«Если ты умрешь, я тоже умру» Одному из фигурантов дела «Сети» предъявили обвинение в убийстве Екатерины Левченко. Спецкор «Медузы» Кристина Сафонова поговорила с ее матерью
«Если ты умрешь, я тоже умру» Одному из фигурантов дела «Сети» предъявили обвинение в убийстве Екатерины Левченко. Спецкор «Медузы» Кристина Сафонова поговорила с ее матерью
19-летняя Катя Левченко пропала весной 2017 года, но ее мать Татьяна узнала, что дочери нет в живых, только в феврале 2020-го. «Медуза» тогда выпустила большое расследование, в котором рассказывалось о возможной причастности нескольких фигурантов дела «Сети» из Пензы к убийству Екатерины Левченко и Артема Дорофеева, который бесследно исчез вместе с ней. Обвинение в их убийстве в начале октября 2021-го предъявили Максиму Иванкину, уже приговоренному к 13 годам колонии за участие в «террористическом сообществе» (такой организацией силовики считают «Сеть») и попытку сбыта наркотиков в крупном размере. Вскоре еще одного фигуранта дела Алексея Полтавца, рассказавшего «Медузе» об убийствах и признавшегося в одном из них, объявили в розыск. Спецкор «Медузы» Кристина Сафонова поговорила с Татьяной Левченко о жизни и смерти ее дочери, о прошлогоднем расследовании, об отношении к Иванкину и о будущем без Кати.
Дело «Сети» — один из самых громких политических процессов в России последних лет. В 2017 году в рамках дела задержали 11 человек из Пензы и Петербурга, большинство из них — левые активисты, антифашисты и анархисты. Следствие утверждало, что они создали «террористическую организацию», целью которой было свержение власти. Обвинение главным образом основывалось на признательных показаниях самих фигурантов. Впоследствии они сообщили, что их пытали; эти заявления остались не расследованными. Правозащитники многократно указывали, что террористической организации «Сеть» никогда не существовало; они считают это дело сфабрикованным. Несмотря на масштабную общественную кампанию, фигурантов из Пензы приговорили к срокам от шести до 18 лет; фигуранты из Петербурга получили от трех с половиной до семи лет.
Часть останков Кати Левченко полицейские выдали ее маме в бумажных пакетах. Каждый пакет подписали: какая кость, какой фрагмент. Другую часть останков, которая хранилась в бюро судебно-медицинской экспертизы, сотрудница дополнительно завернула в непрозрачный черный пакет. «Чтобы вы ничего не видели, чтобы вам было проще», — пересказывает ее слова Татьяна Левченко. И добавляет: «Они были очень легкие, просто невесомые».
В последний раз Катя позвонила маме с незнакомого номера 1 апреля 2017 года и предупредила, что не придет домой ночевать. Ее голос звучал взволнованно, вспоминает Татьяна, но дочь сказала, что у нее все в порядке, и попросила не переживать. До этого Катя часто оставалась у своего парня, 21-летнего Артема Дорофеева, который снимал квартиру в Пензе вместе с одногруппником по торгово-экономическому техникуму Михаилом Кульковым. Часто у них бывал их друг Максим Иванкин — тоже выпускник этого техникума.
Компания дочери нравилась Татьяне. У Кати, по ее словам, было мало друзей, а тут она наконец подружилась с «нормальными ребятами», которые «хорошо на нее влияют». О них, вспоминала Татьяна в интервью «Медузе» в феврале 2020 года, Катя говорила с восторгом. Часто упоминала Максима — ей нравилось обсуждать с ним философские темы и литературу: «Восхищалась, что он ходит в лес, что у него есть специальная одежда, что умеет ориентироваться в лесу и зовет их в поход с ночевкой».
Тогда Татьяна не знала, что в ночь на 31 марта Иванкина и Кулькова задержали по подозрению в покушении на сбыт наркотиков в крупном размере. Вместе с ними в полицию забрали их знакомого 16-летнего Алексея Полтавца, недавно приехавшего в Пензу из Омска. Вину в торговле наркотиками признал только Кульков, его отправили под домашний арест. Иванкина отпустили под подписку о невыезде, домой к его родителям отправился и Полтавец, фигурирующий в деле как свидетель.
Катя Левченко и Артем Дорофеев пропали 2 апреля. На следующий день из дома ушли и Иванкин с Полтавцом. 25 апреля из-под домашнего ареста сбежал Михаил Кульков — его и Иванкина объявили в розыск. В тот же день Татьяна Левченко обнаружила в своем почтовом ящике записку с текстом, напечатанным на компьютере: «Мам, со мной все нормально, не переживай. Постараюсь вернуться в ближайшее время, пока мы можем общаться только через джаббер». Дальше была инструкция по установке этого мессенджера и просьба сжечь записку.
«Первая ее фраза была: мама, я ни в чем не виновата. Мы собираемся уехать, не переживай, все хорошо», — пересказывала позже диалог с дочерью в джаббере Татьяна. Она убеждала Катю вернуться, но та лишь пообещала, что время от времени будет выходить на связь. Это был последний раз, когда Татьяна и Катя общались.
