие большая группа детей и подростков. У всех — очень серьезные выражения лиц. Это — члены Юнармии. В общей сложности в ней состоит уже около миллиона человек.
15-летняя Таисия Булименко и 17-летний Марк Адамян одеты в камуфляж. Раз в неделю они ходят на занятия добровольных защитников отечества. Там они изучают историю и стреляют из лазерных пистолетов. По мнению Адамяна, это одновременно и про спорт, и про патриотизм.
Однако знаков Z в толпе в целом мало. Вот например — семья из четырех человек красуется в таких футболках. Родители, Максим и Ксения, хотят поддержать таким образом российскую армию.
«У нас друзья на Донбассе. Восемь лет на них нападала Украина. К тому же, наши родственники участвуют в спецоперации», — объясняет Ксения.
И все же для большинства День Победы — это про подвиги дедов. Удивительно, они всецело поглощены прошлым в тот самый момент, когда в 500-х километрах от них гибнут живые люди.
Наш поезд идет на восток, в Республику Дагестан, которая олицетворяет собой мусульманскую Россию. Здесь проживают 14 разных народов.
Поезд идет по долине, где пастухи охраняют огромные стада коров и овец. В столицу Дагестана Махачкалу мы прибываем уже в сумерках. Говорят, что в Украине дагестанцев погибло больше, чем жителей любого другого региона России. Независимая газета «Черновик» опубликовала список с именами 140 погибших. Нет сомнений, что на самом деле убитых и пропавших без вести значительно больше.
Дагестанцы так стремятся служить в российской армии, что для них даже пришлось ввести специальные квоты. Молодым людям за участие в украинской «спецоперации» сулят зарплату 2,5 тысячи евро в месяц. Стандартный доход в этой бедной республике — в 10 раз меньше.
Утром хотим поехать в горное село Кули, что находится на высоте два километра над уровнем моря. Здесь живут 4000 человек. Как минимум, трое из них погибли в Украине. Первым стал 21-летний Махмуд Чаннанов, единственный сын в семье. Последний раз он звонил матери прямо накануне войны, 23 февраля. Через шесть дней на этот же телефон пришло текстовое сообщение: Махмуда больше нет.
Мы хотим встретиться с семьей Чаннановых — услышать их историю из первых уст, спросить об их отношении к этой войне, узнать, какую поддержку оказывает им теперь государство. Мы договорились о встрече через их родственника. В восемь утра выезжаем из Махачкалы. Однако вскоре нашу поездку прерывает телефонный звонок от него — Чаннановы уехали в город Хасавюрт, неподалеку от чеченской границы. Мы меняем наш маршрут и направляемся в сторону Хасавюрта, который расположен на Кумыкской равнине. Местность здесь не столь привлекательна, как в заснеженных горах Кавказа.
На подъезде к городу нас останавливает полиция. Мне сообщают, что Хасавюрт — это район проведения контртеррористической операции, поэтому иностранец не имеет права здесь находиться. Мы попали в ловушку. Следующие два часа мы выясняем отношения в полицейском участке Хасавюрта. Полицейские хотят взять у нас отпечатки пальцев, но мы отказываемся. Мы не знаем, где они потом собираются их использовать.
В конце концов, мне выписывают штраф — четыре евро. Но есть и более серьезная угроза: иностранец, совершивший два правонарушения, может быть депортирован.
Позже мы еще созвонимся с семьей Чаннановых. Оказывается, им никто даже не говорил о нашем визите. Что ж, по крайней мере, становится очевидно — власти не хотят, чтобы мы писали о погибших солдатах.
В Махачкале девушки носят платки, а многие юноши щеголяют в традиционных круглых кепках. В остальном все как обычно: на ногах могут быть модные джинсы, а выше — современные толстовки. В магазине Ecco на Рамадан рекламируют 20-процентные скидки.
