В 2019 году Москва регулярно идет на уступки протестующим. Кто это решает и почему? И какие протесты Кремлю кажутся по-настоящему опасными?

В 2019 году в разных регионах России, включая Москву, прошли массовые акции протеста, после которых центральная власть согласилась пойти на уступки. Как в Кремле классифицируют протесты, как оценивают угрозу, когда идут на диалог с протестующими — а когда наказывают? Спецкор «Медузы» Андрей Перцев отвечает на эти вопросы на примере протестных акций против храма в Екатеринбурге, мусорного полигона в Архангельской области и ареста журналиста Ивана Голунова в Москве.

Важно то, о чем знает Путин

«Система оценки протестов и работы с ними у Кремля не менялась еще, наверное, со времен [первого российского президента Бориса] Ельцина», — утверждает в беседе с «Медузой» один из бывших сотрудников администрации президента (АП). Он работал в Кремле еще в тот период, когда куратором внутренней политики в стране был Владислав Сурков. Как и раньше, любая протестная акция в России получает статус «протеста номер один» для чиновников администрации, как только о ней узнает президент. «Это первое и главное для определения статуса протеста — дошло до ушей Путина или нет», — говорит собеседник «Медузы».

Каким образом статус протеста может резко вырасти (то есть превратиться из локальной темы в федеральную благодаря вниманию главы государства), два источника «Медузы» объясняют на примере выступлений против строительства храма в Екатеринбурге в середине мая 2019 года. Один из собеседников близок к нынешнему внутриполитическому блоку Кремля, другой — связан с руководством Русской православной церкви. Они говорят, что информацию о протестах против строительства храма святой Екатерины донесла до президента Московская патриархия; хотя публично оформлено это было так, будто Путин узнал о ситуации в подробностях от одного из журналистов медиафорума Общероссийского народного фронта. Глава государства, отвечая журналисту 16 мая, заметил, что «услышал об этом [противостоянии] мельком и только вчера» (это было на третий день массовых протестов).

Собеседник «Медузы», близкий к администрации президента, настаивает, что глава государства был намного лучше погружен в проблему: «РПЦ настойчиво хотела пробить тему, у патриарха получилось дойти до президента. Внутри Церкви вопрос продвигал митрополит Екатеринбургский и Верхотурский Кирилл, очень упертый и консервативный человек. Результат они получили не тот, что хотели. Путину надоела эта назойливость, его донимали — он поручил [сотрудникам своей администрации] разобраться, что там происходит». 

Источник «Медузы», сотрудничавший с АП после того, как кураторство внутренней политикой перешло Вячеславу Володину, приводит в качестве примера протесты вокруг строительства мусорного полигона у станции Шиес в Архангельской области. В этом случае президент был, наоборот, плохо проинформирован.

В разных городах северного региона в начале 2019 года прошли крупные митинги, в самом Архангельске несанкционированную властями акцию посетили несколько тысяч человек. Возле площадки, где идет строительство свалки, круглосуточно дежурят активисты, которые не дают проехать строительной и заправочной технике — периодически у недовольных происходят столкновения с охранниками площадки. «На том же форуме, где Путину задавали вопрос про Екатеринбург, президента спросили и про Шиес. В первом случае он сделал конкретное предложение — провести опрос по месту строительства [храма], во втором звучали достаточно дежурные фразы о необходимости диалога. Подробности по Шиесу донести до Путина было некому», — уверен источник «Медузы».

Другой важный фактор, который определяет, будет ли Кремль вмешиваться в местный конфликт и давать указания региональным и муниципальным властям, — число протестующих. «На выход нескольких тысяч человек не обратить внимания нельзя. Но даже если протест небольшой, а о нем пишут федеральные СМИ — это повод для разбирательства и реакции со стороны АП. На территорию сразу поступают вопросы: как, кто, что, откуда. Есть специальные формы описания протестов. В регионе составляют прогноз — как сложится ситуация далее», — рассказывает близкий к администрации президента собеседник.