Какое-то время родители Кати Левченко и Артема Дорофеева утешали себя тем, что их дети не возвращаются и не дают о себе знать потому, что боятся ареста. Ведь их друзей — Иванкина и Кулькова — обвинили не только в попытке сбыта наркотиков, но и (в марте 2018 года) в причастности к деятельности «Сети», которую силовики называли «террористическим сообществом». Татьяна рассказывает, что тогда много читала об этом деле и делала репосты в соцсетях в поддержку его фигурантов.
Уголовное дело «Сети» — «террористического сообщества», которое, по версии следствия, было создано «с целью насильственного изменения конституционного строя Российской Федерации и осуществления террористической деятельности с применением оружия», — появилось осенью 2017 года. Его фигурантами стали 11 человек из Пензы и Санкт-Петербурга. Большинство из них — левые активисты, антифашисты и анархисты.
Восемью фигурантами — Егором Зориным, Ильей Шакурским, Дмитрием Пчелинцевым, Максимом Иванкиным, Михаилом Кульковым, Андреем Черновым, Василием Куксовым и Арманом Сагинбаевым — занялось пензенское управление ФСБ. Еще троим — Игорю Шишкину, Виктору Филинкову и Юлию Бояршинову — обвинение выдвинуло петербургское управление спецслужбы.
Формальными основаниями для возбуждения дела стали показания Егора Зорина, задержанного 17 октября 2017-го в Пензе с наркотиками. Это задержание было для Зорина уже вторым за год: примерно в конце февраля — начале марта сотрудники ФСБ застали его за курением марихуаны, но отпустили. В материалах дела есть письмо Ильи Шакурского, который учился вместе с Зориным, под названием «По поводу Гриши из Восхода» (Гришей пензенские антифашисты называли Зорина). В нем Шакурский приходит к выводу, что сотрудники ФСБ «просто искали себе информатора». После задержания в октябре 2017-го Зорин продолжил давать показания против друзей и в итоге стал в деле «Сети» свидетелем.
Однако обвинение во многом строилось на признательных показаниях самих фигурантов дела. Многие из них затем рассказали, что признали вину под пытками или угрозой пыток, а на самом деле не состояли в «террористическом сообществе» и собирались вместе для игры в страйкбол. В поддержку фигурантов дела развернулась масштабная кампания.
Тройка судей Приволжского окружного военного суда сочла заявления о давлении и применении физического насилия «надуманными, данными в соответствии с избранной защитной позицией». «Суд расценивает их как намеренное введение в заблуждение общественности, направленное на дискредитацию собственных первоначальных показаний и придания уголовному делу значительного общественного резонанса», — говорится в приговоре.
В феврале 2020 года суд назначил семерым фигурантам дела «Сети» из Пензы сроки от шести до 18 лет колонии. Илью Шакурского признали виновным не только в организации «террористического сообщества» и участии в нем, но и в незаконном хранении взрывчатых веществ и оружия. За незаконное хранение оружия также осудили Дмитрия Пчелинцева и Василия Куксова. Еще троим фигурантам — Максиму Иванкину, Михаилу Кулькову и Андрею Чернову — добавили сроки за покушение на сбыт наркотиков в крупном размере.
О пытках также заявляли фигуранты из Петербурга. Суд им тоже не поверил и приговорил Юлия Бояршинова и Виктора Филинкова к пяти с половиной и семи годам колонии соответственно.
Игорь Шишкин, полностью признавший вину и заключивший сделку со следствием, получил три года колонии. В конце июля 2021-го он вышел на свободу и уехал из России, попросив политическое убежище в одной из европейских стран.
В деле «Сети» есть еще два фигуранта с псевдонимами «Борис» и «Тимофей». Официально их личности не установлены, а потому дела в отношении них выделены в отдельное производство. Но, выяснила «Медуза», как минимум с весны 2018 года следствию известно, что «Борис» — это Алексей Полтавец. Его дело, рассказал источник в пензенском управлении Следственного комитета, передали из ФСБ в СК, так как на момент участия в «Сети» он был несовершеннолетним. По словам Полтавца, «Тимофеем» пензенские антифашисты называли убитого Артема Дорофеева. Подробнее об этом можно прочитать здесь.
В материалах дела «Сети» есть документы, которые были составлены оперативниками, разыскивавшими Максима Иванкина и Михаила Кулькова. По их данным, Иванкин и Кульков скрывались вместе с «друзьями»: Левченко, Дорофеевым и Полтавцом.
4 июля 2018 года Максима Иванкина и Михаила Кулькова задержали в Москве. Алексей Полтавец к тому времени бежал за границу. О том, где находятся Катя и Артем, по-прежнему сведений не было.
Иванкина и Кулькова привезли в Пензу, где их допросил сотрудник полиции Евгений Кирюхин, занимавшийся поисками Левченко и Дорофеева. Они рассказали, что на границе с Рязанской областью разошлись с друзьями: Максим и Михаил поехали в Москву, а Катя и Артем — в Краснодарский край. Тогда же Кульков предоставил следствию образец ДНК, а Иванкин отказался. Позже, в феврале 2020 года, его адвокат Константин Карташов объяснил «Новой газете» этот отказ недоверием следствию. Защитник привел другую версию случившегося: по его словам, в последний раз Иванкин и Кульков видели Левченко и Дорофеева 30 марта 2017-го, то есть еще до их исчезновения.