В целом уклад дагестанского общества архаичен, но все постепенно меняется. Растет число разводов. Все больше женщин, которые хотят получить права и сесть за руль. Раньше туристов здесь почти не было. Теперь эта республика с прекрасным климатом и красивой природой — одно из самых популярных направлений для отдыха российских туристов.
Хотя Дагестан отправил на «спецоперацию» очень много молодых людей, достаточно быстро становится ясно — это вовсе не тот регион, который единодушно поддерживает войну.
Мы встречаемся с женщиной, которая потеряла на этой войне уже двух племянников. Она — набожная мусульманка. По ее мнению, существуют войны, в которых правоверный мусульманин должен идти на смерть. Но это — не тот случай. Женщина говорит, что раньше она была вообще на стороне Украины. Но сейчас во всем разочаровалась, так как «все вокруг лгут».
Вечером сидим в многонациональной компании представителей местного среднего класса. Разговоры за столом — о российском вторжении в Украину.
«Истинная степень патриотизма станет понятна тогда, когда Путин объявит всеобщую мобилизацию», — говорит один из присутствующих. Сам он не верит, что «степень патриотизма» в стране высокая.
Знаков Z в Махачкале немного, зато поддержка здесь порой бывает просто неистовой. Как-то раз я неосторожно спросил о войне водителя, на чьей машине была намалевана буква Z.
«Вали отсюда или вызову полицию, — ответил он, — иностранных агентов надо расстреливать».
Едем из Дагестана на север на такси. Пейзаж меняется: вокруг начинаются солончаки, птицы вьют тут свои гнезда в песчаных дюнах. Здесь, в степях Калмыцкой республики, людей очень мало. Приезжаем в Лагань. В городе всего 13 тысяч жителей, но это второй по численности населенный пункт республики. Самая высокая в Европе статуя Будды простирает руки над окраиной Лагани. Калмыки исповедуют буддизм.
Мы стучимся в дверь монастыря у подножия статуи, но одетый в оранжевую мантию лама не хочет давать интервью. Как и православные священники, российские ламы официально поддерживают операцию в Украине.
Планировали пообедать в местной столовой, но внутри идет поминальная служба. 74-летний мужчина точно погиб не на войне. Однако нам рады и приглашают за стол: согласно местным поверьям, появление незнакомца — это на счастье. Среди прочего нам предстоит отведать калмыцкий молочный чай и сома.
Война затронула и Калмыкию. Мы встречаемся в Лагани с людьми, которые вспоминают погибших.
«Две недели назад их привезли в закрытых цинковых гробах, — вспоминает молодая женщина, — осколки так изуродовали тела, что их даже не показывали родственникам. Я лично знаю пятерых погибших. А в Ростове в военном госпитале лежит очень много раненых».
Женщина постарше сетует, что «только глупцы начинают войны». Она говорит, что большинство жителей Лагани против «спецоперации». Все понимают, что она может докатиться и до них. Украина отсюда — в 500 километрах.
Первым из лаганьских погиб капитан Бадма Бадмаев. Дом его родителей выглядит зажиточным. Мы выражаем соболезнования его матери. Разговаривать с нами она отказывается.
На выезде из Калмыкии нас снова ждут полицейские. Присутствуют представители и дорожной полиции, и уголовного розыска. Им уже успели позвонить из Лагани и доложить о нашей активной деятельности. К счастью, калмыцкие полицейские оказались довольно веселыми ребятами: очень скоро мы продолжили наш путь в сторону Астрахани.
В селе Яксатово Астраханской области мы хотим посетить два санатория еще советских времен. Здесь расположен один из центров размещения беженцев из Мариуполя. Россия осаждала и утюжила Мариуполь почти три месяца — до тех пор, пока украинские защитники не сдались.
Но нам нельзя заходить на территорию санаториев, поэтому мы не можем оценить, в каких условиях там живут люди. Зато мы можем встретить их на дороге, по которой они ходят в ближайший магазин.
Мне уже приходилось общаться с беженцами из Мариуполя в украинском Запорожье. Истории «астраханских» столь же ужасны. Вот со стороны магазина приближается молодая мама с дочерью.