Массовость определяется соотношением количества протестующих к общему числу жителей города или поселка, где проходит митинг. Несколько тысяч вышедших на улицы человек в среднем областном и тем более районном центре для администрации президента — «очень серьезная и представительная явка». Впрочем, те же несколько тысяч на площади города-миллионника и многомилионной Москвы тоже могут стать тревожным сигналом, но при условии, что протест широко освещался в прессе: «В СМИ появляется картинка — на улицу вышла толпа, и тут соотношение уже не так важно».

В качестве примера такой публичной акции — не слишком массовой, но обратившей на себя внимание кремлевских чиновников — собеседник издания приводит одиночные пикеты у Петровки, 38 и здания Никулинского суда в поддержку корреспондента отдела расследований «Медузы» Ивана Голунова, задержанного по сфальсифицированному делу. «Они [протесты] определенно сыграли свою роль [в том, что журналист не был помещен в СИЗО, а отправлен под домашний арест, а после уголовное дело было вовсе закрыто]», — говорит источник «Медузы». Он добавляет: «Смотрят и на рост количества протестующих: если в городе всегда выходило на акции, независимо от их темы, 200 человек, а потом вышло две тысячи — значит, протест серьезный».

Региональные администрации еженедельно отправляют в АП отчеты об акциях протеста, в которых должно быть объяснение, «почему каждое событие происходит». Предполагается, что с помощью этих бумаг в Кремле могут отследить даже не самые массовые протесты. Но на практике система раннего предупреждения почти не работает.

По словам политконсультанта, близкого к володинскому составу внутриполитического блока Кремля, система начинает реагировать на недовольство, «когда возникает красный уровень опасности, происходит совсем ****** [кошмар] — на улицах стоят тысячи людей». «Госаппарат — штука толстокожая, механизмы превентивной работы с протестами не выработал ни Сурков, ни Володин, ни [нынешний куратор внутриполитического блока, замруководителя администрации президента Сергей] Кириенко. Никто не смог сделать что-то заранее, чтобы люди не вышли», — констатирует политтехнолог.

Единственная попытка действительно предугадать масштабы намечающегося протеста и его накал выражается в настойчивых требованиях властей предварительно согласовывать любые акции, хотя в 2019 году власть стала мягче реагировать на несанкционированные выступления недовольных. «Несанкционированные [акции] жестко пресекались, чтобы организаторы двигались в сторону санкционированных. А это означает подачу уведомления заранее — с указанием места, числа участников. Оппозиция должна была сама на себя написать донос, предупредить о своих планах. А дальше ими можно было хоть как-то управлять, влиять на процесс — например, определением места акции», — рассуждает собеседник «Медузы».

Как политический протест отличают от гражданского — и как к гражданскому «подбирают ключи»

После того, как масштабы протеста становятся понятны АП, там начинают думать, что сделать, чтобы акция не повторилась. Прежде всего решают, как выступление охарактеризовать — как гражданское или как политическое. Гражданский протест может быть посвящен окружающей среде, росту цен услуг ЖКХ, низким зарплатам, точечной застройке и так далее — главное, чтобы его участники не использовали политические лозунги: например, не призывали к отставке Путина, не критиковали его и не смеялись над ним.

«Для Суркова было аксиомой, что гражданский протест не должен смешиваться с политическим, социальное недовольство не должно смешиваться с политическими претензиями», — вспоминает бывший сотрудник администрации президента времен Владислава Суркова. Власть и сейчас старается отсечь от протестов, которые заявлены как гражданские, «политически ориентированных людей — особенно несистемных оппозиционеров».

«С организаторами проводятся беседы, чтобы [они] не допускали развертывания внутри толпы флагов, плакатов с политическими лозунгами. Намекают им, что такое на „гражданской акции“ недопустимо: вам „политику“ навесят и по вашей теме никто не будет разговаривать», — рассказывает собеседник «Медузы».