При этом еще 27 ноября 2017 года в лесу под Рязанью обнаружили тело мужчины — как написано в заявлении Следственного комитета, «частично присыпанное землей, с телесными повреждениями в виде оскольчатого перелома костей лицевого скелета, ран в левой теменной области и на передней поверхности шеи». В феврале 2019-го в нем по ДНК удалось идентифицировать Артема Дорофеева.
Рядом с местом, где нашли тело Артема, искали и Катю, но безуспешно. Татьяна Левченко вспоминает, что до опознания Артема она «даже мысли не допускала, что может случиться что-то совсем плохое». Узнав о его смерти, она некоторое время провела в реабилитационном центре; потом ездила к батюшкам, которые уверяли, что ее дочь жива. Один из священнослужителей почему-то посоветовал Татьяне поискать Катю в поселке Кадом под Рязанью. «Как искать? В каждый дом ведь не зайдешь. Поэтому я просто катаюсь по Кадому в машине, которую она хорошо знает. У меня машина яркая — рыжая такая, морковная. Думаю, вдруг увидит. Там ведь деревня, никого нет», — рассказывала Татьяна «Медузе» полтора года назад.
Сейчас она вспоминает: «Я все равно надеялась, думала: не может быть, чтобы с ней так плохо случилось, этого просто не может быть. Как это так? Моей дочери нет. Нет! Она жива, она должна быть жива, иначе быть не может».
О том, что Кати нет в живых, в феврале 2020 года «Медузе» рассказал Алексей Полтавец: он заявил, что убил Артема Дорофеева, а Максим Иванкин — Катю Левченко. Решение об убийстве, утверждал Полтавец, принималось коллективно, а объявил о нем исполнителям еще один фигурант дела «Сети» Дмитрий Пчелинцев — он и его соратники опасались, что Катя и Артем дадут показания против них.
Слова Полтавца тогда косвенно подтвердила знакомая фигурантов из Рязани, у которой компания (вместе с Катей и Артемом) останавливалась на время.
Свидетельства в пользу этой версии содержались и в материалах дела «Сети»: например, в переписке с осужденным по делу Андреем Черновым от октября 2017 года Полтавец жалуется, что предупреждал всех, что «нельзя взаимодействовать с «гражданскими» (так фигуранты «Сети» называли Левченко и Дорофеева). «Меня совершенно не слушали, — пишет он. — Спроси у Г [Иванкина] и Д [Пчелинцева], я всегда был против них [гражданских] и говорил им [Иванкину и Пчелинцеву] это, а они говорили: да все норм. А потом, *** [блин], я занимаюсь вопросом их, чтобы они [гражданские] никого не сдали».
27 февраля 2020 года, после публикации расследования «Медузы», Следственный комитет возбудил дело об убийстве Екатерины Левченко —позднее его объединили с делом об убийстве Артема Дорофеева. 4 марта в лесу под Рязанью нашли останки Кати — они находились совсем недалеко от места, где тремя годами ранее обнаружили тело Артема. О том, где именно искать Катю, «Медуза» узнала у Алексея Полтавца; эти сведения издание передало полиции.
— Перед выходом расследования я звонила вам, чтобы рассказать, что нам удалось выяснить. И вы тогда сказали, что, конечно, не можете поверить, что Кати больше нет. В какой момент вы поверили? — спрашиваю я у Татьяны Левченко.
— Когда нашли останки. В этот момент у меня мир и перевернулся во второй раз. В первый — когда Полтавец это все сказал, — отвечает она.
«В тот день я была сама не своя. Внутри — как будто огромная черная дыра, которая болит очень сильно, и жуткая пустота. На работе тупо сидела и отвечала на звонки журналистов, больше ничего не делала, — продолжает Татьяна. — Вечером пошли с [бывшим мужем, отцом Кати] Сергеем в кафе. Домой идти вообще не хотелось. Хотелось просто так — раз, и чтобы не было тебя. От этой боли некуда было деться. Мы с Сергеем встретились, чтобы обсудить ситуацию. Но мы, наверное, целый час просто молча просидели, ничего так и не обсудив».
«Ну вот, Кать, мы с тобой на метро катаемся»
В марте 2020-го правоохранительным органам удалось найти только часть останков Кати Левченко. В апреле того же года обнаружили еще часть. А самая большая находка — «семь косточек» — случилась в сентябре, рассказывает Татьяна Левченко. Остальное, предположительно, растащили лесные животные.
Все это время Татьяна постоянно спрашивала у сотрудников Следственного комитета, когда ей дадут похоронить дочь. В конце апреля 2021 года ей наконец разрешили это сделать.
Останки Кати ее родители забирали в Рязани: часть хранилась в бюро судебно-медицинской экспертизы, еще одна — в полиции. Татьяна Левченко вспоминает, как волновалась из-за того, что некоторые кости могут потеряться. А еще она не могла понять, как проверить, все ли останки ей выдали. «Так я переживала, думала: я же не смогу вот это все… Как?» — говорит она.
Но сотрудница бюро экспертизы составила специальную таблицу найденных останков. В марте обнаружили череп без нижней челюсти, ребра, позвонки. В апреле — левую тазовую кость. В сентябре — только фрагменты, в том числе правой тазовой кости, правой плечевой кости и ключицы, нижней челюсти, левой малоберцовой и бедренной кости.