Женщина вспоминает, как 10 марта она проснулась в своем доме в Мариуполе в самом центре артиллерийского обстрела. «Мой муж вышел на улицу, и его сразу убило взрывом. Мы с детьми сидели внутри и думали, что и нам пришел конец». У нее на голове видны следы ожогов. У ее дочери — тоже.
В центре размещения беженцев дочь ходит на приемы к психотерапевту. Еще она ходит в школу, но ей не нравится: в Мариуполе школа была украинской, а в Яксатово она вынуждена учиться на русском.
У семьи здесь своя комната. Еда поначалу была некачественной — говорят, что случались даже отравления — но сейчас стало получше.
Женщина рассказывает, что они пешком пошли от дома на северо-запад Мариуполя, откуда отправлялся эвакуационный автобус в сторону ДНР. Из Донецка на других автобусах и поездах они добрались до Астрахани.
Украина обвиняет Россию в насильственной эвакуации людей на свою территорию. И в Украине, и в России беженцы, с которыми мне довелось пообщаться, подтверждают, что организованная автобусная эвакуация шла действительно только на восток. Те, кто хотел уехать в Украину, должны были делать это самостоятельно, на свой страх и риск.
«Перед нами не стоял вопрос — ехать в Россию или Украину. Мы просто хотели выбраться оттуда. Автобусы привезли нас на территорию Донецкой народной республики», — говорит мать.
Они подали документы на получение российского гражданства. Она уверена, что Мариуполь станет частью России и тогда вернуться домой без красного паспорта будет невозможно.
Три из четырех семей, с которыми я разговаривал, сказали, что намеренно уехали из Мариуполя именно в Россию. Они настроены пророссийски и тоже жаждут получить гражданство.
«Чертов «Азов!» — кричит 64-летний мужчина об украинском батальоне, защищавшем Мариуполь. «Они притащились к нам в дома со своими гранатометами и оборудовали позиции. Почему за восемь лет они не построили линию обороны, а спрятались вместо этого у гражданских?»
Ракета сожгла дом мужчины. Там же сгорела его парализованная мать. С чьей стороны прилетела эта ракета — он не знает.
Другой мариуполец, 34-летний Дима Компанев, называет украинских военных «укропами»: «Люди пустили двух укропов себе в подвал. Ну, значит, сами будут виноваты, если в их дом прилетит ракета». Компанев говорит, что раздумывал над переездом в Россию еще до войны. Он тоже подал документы на получение российского гражданства.
Третий мужчина утверждает, что украинские войска не давали людям бежать из Мариуполя. В конце концов, он с семьей пошел пешком в сторону сепаратистов.
Один из моих собеседников рассказал о фильтрации, через которую проходят все беженцы, оказавшиеся на российской территории. Куда деваются люди, которым не удается ее пройти, — никому не известно.
Собеседники говорят, что из центра размещения беженцев можно уехать. Если есть куда. Некоторые мариупольцы, которых готовы приютить родственники в России, уже уехали.
Наверняка здесь еще остаются и другие мариупольцы, которые не согласны с российской трактовкой происходящего, но вынуждены помалкивать. Впрочем, российскому телевидению не сложно найти для своих сюжетов и тех беженцев, которые будут рассказывать в интервью об украинских нацистах.
* * *
Основанная татарами Астрахань — старый и пыльный город, на котором до сих пор лежит печать Востока.
Меня особенно интересует местный художественный музей имени Догадина. Там висит портрет моего дальнего предка — Пелагеи Сапожниковой. В советское время эта картина, изображающая богатую купчиху, не выставлялась по политическим причинам. Сейчас все в порядке: она в хорошей компании. Рядом — бюст национального поэта Украины Тараса Шевченко. Напротив — невероятно красивое сияние, которое струится с картины «Лунная ночь на Днепре» уроженца Мариуполя Архипа Куинджи.