Несистемным политиком, в первую очередь, считается Алексей Навальный, а также сотрудники его Фонда борьбы с коррупцией, координаторы штабов в Москве и регионах. Глава столичного муниципалитета Красносельский Илья Яшин и бывший депутат Государственной Думы, политик Дмитрий Гудков тоже, скорее, относятся к этой группе. Официально зарегистрированная партия «Яблоко» — также не самая желательная структура на массовых выступлениях. Прежде кремлевские чиновники старались не допускать до выступлений в регионах политиков Бориса Немцова (убит в 2015 году в Москве), бывшего премьера России Михаила Касьянова, а еще писателя Эдуарда Лимонова и его запрещенную Национал-большевистскую партию. «Местные известные оппозиционные политики на гражданских акциях тоже нежелательны», — заканчивает свое перечисление источник, близкий к АП.

К категории политического протест может быть отнесен не сразу, а по итогам акции, в особенности если выступления сопровождались столкновениями с полицией или часто звучали лозунги против Путина и руководства страны. Местная специфика тоже может сделать протест «несистемным». «В Москве у системных партий нет и не было никаких проблем с проведением митингов: хотят коммунисты Площадь революции [для своего выступления] — пожалуйста. Главное, чтобы несистемщикам слово не давали! В регионах все немного по-другому: и системные партии могут поддавить, так как местные элиты могут использовать их для раскачки протестов против губернаторов. На местах есть вопросы к любому политическому протесту», — заявляет собеседник, сотрудничавший с володинским политическим блоком администрации президента.

Реакция Кремля на протест зависит от того, к какой группе его отнесли. «К гражданскому пытаются подобрать ключи», — говорит один из собеседников «Медузы», и остальные с такой формулировкой согласны. «Ключи» эти могут быть разными: значительные (как в случае со строительством храма в Екатеринбурге) или частичные уступки протестующим (например, уменьшение транспортного налога в Калининграде, освобождение журналиста Голунова с последующей отставкой генералов МВД), а также мягкое объяснение протестующим правоты власти.

«[Последнее] неплохо работает в случае экологических протестов. Ядро активистов везут в тур на похожее [промышленное] предприятие в Европе или развитой стране Азии, показывают, как там все хорошо — а там и правда все хорошо. Людей селят в хорошей гостинице с хорошим питанием, у них возникают положительные эмоции. Потом активисты возвращаются и абсолютно искренне убеждают жителей: все будет в порядке», — описывает одну из схем работы с протестующими технолог, близкий к администрации президента в володинские времена. По его мнению, этот способ достаточно успешен еще и потому, что «экологическую опасность часто преувеличивают».

В 2011-2016 годах для перехвата протестной повестки часто использовался Общероссийский народный фронт. «Его представители могли прийти на митинг, выдвигать лозунги, жестко критикующие власть, — их начинали показывать по ТВ. В особо проблемных случаях они даже технику [строительную] останавливали. Люди видели: есть активисты, которые готовы за них бороться, и основная масса протестующих спокойно уходила домой», — объясняет собеседник механизм перехвата повестки. 

Еще одна технология — «мариновать протест». «Не препятствовать ему, согласовывать акции, но и не идти навстречу [требованиям протестующих]. Пиковая явка бывает большой, может держаться пару акций, а потом начинает спадать: ходим-ходим, а результата нет», — примером такой «мариновки» собеседник «Медузы» считает акции на Болотной-Сахарова 2011-2012 годов. Как одна из разновидностей приема — постановка на паузу проблемного вопроса и возвращение к нему после того, как острая фаза протеста утихнет. Так произошло с акциями по поводу строительства платной трассы Москва — Санкт-Петербург через Химкинский лес. В 2010 году президент Дмитрий Медведев приостановил проект, но потом стройка возобновилась.