То, что останки, найденные в лесу под Рязанью, принадлежат именно Кате Левченко, эксперты-криминалисты подтвердили еще в марте 2020 года. После этого были и другие экспертизы, говорит Татьяна. Но она решила провести еще одну — независимую от следствия — в одном из бюро судебно-медицинской экспертизы в Подмосковье. Ее результаты подтвердили сведения, представленные ранее Следственным комитетом (акт судебно-медицинского генетического исследования есть в распоряжении «Медузы»).
— У вас были сомнения?
— Нет, сомнений не было. Но, вы знаете, было очень много разговоров, что это не Артем, что это не Катя. И я подумала: «Мало ли что еще возникнет, пусть будет». Мне так было бы спокойнее.
Главные выводы
В интервью «Медузе» Алексей Полтавец утверждал, что Максим Иванкин убил Катю Левченко при помощи ножа. Полтавец же выстрелил в Артема Дорофеева, а когда тот сразу не умер, перерезал ему артерию, так как «не хотел, чтобы хотя бы какое-то время человек мучился».
Справка о смерти Левченко и судебно-медицинская экспертиза по факту смерти Дорофеева (оба документа есть в распоряжении «Медузы») подписаны одним человеком — судмедэкспертом отдела экспертизы трупов ГБУ РО «Бюро СМЭ» Рязани Сергеем Мордасовым.
Причина смерти Кати Левченко, согласно заключению судмедэксперта, так и не установлена «ввиду скелетирования трупа с утратой значительной части костных образований». Неназванной по схожей причине остается и причина смерти Артема Дорофеева.
В заключении Мордасов перечислил множественные повреждения на теле Дорофеева. Среди них — многофрагментарно-оскольчатый перелом костей лицевого скелета и рана в левой теменной области. Также судмедэксперт пишет: «На передней поверхности шеи имеет место линейная горизонтальная рана с разрыхленными краями и закругленными концами, проникающая до позвоночного столба, длина раны 19 см. В дне раны также определяются повреждения передних связок между телами 4–5 шейных позвонков».
Перелом лицевого скелета, посчитал Мордасов, возник «от воздействия тупого предмета/предметов». Установить, когда Дорофеев получил эту травму — до или после смерти, — невозможно. Аналогичная ситуация с ранами в левой теменной области и на передней поверхности шеи.
Специалист бюро судебно-медицинской экспертизы Московской области, которому «Медуза» показала заключение Сергея Мордасова, назвал его «очень некачественным». «Очень скудное описание повреждения лицевого скелета, не указана площадь повреждения, нет данных медико-криминалистического исследования, не отмечено наличие или отсутствие картечи (страшно, если эксперт пропустил), не отмечены повреждения зубов. Поэтому в выводах стандартно написано «от воздействия/воздействий тупого твердого предмета/предметов»».
На некачественное описание в заключении рязанского судмедэксперта повреждений, полученных Дорофеевым, обратил внимание и специалист в области судебной медицины, член-корреспондент РАН и бывший директор Российского центра судебно-медицинской экспертизы Юрий Пиголкин.
Сергей Мордасов отказался от комментариев без согласования начальства. В ответ на запрос «Медузы» из рязанского бюро судебно-медицинской экспертизы ответили, что не могут разглашать какую-либо информацию об этом деле в соответствии с Уголовно-процессуальном кодексом.
После публикации расследования «Медузы» появилась версия, что останки, которые исследовали в рязанском бюро судебно-медицинской экспертизы, принадлежат не Артему Дорофееву. Это предположение основывается на том, что найденный в лесу мужчина, судя по заявлениям силовиков, не по всем приметам похож на Дорофеева. Например, в сообщении Следственного комитета и заключении судмедэксперта говорится, что рост неизвестного — 180 сантиметров; тогда как Артем был на 10 сантиметров выше.
Однако анализ ДНК найденного в лесу мужчины показал совпадения с образцами, взятыми у родителей Артема Дорофеева. Это подтвердила и независимая экспертиза, которую организовала мать Артема Надежда Дорофеева.
«Я примчалась туда [в бюро в Подмосковье] утром, забрала останки. Поезд только вечером, жара 30 с лишним градусов, нереально нигде ходить, — вспоминает Татьяна Левченко. — Помню, еще тогда волна коронавируса пошла, все торговые центры были закрыты. И я поехала в ИКЕА. Она была открыта, и там было хоть попрохладнее. Полдня я там [пробыла] с останками Катиными. Говорю: ну вот, Кать, мы с тобой по магазинам ходим. Господи».
На вокзал Татьяна приехала слишком рано и, спасаясь от жары, спустилась в метро. «Села на кольцевую линию, там так прохладно, так хорошо, просто можно было жить. Мы по кольцу ездили, наверное, пять или шесть раз до поезда. Я сижу и думаю: ну вот, Кать, мы с тобой на метро катаемся… Господи».
«И тут я поняла, что жизнь-то на самом деле остановилась»
«Катя как-то сказала: мам, если я умру, похороните меня в деревне на кладбище, рядом с дедушкой, — вспоминает Татьяна. — Ты что? — говорю. — Тебя хоронить! Если ты умрешь, я тоже умру… Сейчас я вспоминаю эти слова, все практически так и произошло. Как будто жизнь на самом деле оборвалась, такое ощущение».