Самый значимый экспонат галереи — картина Марка Шагала «Метельщик». Человек машет метлой, но зритель видит его только со спины. На заднем плане — лишь белое бледное сияние. Шагал написал «Метельщика» в начале первой мировой войны. От полотна веет тревогой. Будущее кажется туманным. Прямо как сейчас.
Астраханский поезд по пути заезжает ненадолго в соседнюю страну. «Добро пожаловать в Казахстан», — вибрирует телефон. Хорошо хоть паспорт не спросили.
Впрочем, наше местонахождение отслеживает не только телефон. Сотрудник поезда говорит, что на каждой станции полиция уточняет у него — едем ли мы дальше и чем занимаемся. Свободно мы не можем сделать ни шага. В провинции контроль строже. Возможно, местных чиновников больше всего беспокоит тот факт, что они не знают — что именно мы здесь ищем. Или же им просто хочется за всеми следить.
Проводник Андрей Красулин в своей фирменной фуражке выглядит как персонаж из советского фильма. Вместе с ним в вагоне работает его жена Светлана, человек куда более скрытный. 47-летний Красулин жил в Праге, много раз бывал в Финляндии, однако он верит, что Россия на верном пути.
«Только Путин может руководить Россией, — говорит он, — Украину давно надо было поставить на место. За всем стоит Запад. Украина — лишь инструмент в его руках».
Как и у многих других россиян, у Красулина есть родственники в Украине. Там живет его родная сестра. Они не звонили друг другу с 2014 года. С тех пор, как Россия захватила Крым, а вооруженные ею войска развязали войну на востоке Украины.
Согласно результатам соцопроса, более 80% россиян поддерживают действия Путина в Украине. К этим цифрам нужно относиться осторожно. По некоторым данным, большинство респондентов просто отказалось отвечать на вопросы, другие же могли ответить утвердительно из соображений безопасности.
Во время нашей поездки мало кто обсуждал с нами войну по собственной инициативе. Здесь это слишком опасная тема для разговора. Противники «спецоперации» рискуют оказаться на скамье подсудимых или потерять работу. Вместе с нами в купе ехала неприметная пара, обоим — за 60. Их отношение к ситуации выяснилось лишь после нашего прямого вопроса. «В войне нет ничего хорошего. Люди гибнут напрасно, — ответила женщина, — но нас ведь не спрашивают. Все давно решили за нас».
У русских и украинцев одни, советские, корни. Современная история научила украинцев, что можно самим влиять на ситуацию во время выборов или выходя на демонстрации. Русские же, наоборот, убеждены, что они ни на что не влияют. А еще — что вокруг все врут.
Оставив позади почти 700 километров пути, наш состав тянется по длинному мосту. «Издалека долго течет река Волга…»
* * *
На часах — 4 утра и мы спускаемся на перрон. В этот день мы знакомимся с Саратовом. В советское время этот город был крупным промышленным центром, однако сейчас многие заводы на грани банкротства. Промышленное производство в Саратовской области сократилось на 24 процента по сравнению с прошлым годом. Это рекорд среди российских регионов.
Первым предприятием, пострадавшим из-за войны, стал «Трансаммиак» — компания, занимающаяся транспортировкой этого химического соединения. Через Саратов в Одессу идет трубопровод, который начинается в Тольятти, где расположен крупнейший в мире завод по производству аммиака. Из Одессы, в свою очередь, аммиак поставляется в другие страны. Вернее, поставлялся. Сейчас работа приостановлена, 221 сотрудник компании находится в вынужденном отпуске.
Игорю, с которым мы смогли пообщаться у ворот предприятия, повезло — он сохранил свое рабочее место. Те, кто сейчас в отпуске, получают 2/3 зарплаты, это около 170 евро в месяц. Однако если простой затянется, сотрудникам придется искать новую работу.
«На самом деле, единственный вариант — уехать на север, на предприятия, занимающиеся добычей нефти или газа, — признается Игорь, — но у меня две маленькие дочки, поэтому я бы не хотел переезжать в тайгу».
