Перейти к материалам
истории

«Саша, привет!» — роман Дмитрия Данилова, автора «Человека из Подольска» О гуманной тюрьме будущего, где только один минус — пулемет по имени Саша, который внезапно расстреливает заключенных

Источник: Meduza

Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о новом романе писателя и драматурга Дмитрия Данилова — «Саша, привет!». Автор пьес «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой» на этот раз описывает недалекое будущее, в котором тюрьмы напоминают трехвездочные отели с прекрасным питанием и интернетом. Однако каждый заключенный здесь ждет своей казни — однажды их расстреляет белый пулемет по имени Саша.

Дмитрий Данилов. Саша, привет! М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022

Как драматург Дмитрий Данилов всегда тяготел к абсурду: самые известные его пьесы «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой», начинаясь обыденно, довольно быстро уходили в пространство кафкиански регламентированного и структурированного безумия. В художественной прозе у Данилова ключевой прием традиционно был иным — его ритмически организованные, ритмически-монотонные и ультра-реалистические романы всегда строились вокруг какого-либо одного не слишком мучительного для автора эксперимента.

В «Горизонтальном положении» он детальнейшим образом фиксировал все происходящее в его жизни с утра и до вечера, в «Описании города» дотошно исследовал провинциальный российский город, в «Есть вещи поважней футбола» со скрупулезной детальностью описывал, как на протяжении целого сезона посещал матчи московского «Динамо». В новом романе Дмитрия Данилова «Саша, привет!» две ипостаси писателя — ультра-реалистическая с одной стороны и абсурдистская с другой — впервые встречаются, и на пару выдают мощнейший и довольно неожиданный результат.

Интервью Дмитрия Данилова

«Я сомневался, что пьесы вообще нужно ставить» Драматург Дмитрий Данилов — автор «Человека из Подольска» и пьесы «Сережа очень тупой» — о том, чего он не хочет знать о собственных текстах

Интервью Дмитрия Данилова

«Я сомневался, что пьесы вообще нужно ставить» Драматург Дмитрий Данилов — автор «Человека из Подольска» и пьесы «Сережа очень тупой» — о том, чего он не хочет знать о собственных текстах

Вынесенный в заголовок романа Саша — прозвище выкрашенного белой краской пулемета, при помощи которого в мире очень близкого будущего казнят людей. Впрочем, с казнью все непросто: во-первых, приговаривают к ней теперь исключительно за экономические преступления и секс с несовершеннолетними (совершеннолетие при этом отодвинулось до 21 года). А во-вторых, в какой момент Саша начнет стрелять, не знает никто: приговоренные к казни с некоторым комфортом живут на так называемом Комбинате, больше всего похожем на трехзвездочный отель с отличным питанием и безлимитным интернетом. Раз в день их выводят на прогулку по специальному коридору в дивный сад, и вот тут-то в некий определенный жребием момент закрепленный под потолком коридора Саша автоматически расстреливает проходящего — ну, или не расстреливает. Это может случиться на следующий день после «заселения», может через год, а может не случиться вовсе, и тогда приговоренный проживет на Комбинате много лет и умрет своей смертью. 

В прошлом главный герой, молодой человек по имени Сергей, преподавал в вузе литературу. Его преступление состоит в том, что будучи счастливо женат на коллеге-филологе он, тем не менее, вступил в сексуальную связь со студенткой двадцати с половиной лет — и теперь где-то в неопределенном будущем его ждет расстрел. Повествование стартует в день вынесения приговора (процедура предельно упрощена, демократизирована и автоматизирована), после чего у Сергея остается несколько суток на то, чтобы завершить мирские дела, попрощаться с близкими (матерью и женой), собрать вещи и навечно переехать в Комбинат.

Как и в прежних своих текстах, Данилов занимает по отношению ко всем событиям романа подчеркнуто внешнюю позицию — его авторский голос намеренно нейтрален и монотонен, он словно бы растворяется в механистичных повторах (ежедневно повторяющиеся сцены прохода Сергея под дулом пулемета или его бессмысленные телефонные разговоры с женой раз за разом описываются одинаково, слово в слово, как своеобразное рондо) и различить в нем негодование, горечь или боль не представляется возможным. Извращенный и гротескный мир, в котором смертная казнь служит наказанием за подобного рода проступки и осуществляется подобным образом, фиксируется им дистанцированно и безоценочно — как абсолютная данность вроде температуры воздуха или направления ветра. 