«Кате нравилось это кладбище — тихое, старое, на окраине деревни. Я потом и с батюшкой советовалась, как быть — туда очень далеко ехать. На что он мне сказал, что, когда человек умирает, ему уже все равно, где тело: хорони, где тебе удобнее, чтобы можно было на могилку прийти, ухаживать», — говорит Татьяна.
10 июля 2021-го Катю Левченко похоронили на кладбище в Заречном, городе закрытого типа недалеко от Пензы. Здесь Татьяна Левченко прожила почти всю жизнь, здесь была прописана и Катя. На кладбище в Заречном за год до этого похоронили ее бабушку, мать Татьяны.
«Когда хоронила маму, обращалась в [похоронное] агентство. Так получилось, что там работает женщина, с которой мы играли в детстве в одном дворе. Я бы ни за что в жизни ее не узнала, а она меня узнала, — рассказывает Татьяна. — Я объяснила ситуацию, что мне на двоих [место] нужно, что скоро дочка еще будет. Потом, когда пришла, она говорит: что-то ты долго шла, почти год прошел… Я принесла останки. Спросила, как мне быть с ними: надо, чтобы кто-то сложил, я сама не могу. Она удивилась, что их так мало, но согласилась помочь».
В гроб к останкам Кати положили ее любимые вещи: платья, игрушки, кисточки и краски. Отпевали ее раньше, заочно, после того, как в лесу под Рязанью нашли останки. На похоронах собрались 30 человек — родственники и одноклассники Кати. «И тут я поняла, что жизнь-то на самом деле остановилась, — говорит Татьяна. — Я смотрю на Катиных одноклассников: неужели это наши девчонки, мальчишки? А они начали рассказывать: кто-то в банке работает, кто-то журналистом на Первом канале, кто-то даже в Следственном комитете, у кого-то уже дети. Я просто в шоке была: для меня они все в мыслях еще сами дети, как Катя в 17–19 лет. А жизнь-то уже как далеко ушла!»
«Катя хотела стать либо журналисткой, либо рисовать, — продолжает Татьяна. — Она очень хорошо писала сочинения. С ходу, не задумываясь, берет и пишет. Ее учительница так хвалила! Мысли свои очень любила высказывать. С одной стороны, это хорошо, с другой — не очень, потому что по-разному бывает. Но с журналистикой не пошло, очень дорогое обучение, а бюджета у нас в Пензе не было. Я подумала, что слава богу, потому что с ее-то характером она бы везде лезла. И получилось, что она пошла в художественное училище. Ей очень нравилось рисовать. Она рисовала с четырех лет, наверное. Все время и везде. У нее все тетради изрисованы. Поступив в художественное училище, она говорила: мам, я такая счастливая, что занимаюсь любимым делом!»
Проститься с Катей приходила и Надежда Дорофеева, мама Артема. С ней Татьяна Левченко познакомилась уже после исчезновения детей. «Она по-разному тоже пытается [справиться с утратой]. Я со стороны смотрю, вроде бы все нормально, но стоит только поворошить — и все, она уже никакая. Ей очень тяжело, потому что она вообще одна. У нее больше никого нет», — говорит Татьяна. И с сожалением добавляет: «К Кате она пришла, а я к Артему так и не дошла за лето ни разу».
«Много людей сочувствуют Иванкину. А где же Катя у меня тогда?»
«У меня не было абсолютно никаких отношений с Екатериной Левченко и Артемом Дорофеевым. Я даже не уверен, что понимаю, о ком именно речь, поскольку не видел их фотографий, — написал в феврале 2020 года фигурант «Сети» Дмитрий Пчелинцев в ответ на вопросы журналистки Зои Световой о расследовании «Медузы». — Никакой информации об их исчезновении у меня нет, кроме той, которая распространялась в качестве слухов».
В этом письме, полностью приведенном «Эхом Москвы», Пчелинцев также предположил, что расследование «Медузы» было опубликовано, «чтобы сбить нашу [фигурантов дела] поддержку, деморализовать гражданское общество, оставить нас наедине с апелляцией и не сажать чекистов».
Меньше чем через месяц, 17 марта, Пчелинцев и еще четверо осужденных по делу «Сети» — Максим Иванкин, Илья Шакурский, Андрей Чернов и Михаил Кульков — обратились к председателю Следственного комитета Александру Бастрыкину и генеральному прокурору Игорю Краснову с просьбой об их допросе.
К тому времени Бастрыкин уже поручил расследование убийства Екатерины Левченко и Артема Дорофеева следственной группе, в которую из-за «особой сложности» вошли сотрудники ведомства из Пензы, Рязани и Подмосковья. Руководить группой назначили полковника Сергея Солонкина — старшего следователя по особо важным делам Главного следственного управления СК России.
Но ответа на обращение фигурантов «Сети» из Пензы так и не последовало. Равно как и официального общения. Вместо этого неизвестные оперативные сотрудники и работники СИЗО оказывали давление на Иванкина, Чернова и Кулькова, утверждали их адвокаты.
Следующие полтора года о ходе расследования публично почти не сообщалось. А 5 сентября 2021-го Максима Иванкина этапировали из чувашской ИК-9, где он отбывал срок по делу «Сети». Куда — не знали ни его родственники, ни адвокаты.