Идем в местный банк, чтобы обменять евро на рубли. Это не проблема. Но когда в банк приходят двое молодых людей, чтобы наоборот обменять рубли на евро, им предлагают подождать до следующей недели — очередь… Это еще один шаг в советские времена. Тогда рубль был номинально твердым, однако купить на него иностранную валюту было невозможно. В Саратове мы обменяли деньги по курсу 65 рублей за евро, а, например, в аэропорту Стамбула за один евро просили 120 рублей.
Покупательная возможность денег также снижается — цены выросли, а многие импортные товары исчезли. Впрочем, российская экономика — не в столь бедственном положении, как украинская. Экспорт энергоресурсов по-прежнему приносит стране хороший доход. Поэтому ЕС сейчас и пытается ограничить покупку российской нефти.
В арке пешеходной улицы встречаем молодых людей — Данилу и Яну. Яна только что набила на своей спине татуировку, воспевающую нежные чувства пары друг к другу. Яна учится на железнодорожника, Данила — мастер по установке дверей.
Они хотели бы остаться в Саратове, но только если здесь будут какие-то карьерные перспективы. Зарплаты тут низкие, по словам Яны, — всего 200-300 евро. Поэтому многие уезжают в Москву или Санкт-Петербург. Население 850-тысячного Саратова продолжает сокращаться.
Пару лет назад Данила отслужил в армии. Теперь он резервист, поэтому остается в зоне риска в случае, если Россия объявит всеобщую мобилизацию. Кажется, его это сильно беспокоит: «Я точно не хочу идти на войну. Будет просто ужасно если обычных людей будут забирать на фронт».
Как ни странно, в Саратове еще чувствуется некоторая свобода, особенно по сравнению c царящей вокруг атмосферой всеобщего молчания. В городе еще работает независимое интернет-издание «Свободные». В его редакции на стене висит портрет убитой журналистки Анны Политковской. Но и они не могут писать о войне.
В Саратове ведет свою деятельность и один из самых известных молодых оппозиционеров, звезда ютюба от партии КПРФ Николай Бондаренко. Мы общаемся с ним достаточно громко прямо посреди улицы. Во времена, когда практически любая политическая деятельность запрещена, это бодрит.
В начале войны Бондаренко, депутата саратовской областной Думы, лишили полномочий. Официальная причина — полученный им доход, который другие депутаты признали коррупционным. По мнению Бондаренко, «спецоперация» — это лишь попытка отвлечь внимание россиян от социальных проблем.
На высоком холме в центре Саратова находится Парк победы, посвященный памяти героев Великой Отечественной войны. Детвора здесь ползает по старым танкам. На окраине парка можно найти более новый памятник — «Землякам, погибшим в локальных войнах». Таких, как Афганистан или Чечня. Недавно на памятнике выгравировали 44 новых имени — эти военные погибли в Украине.
За что они погибли? Хочу получить ответ на этот вопрос у первых встречных, матери и дочери. Мне казалось, что эта женщина средних лет точно относится к тем «80%, поддерживающим войну», но ответ Людмилы поражает, ее слова падают как бомбы: «Эти солдаты погибли не на справедливой войне. Они погибли напрасно. Это — ужасная и жестокая война. Это геноцид. В этой чудовищной войне наша страна убивает простых жителей соседней страны, таких же православных; убивает наших сестер, братьев и их детей. После 24 февраля моя жизнь изменилась, я больше не могу развлекаться: ходить на выставки, концерты или спектакли».
Людмила говорит, что многие ее знакомые поддерживают войну. По ее словам, эти люди убеждены, что Россия — это нация победителей, которой все можно. «Но отношение меняется, когда война приходит на твою землю и затрагивает твою семью», — заключает она. Людмила говорит громко, не скрываясь от прохожих. Ее дочь, 23-летняя Анастасия, более осторожна. У нее хорошая работа, поэтому она просит не публиковать их имена и фотографии. Сама Анастасия называет себя «аполитичной» и говорит, что не следит за новостями.