Более того, никто из героев Данилова тоже не протестует, не приходит в ужас, не негодует по поводу происходящего — да и чего негодовать, когда при поверхностном взгляде все устроено настолько разумно и даже в некотором смысле гуманно. Заключенных не мучают, не унижают, почти ни в чем не ограничивают, прекрасно кормят, за попытки побега только ласково журят (стремление к свободе — естественная потребность человека), позволяют общаться со священнослужителями на выбор и даже с психологом. Ну, и в самом деле, нельзя сказать, что узники Комбината страдают совсем уж безвинно: изменять жене, а тем более спать с юными студентками преподавателю вуза точно не следует. Словом, если вынести за скобки, собственно, смертный приговор, все остальное в «Саша, привет!» кажется таким человечным, таким нормальным.

Эта обманчивая рациональность, скрывающая полностью иррациональное, беззаконное и попросту безумное нутро, роднит роман Дмитрия Данилова с «Невероятными приключениями в женской камере № 3» Киры Ярмыш. Там пенитенциарная система России тоже выглядела вполне безобидной и даже симпатичной — опять же, при том условии, что мы забудем, насколько абсурдны и бесчеловечны цели, которым она служит. 

Однако помимо этого вполне очевидного и злободневного смыслового слоя в «Саша, привет!» есть еще несколько уровней прочтения. Оказавшись в стенах Комбината, еще вполне живой, дышащий, способный испытывать страх и надежду герой превращается для наружного мира в, если так можно выразиться, Сергея Шредингера — и живого, и мертвого сразу. И конечно же, близким проще признать его мертвым немедленно, похоронить прямо на входе, единожды оплакать и избежать тем самым ежедневной изнуряющей тревоги за его судьбу. Сработал ли Саша сегодня? Сработает завтра? Или, может, он уже сработал, просто никто не потрудился об этом сообщить? Нет уж, умер — значит, умер, так проще для всех.

Сергей пытается вести социальные сети в жанре «репортаж с петлей на шее» и преподавать по зуму, но быстро понимает, что и для своих подписчиков, и для своих студентов он полностью расчеловечился, лишился всех персональных и профессиональных свойств. Отныне он — просто функция, персона, которую в любой день могут расстрелять и рано или поздно обязательно расстреляют. 

Даже представители традиционных конфессий (православный священник, мулла, лама и раввин) не испытывают к Сергею особого интереса: человек без будущего не представляет ценности ни для одной из конфессий. Его обращение или спасение невозможно, потому что жизнь под Дамокловым мечом, сколь бы долгой она ни была, располагает к чему угодно, но только не к духовным исканиям и озарениям.

Все это вместе подводит нас к ключевой, пожалуй, метафоре романа — к отличию жизни обычного человека, не знающего, когда пробьет его час и старающегося об этом не думать, от жизни Сергея, точно знающего, что время его отмерено и час рано или поздно пробьет. Как показывает Данилов, несмотря на кажущуюся номинальность различий, два эти состояния разделяет непреодолимая пропасть. Казалось бы, все мы смертны (и даже «внезапно смертны», как говорил герой известного романа), но смерть неизбежная, абстрактная, и смерть конкретная, воплощенная во вполне материальном пулемете по имени Саша, похожи друг на друга только по имени. Первую легко игнорировать, от второй не спрячешься. Первая сплачивает всех живущих общей негласной договоренностью, совместной фигурой умолчания, вторая — разъединяет, отделяет героя от остальных, рвет нити, связывающие его даже с самыми близкими.

И это одиночество приговоренного героя, его определенная, обнаженная смертность на фоне затушеванной, размытой смертности людей за пределами Комбината, заставляет вспомнить уже не Киру Ярмыш, но Кадзуо Исигуро с его «Не отпускай меня» и «Погребенным великаном». Не обладая пронзительной, болезненной ясностью нобелевского лауреата (да и не ставя, вероятно, перед собой цели достичь равного по силе эмоционального воздействия) Дмитрий Данилов, тем не менее, приближается к Исигуро по степени горечи и безысходности, упакованных в оболочку отрешенной и даже ироничной отстраненности.  

Галина Юзефович