Лишь месяц спустя стало известно, что Иванкин привлечен в качестве обвиняемого по делу об убийстве Артема Дорофеева и Екатерины Левченко. Сам он рассказал адвокатам, а затем и в письме «Новой газете», что признал вину, когда оказался в больнице при ИК-3 во Владимирской области. Там, утверждает Иванкин, другие заключенные пытали его, а сотрудники ФСБ и ФСИН угрожали — чтобы он написал явку с повинной.
«Ты думаешь, что здесь плохо? Хочешь, мы тебя на черную зону отправим? Там родители убитых заплатят блатным, чтоб те с тобой разбирались. Тебя там <затрахают> до смерти! Думаешь, что они этого не сделают? Сделают!» — приводит Иванкин слова, которые якобы говорил ему один из сотрудников ФСБ. «Мне уже не в первый раз угрожают от лица родителей убитых, — добавляет он. — И это как-то особенно мерзко со стороны сотрудников».
От признательных показаний Максим Иванкин затем отказался. Как и прежде, он настаивает на своей невиновности.
24 октября 2021 года стало известно, что МВД объявило Алексея Полтавца в розыск. Основание для этого не объясняется, в карточке говорится просто: «По статье УК». Но указанный в ней контактный номер — рязанский.
* * *
— Почему вы решили поговорить со мной? Насколько я знаю, вам тяжело дается внимание журналистов. (Здесь и далее жирным шрифтом — вопросы автора этого материала Татьяне Левченко, — прим. «Медузы».)
— Да, это не очень приятно, будем так говорить. Но мне захотелось поговорить по той простой причине, что очень много людей сочувствуют, сопереживают Иванкину. Его поддерживают, нахваливают, какой он хороший, бедный-несчастный. И никто даже не задумывается, мысли нет о том, что вдруг он все это совершил? Если он все это совершил с моей дочерью, какой же он бедный, несчастный, хороший? Как его можно поддерживать? А где же Катя у меня тогда? Про нее вообще тишина полнейшая. Как будто и не было этих убийств.
— Про Катю и Артема действительно почти не пишут.
— Я понимаю, что людям не нравится наша система. Не нравится, как работает Следственный комитет, полиция. Меня это тоже не всегда устраивает. Я тоже хочу, чтобы было все честно, правильно и по закону. Но поддерживать человека, который с большой вероятностью убийца, как вот так? [Делать это] только из-за того, что система неправильно работает, мне кажется, как-то вообще не по-человечески. Либо кто-то очень умело манипулирует людьми, чтобы настроить против Следственного комитета и государственной власти.
— Вы так считаете?
— Честно говоря, мелькает такая мысль. Вот я читаю статью «Новой газеты» про Иванкина. Там написано, что Следственный комитет рассматривает только одну версию [убийства Кати и Артема] — которую рассказал Полтавец «Медузе». Это идет первым пунктом. А откуда они знают, какие версии рассматривает Следственный комитет? С чего вообще они это взяли и говорят об этом людям так, будто это так и есть? Вот это, мне кажется, чистейшей воды манипуляция.
— Здесь я согласна с вами. Но есть еще такой момент — не знаю, как вы его для себя решаете, а для меня он сложный — с тем, что с начала уголовного дела на фигурантов дела «Сети», судя по словам их адвокатов и родственников, оказывается давление.
— Да, да.
— Как вы это воспринимаете? Меня возмущает, что и дело об убийстве расследуется привычными методами. Почему нельзя все сделать по закону? Давление на фигурантов подрывает доверие к следователям.
— Я это тоже прекрасно понимаю, но смотрю на все более узко, лично со своей позиции. Вот человек такое совершил, его поддерживает общественность, вся эта шумиха. Естественно, он хочет за это уцепиться. Зачем ему признаваться? Я не знаю, что там следствие накопало. Может, много каких-то улик, но чего-то, может быть, не хватает. И поэтому давление. Но в моей голове — 99%, что он виновен. Просто нужно это доказать.
— Мы, кстати, никогда с вами это не обсуждали. Многие не поверили нашему расследованию. Почему у вас практически нет сомнений?
— Для меня главный показатель — что останки нашли там, где сказал Полтавец. Он откуда это знает? Я-то была уверена, что она жива, до вашей статьи. Может быть, он где-то наврал, но у меня почему-то нет сомнений [в озвученной им версии].
— Как вы относитесь к версии, что он убил Артема и Катю в одиночку?
— Не смог бы он один все это сделать. И потом он что, один пойдет в лес, а Иванкин останется, скажет: «Я не буду»? Я так понимаю, это версия Виктории Фроловой, от нее идет, что Иванкин не виноват, что Полтавец все это сделал. Я не доверяю ей, будем так говорить. Она была девушкой [фигуранта «Сети» Ильи] Шакурского, в хороших отношениях с его мамой, которая занимает очень активную позицию. Поэтому я думаю, что это все делается, чтобы немножечко выгородить Шакурского, что он вообще ни при чем.
— Вы допускали, что мы могли ошибиться? И на самом деле все вообще не так?
— После того, как нашли останки, у меня уже таких моментов не было. До этого было много разных мыслей. А тут просто какой-то пазл сложился. И все, он у меня уже не распадается. Не знаю, как это описать. Сомнений нет. Может, я не права. Может, это я просто себя так настраиваю, но у меня нет сомнений.