Для России это в порядке вещей. И это еще одна важная причина того, что власть имущие могут здесь годами делать все, что им заблагорассудится.
Наш первоначальный план предполагал более длинное путешествие через всю Россию, но в Саратове его пришлось скорректировать. Моя аккредитация заканчивалась через двое суток, поэтому мы были вынуждены вылететь в Санкт-Петербург.
Новый аэропорт Саратова смахивает на космический корабль — он большой, удобный и современный. Хороший пример того, в каком направлении могла бы развиваться вся Россия. Детская игровая комната с изогнутыми стенами в самом центре зала ожидания — отличная архитектурная находка. Не хватает только качественных игрушек. Напоминает последние 22 года развития всей России на нефтяные деньги — есть обложка, нет содержания.
В петербургском аэропорту можно увидеть настоящий мираж — ресторан McDonaldʼs. Он переполнен: люди поглощают биг-маки, пока это еще возможно. На память приходят строки из песни Шнура, которую он написал после начала войны: «Как же хорошо мы плохо жили».
Шесть лет своей жизни я провел в Петербурге. Однако сейчас он кажется мне чужим, застывшим. Протесты против новой войны в городе-герое на Неве поутихли: большинство протестующих уже получили свои штрафы.
Мы гуляем по улицам со знакомой мамой-художницей и ее семилетним сыном. На начало «спецоперации» они отреагировали сразу и резко: мать стала публиковать в соцсетях антивоенные фотографии.
Говорит, что сейчас уже прекратила следить за новостями, потому что «и так все понятно». Выходить на акции протеста она не осмелилась. К тому же, по ее мнению, демонстрации не могли ничего изменить — разве что успокоить собственную совесть. Ее подруга, которую арестовали на пять суток, говорит, что было бы куда лучше, если бы дело ограничилось штрафом.
«Война рано или поздно закончится, а семья останется. Важнее быть с семьей», — считает она.
За неделю мы порой видели знаки Z на некоторых зданиях, и совсем изредка — на частных автомобилях или одежде. А вот в электричке Петербург — Волхов мы встретили пару с символами Z, нашитыми на рукавах — почти как во времена Третьего рейха. 25-летний Сергей и 24-летняя Ольга говорят, что хотят таким образом выразить свою поддержку «спецоперации».
«Z означает борьбу с фашизмом, — объясняет Сергей, — у нас есть родственники и друзья на востоке Украины. Они поддерживают действия России». Сергей говорит, что не может рассказать, где он работает. Возможно, это означает, что он — сотрудник органов госбезопасности. В свое время он отслужил срочником в армии.
Нарукавными повязками поддержка «спецоперации» в этой семье не ограничивается. Сергей говорит, что уже записался добровольцем и надеется отправиться на фронт в течение ближайших двух месяцев.
— А не боитесь?
— Конечно, боюсь. Но не могу оставаться здесь, когда другие погибают, защищая нас.
Спрашиваю у Ольги, которая, кстати, изучает психологию, как она относится к намерению мужа поехать на войну.
— Я бы не вышла замуж за человека, который не готов защищать родину, — отвечает она.
Сергей и Ольга признают, что война идет тяжело. «Она пожирает уйму денег, ресурсов и человеческих жизней. Но эти жертвы оправданы. Украина имеет для нас важное геополитическое значение. Мы должны снова сделать ее дружественной страной», — говорит Сергей.
— Но можно ли вернуть дружбу с помощью насилия?
Сергей допускает, что многие украинцы действительно выступают против российской оккупации, однако, по его мнению, это означает лишь то, что они стали жертвами пропаганды.
Интересуюсь у Сергея — что он думает о новостях про военные преступления, которые россияне совершили в Украине. Ответ меня удивляет: «Не исключаю, что это правда. С обеих сторон есть люди, способные на плохие поступки. Ни русские, ни украинские солдаты — не святые. На Донбассе вообще была мобилизация, за каждым не усмотришь. Но все-таки российская армия делает больше хорошего, чем плохого».