Мне бы очень хотелось услышать версию [фигурантов «Сети»]. Мне помнится тот момент, когда после вашей статьи Пчелинцев написал, что он ничего не знает. Кто-то тогда высказал мысль, что, пока не предъявили обвинение, [фигуранты] не могут свою версию высказывать, а то мало ли что еще следствие придумает. Сейчас обвинение предъявили. Пожалуйста, где ваша версия? Если вы не убивали, если вы такие честные, расскажите, как все было на самом деле. Почему тишина? Может быть, они на суде эту версию выскажут.
То, что сделал Иванкин, — этого уже не вернуть. У меня нет желания увидеть его, сказать ему, что он такой-сякой. Мое единственное желание — чтобы следствие нашло доказательства. Очень хочу посмотреть, что он на это скажет. Я уверена, что по его ответам тут же пойму, врет он или нет.
— А как вы относитесь к Алексею Полтавцу?
— Никак. Скорее не очень хорошо. Странный он какой-то: в 16 лет уехать из дома непонятно куда… Но я его не знаю, мало информации. Судя по тому, что он сделал [убил Артема Дорофеева], это жуткий человек. Возможно, у него с психикой что-то не в порядке, не знаю.
— То, что он признался «Медузе» в убийстве — и рассказал, где искать Катю, как-то повлияло на ваше отношение к нему?
— Наверное, да. Сложно назвать это благодарностью. Совесть, наверное, еще осталось какая-то у него.
«Каждый день читаю новости, комментарии. Но стараюсь не отвечать»
«Когда нашли останки, я поняла, что ее нет. А принять… Как это принять? Понимаете, сидишь в маршрутке, видишь похожую девушку — и все, слезы на глазах. Думаешь: зачем же я сегодня накрасилась», — говорит Татьяна.
«Это, наверное, уже никогда не пройдет, — продолжает она. — Это уже на автомате: видишь высокую худую девушку со светлыми волосами, сейчас многие такие — и все, крыша поехала. Я стараюсь думать о чем-то другом, заставлять себя, но слезы всегда моментально. Я не знаю, ее нет, как это принять?»
В феврале 2021 года Татьяна Левченко продала квартиру в Пензе и вернулась в родной Заречный. Пять лет назад на переезд в Пензу она решилась из-за Кати: в Заречный можно попасть только по пропуску, а дочери хотелось, чтобы в гости к ним приходили друзья. «Я для нее все делала, — говорит Татьяна. — И хотя не хотела в Пензу, купила там квартиру. Катя в ней только год прожила».
В Заречном у Татьяны друзья и многочисленные родственники, в том числе старшая дочь и ее семилетний сын. Но Кати, говорит Татьяна, ей очень не хватает: «Мы были очень близки духовно, понимали друг друга».
Когда Катя была подростком, они с мамой каждую субботу ходили на занятия по батику. «Я с одной картиной пять или шесть занятий сижу, а она — с ходу, за одно занятие. Даже эскиз карандашом не делала, сразу на ткань, красками», — вспоминает Татьяна. Раз в неделю они вместе ездили за расходниками: «Чуть ли не все магазины объезжали, искали краски, бумагу, карандаши. Я даже не знала, что такие магазины есть. Как-то раз приезжаем, а там самый простой карандаш — 100 рублей. Она такая: мам, ну дорого, да? Но они такие классные!.. Ну что ж теперь? Значит, надо. Покупала мама, и все».
Особенно Катя любила 24 ноября, свой день рождения. «У нее день рождения проходит, и она уже начинает считать, сколько до следующего осталось, Может быть, это потому что мы слишком много подарков ей дарили. Все самое лучшее», — со смехом говорит Татьяна. Однажды дочь захотела большую чертежную доску. Найти ее в Пензе оказалось непросто, но Татьяна через знакомых вышла на работника одного из заводов, который согласился обменять доску на бутылку коньяка. «Катя была такая счастливая. Говорит: мама, это самый лучший подарок!.. — вспоминает Татьяна. — Она на ней рисовала, уроки делала».
Теперь эта доска у племянницы Татьяны, которая тоже любит рисовать. А дни рождения Кати уже который год проходят без нее. «Когда мы ее искали, отмечали чисто символически. Ко мне подружки приходят, посидим немного, пообщаемся, вспомним, — рассказывает Татьяна. — Но сейчас уже совсем грустно. Тогда хоть какая-то надежда была. Я думала, что она жива, мысленно поздравляла. Вот хочу в этот год сходить на службу в церковь».
К прошлому дню рождения дочери Татьяна сделала ролик с ее фотографиями разных лет. Вот Катя маленькая с большими белыми бантами на торчащих в разные стороны косичках. Вот — у бабушки на коленях. С папой и сестрой прыгает возле дорожного указателя «Веселая жизнь». С лентой выпускника и в школьной форме на последнем звонке. В красном платье в первый день учебы в художественном училище. Это платье, рассказывает Татьяна, одна из немногих Катиных вещей, которые она решила сохранить.
А еще: детские дневники, книжку, которую дочь писала маленькой, и, конечно, ее рисунки. Среди них есть портреты Артема Дорофеева, Алексея Полтавца и Максима Иванкина.
«Я пришла к выводу, что хранить вещи не надо. Потому что натыкаешься на них и опять в тебе начинает все это всплывать. Опять плохо. Опять тоска, — объясняет Татьяна. — Но у меня двоякое отношение. С одной стороны, я мозгами понимаю, что надо все убрать, чтобы на глаза не попадалось. А с другой — мне жалко некоторые вещи. Это же Катины любимые, как будто ее предаю».
Чтобы не думать о дочери, Татьяна старается постоянно себя отвлекать. «Если этого не делать, просто ложись и умирай, — объясняет она свое состояние. — Я стараюсь вести активную жизнь, но бывает, что разрешаю себе поплакать. Как психолог учил: поплачешь 15 минут и дальше делаешь дела. Как-то так».
Обычно Татьяна встает около шести утра. К восьми едет на работу (она бухгалтер). Примерно после шести вечера возвращается домой. Раз в неделю, в выходной, посещает православный кружок. Иногда встречается с родственниками и друзьями. Вместе с друзьями ей недавно даже удалось на несколько дней выбраться в Карелию.
Что бы ни происходило, каждый день Татьяна заходит в интернет и читает все, что появляется по поводу уголовного дела об убийстве ее дочери. «Для меня это как работа. Каждый день смотрю новости, комментарии читаю, но стараюсь не отвечать. Потому что пару раз ответила в вашу защиту. Там такие вещи писали, а у меня давление, меня аж затрясло», — говорит она.
Татьяна признается, что не читать об убийстве дочери не может: «У меня, наверное, срабатывает какой-то защитный механизм, я некоторые вещи уже просто не помню, — рассказывает Татьяна. — Мне это не нравится. Но с другой стороны, я же не следователь. Хотя чувствую на себе ответственность. Я же все анализирую, все ситуации, моменты, нюансы. Что-то просто забывается, картинка уже не полная становится. Вдруг что-то важное забуду? Из-за этого я переживаю».
* * *
— Пройдя через все это, вы наверняка изменились. Вы думали, как это на вас повлияло? Что с вами стало?
— Сложно описать словами. Я как-то стала спокойнее к жизни, что ли. Раньше бизнес, работа, чего-то достигаешь, хочешь. А сейчас жизнь как идет, так и идет. Нет какого-то драйва. Нет цели. Я ко всему стала относиться даже с некоторым равнодушием. Раньше что-то происходило, и я это остро ощущала, а сейчас мне кажется, что это такие мелочи по сравнению с тем, что произошло с Катей.
— Вам что-нибудь приносит радость?
— Вы меня спросили, я задумалась. На самом деле я ищу это чувство, заставляю себя радоваться. Например, тому, что закат красивый. Раньше я бы любовалась им, а сейчас такого нет. Но я это понимаю и заставляю себя любоваться закатом, подумать, что он красивый.
Я заставляю себя радоваться. Но так, чтобы радость шла изнутри… Хотя мы летом, например, ходили на речку купаться, там было очень красиво. Вот там мне было хорошо, прямо комфортно. Но это бывает очень-очень редко, когда вот так просто сидишь, тебе хорошо, ни о чем не думаешь. Может, оно и было один раз, на природе.
Знаете, я заметила такую вещь: я не могу ходить в лес. То есть могу, но лучше этого не делать. Потому что у меня в голове сразу начинается эта картина, мне плохо становится. Если вижу лес, лучше к нему не приближаться.
— А вы были в лесу под Рязанью, где нашли Катю?
— Нет, я туда даже не хочу идти. Я туда не могу. Думаю, мне будет так плохо, что я просто не дойду.
— Вы не жалели, что мы с вами вообще встретились — и в итоге вы узнали о смерти Кати?
— Нет, конечно. Вы что, наоборот. Мне кажется, я вымолила, чтобы мы с вами встретились. Я очень также благодарна Илье Хесину и Саше Аксеновой. Потому что знать правду — важнее. Это даже психологи говорят.
Когда я занималась с психологами [в реабилитационном центре], они говорили, что у меня самая сложная ситуация: человек пропал, а что с ним — не знаешь. Когда знаешь, что он умер, уже легче. Особенно если есть могилка, куда можно прийти, помолиться. Наверное, легче тем, кто верит в Бога, верит, что душа бессмертная.
Я вам рассказывала, что [когда Катя пропала] меня батюшка послал в Кадом. Я там, можно сказать, две недели жила в монастыре, помогала по хозяйству, полы мыла, убирала. Каждый день я молилась у чудотворных икон только о том, чтобы узнать, что произошло, где она. Да, трудно, тяжело осознать и признать [смерть близкого], но это намного лучше, чем жить в неведении.
Потому что, понимаете, живешь и думаешь: «А вдруг она жива? Вдруг она сейчас мучается? Вдруг над ней кто-нибудь издевается? А я вот сижу и не могу ничем помочь. И не знаю ничего».
— Но если я правильно понимаю, сейчас вы живете расследованием, в ожидании суда.
— Да, все вы правильно понимаете. Сейчас какое-то будущее есть, да. И я даже боюсь представить, что все это кончится и надо будет что-то дальше… А я даже не знаю что. Надо какие-то цели перед собой ставить. А у меня их нет. Мне ничего не хочется. Я знаю, что это плохо. Понимаю мозгами, что надо, стараюсь что-то делать. Но как-то смысл в жизни потерялся.
Автор: Кристина Сафонова
Иллюстрация: Настя Григорьева