Еще Сергей хочет добавить, что ему очень нравится Финляндия. Хотя он и не был там никогда. «Люблю Финляндию! Я еще молод и очень хотел бы съездить туда».
Про вступление Финляндии в НАТО Сергей говорит так: «Жалко мне финнов. 99% русских не хотят никакой конфронтации с Финляндией. Чего вам бояться? Никто не собирался вас трогать, а вот вступление в НАТО превращает Финляндию в одну из наших целей».
Я хочу заехать еще в Тихвин, где на берегу Царицына озера располагается российский пункт временного размещения (сокращенно — ПВР) беженцев из Мариуполя. В нем живут сейчас сотни человек.
Мы никому не говорили о цели нашей поездки. Даже таксист не знает, куда мы едем.
В Тихвине встречаем семью беженцев, которые идут на озеро в вечерних лучах солнца. За воротами лагеря молодежь играет в волейбол. Начинаю разговор, но уже через пять минут интервью прерывается. У входа в ПВР нас ожидает заместитель начальника полиции Тихвина по оперативной работе по имени Юрий. А ведь официальные власти могли узнать о нашем местонахождении, только прослушивая наши разговоры или отслеживая перемещение наших телефонов.
По словам заместителя начальника полиции, к ним поступил звонок, что в нашей машине перевозят наркотики. Ситуация сразу становится серьезной. Они попытаются выставить нас преступниками?
По требованию полиции я выгружаю все содержимое своей сумки на газон. Беженцы наблюдают за нами с той стороны забора. Полицейские делают вид, что интересуются моими лекарствами. Говорят, что необходимо пройти в отделение для дополнительной проверки. Там мы проводим следующие три часа. Наконец полиция приходит к выводу, что состава преступления нет. Но уже слишком поздно, вернуться к лагерю и попытаться продолжить интервью мы уже не успеем. Очевидно, что именно это и было их целью.
Впрочем, данная «полицейская операция» не снимает вопроса — действительно ли Россия ввозит украинских беженцев насильно? Также она явно показывает, что работать журналистом в этой стране теперь невозможно. Даже при наличии аккредитации.
Нам ничего не остаётся как вернуться на вокзал Волхова и продолжить путь к последней точке путешествия — Петрозаводску.
Город мне знаком, я жил здесь некоторое время. Мне казалось, что он всегда был своего рода местом свободомыслия. Еще в 2010-х годах главой Петрозаводска был представитель оппозиции. Но в последнее время город стал следовать «генеральной линии»: национальный ансамбль песни и танца «Кантеле» выстраивается во время своих выступлений в букву Z; этот же символ «украшает» стены петрозаводской филармонии. Нынешний глава города ревностно поддерживает военную операцию.
Таких же взглядов придерживается и Армас Машин, главный редактор литературного журнала «Карелия», выходящего на финском языке. С ним мы встречаемся в библиотеке редакции. Это здание хорошо мне знакомо по 90-м годам: я проходил здесь практику в другом финноязычном издании — Karjalan Sanomat.
По мнению Машина, в Финляндии — и в частности, в Helsingin Sanomat — переоценивают то «мизерное меньшинство» россиян, которое выступает против действий России в Украине. Он считает, что «спецоперация» прямо-таки осчастливила россиян. Ссылается при этом на некие «независимые опросы».
О скором вступлении Финляндии в НАТО Машин, разумеется, сожалеет. «Здесь всегда стремились к хорошим отношениям с Финляндией и финнами. Мы пытались сотрудничать. Вступление Финляндии в НАТО изменит картину».
По мнению Машина, это очень «спорный вопрос» где больше свободы слова — в Финляндии или в России? Ему сказали, что он не может публиковаться в финской газете. В России, напротив, он «не испытывал ни гонений, ни страха» при выражении своего мнения.
Может быть, это зависит от того мнения, которое ты выражаешь?
Закон запрещает сообщать «заведомо ложную информацию» о действиях российской армии. Первый осужденный по этому закону петрозаводчанин — мастер деревянных срубов и блогер Сергей Филенко. Его преступление состояло в том, что он вышел на одиночный пикет против войны и написал об этом в соцсетях. А еще два других гражданина пожаловались на него властям. В итоге ему выписали штраф в 300 евро. Сергей не собирается его платить, так как эти деньги пойдут на войну.
«Жена предпочла бы, чтобы я молчал. Ради нашей дочери. Но я не могу», — говорит Филенко. Мы сидим с ним у него на кухне, в которой выставлены берестяные и другие сделанные им поделки. Сейчас здесь много бумажных журавлей. Это символы мира, которые протестующие против войны горожане запустили в Петрозаводске.
Филенко называет Россию болотом, полным «дерьма, крови и грязи», из которого торчат улыбающиеся головы безумцев, поддерживающих войну до тех пор, пока не утонут. По его мнению, россиянам надо «родиться заново». С пониманием того, что подобное никогда не должно повториться. И взять пример с немцев, которые переосмыслили свое прошлое после Второй мировой войны.
«Протесты не слишком эффективны, — продолжает Филенко, — но каждый, даже самый слабый, голос имеет значение. Кто-то тебя услышит и поймет, что он не одинок. А когда война закончится, то с каждого спросят — а что сделал ты?»
От Петрозаводска до пограничного пункта Вяртсиля 300 километров. По дороге мне нужно заехать еще в одно место.
В 2009 году я построил домик на берегу Ладоги. Он возвышается над пышным берегом как мираж. Весной здесь чудесно поют кукушки. Наша дача стала грустным памятником той утопии, что Россия могла бы тоже стать нормальным соседом. Летом 2008-го, когда я искал здесь участок, министр иностранных дел Финляндии Александр Стубб смело призывал финнов покупать недвижимость в России, а русских — в Финляндии.
Лично я никаких иллюзий относительно Путина не испытывал. В 1999 году когда он начал свое правление со взрывов многоэтажных домов и бомбардировок Чечни, я как раз жил в Петербурге. Однако я не мог представить, что он будет оставаться у власти так долго и начнет настоящую большую войну. Что российско-финская граница практически закроется.
В прошлом году из-за коронавируса наш путь на дачу был достаточно сложным: сначала самолетом до Петербурга, а оттуда — уже на такси. Помню, как поразили меня тогда слова пожилого шофера: «Ситуация мрачная. Мы движемся к войне. Большой войне».
В этом году мы должны были ехать на дачу на февральские «лыжные каникулы». За три дня до нашего отъезда Путин начал войну.
Я заехал к себе в домик совсем ненадолго, хотя с удовольствием остался бы. Увы, сейчас это невозможно. Моя бабушка бежала от русской революции, как и миллионы других людей. Еще при жизни она успела застать крах советской системы.
Опять миллионы уедут из России… По мнению Путина, это все предатели, которых Россия «выплюнет как случайно залетевшую в рот мушку». Я со своей стороны уверен, что им не придется ждать так же долго, как моей бабушке.
На пограничном переходе тихо. Мой паспорт вызывает удивление у трех сотрудников пограничной службы. Они кому-то звонят. После этого ничего не происходит. Я жду 15 минут. Потом еще 15… Успеваешь о многом думать. Видимо, они ожидают каких-то инструкций. Финляндия — всего в 300 метрах. Проходит еще 15 минут… Наконец в моем паспорте появляется печать. Шлагбаум открывается. Я машу рукой той России, которую надеюсь больше никогда не увидеть.
P. S. Журналист Юсси Конттинен совершил поездку по России с 9 по 15 мая. Российский МИД не продлил его аккредитацию. Имя фотографа не раскрывается по соображениям безопасности.
Текст: Юсси Конттинен
Фотографии: Helsingin Sanomat