С протестами власти борются, в том числе, и циничными методами — давлением на отдельных активистов лично. «Организаторам создаются проблемы — в быту, на работе, даже с силовиками. Понятно, что человек переключается на решение своих личных проблем», — говорит человек, работавший в президентской администрации во времена Суркова. О том, что эти методы использовались и при других кураторах внутренней политики Володине и Кириенко, говорят другие собеседники «Медузы».

Решение о силовом противодействии несанкционированному протесту, если он отнесен не к политическим, а гражданским, по словам собеседников «Медузы», принимается в Кремле непросто. «За столом сидят региональные силовики и губернатор. В интересах главы субъекта — быстрее избавиться от толпы на улице. После разгона остается, как правило, кучка самых стойких — их можно задержать. Но силовики не торопятся разгонять — в случае чего ответственными будут они, а не губернатор. Поэтому они отвечают: мы подождем санкции от нашего руководства, если у вас все решено на самом верху по разгону, звоните [министру внутренних дел России Владимиру] Колокольцеву, он перезвонит нам, какие проблемы», — описывает стандартный сценарий бывший кремлевский чиновник. С несанкционированным политическим (то есть несистемным) протестом такие решения принимаются проще: «Это в основном винтилово, иногда с демонстрацией по ТВ».

В случае любой крупной акции чиновники кремлевской администрации регулярно звонят властям субъекта федерации, спрашивают о развитии ситуации и дают советы, что делать. Если протест сложный, им начинает заниматься специально прикрепленный чиновник, который выезжает на место. «При Володине любое решение по мало-мальски важным ситуациям принималось непосредственно в Кремле, региональным властям разъяснялся каждый шаг. Сейчас такого нет», — уверяет источник «Медузы», близкий к внутриполитическому блоку времен Володина. Собеседник, близкий к нынешнему руководству АП, уверен, что этот механизм по-прежнему работает: он уточняет, что схема командирования в проблемный регион московского эмиссара действовала и до Вячеслава Володина, и сейчас.

Как чиновников отучили использовать митинги в своих целях

Сразу несколько собеседников «Медузы» в разговоре о массовых выступлениях последнего десятилетия и о способах реагирования Кремля назвали одним из самых ярких и незаслуженно забытым протест в Калининграде в 2009-2010 годах. На том примере центральные власти объяснили региональным чиновникам, что те не могут использовать стихийные протесты для борьбы друг с другом в соревновании за власть.

В январе 2010 года на центральную площадь Калининграда вышли 13 тысяч человек, они выступали против повышения транспортного налога. Вышедших на улицу было в разы больше тогдашних московских Маршей несогласных, обычно вызывавших беспокойство у Кремля. Протест был не только социальным, но и политическим: митингующие требовали отставки Владимира Путина с поста премьер-министра России.

Один из организаторов выступлений — Соломон Гинзбург, который был тогда депутатом областной думы — вспоминает, что даже после декабрьского митинга (2009) Кремль не понял масштабов протеста и того, насколько радикальными были требования. «Нам звонили какие-то клерки из АП, вызывали в силовые ведомства, но там не пугали — журили, говорили, что мы льем воду на мельницу НАТО», — рассказывает Гинзбург.

По его словам, тогдашнего калининградского губернатора Георгия Бооса вызывали и в полпредство в Северо-Западном округе, и в администрацию президента: «Он гарантировал, что больше таких протестов не будет: вместе с „Единой Россией“ он объяснит, что транспортный налог нужен для наполнения бюджета, чего раньше не сделали, — и все будет в порядке». После 13-тысячного митинга в регион приехал глава управления внутренней политики администрации президента Олег Говорун, который за закрытыми дверями поговорил с организаторами протеста — Соломоном Гинзбургом, депутатом Калининградской городской думы Арсением Махловым и общественным активистом Константином Дорошком.

«Митинг 30 января проходил при 17 градусах мороза, сильном ветре — я простудился. 31 января мне стали звонить разные люди из Калининграда и Москвы и говорить, что неплохо было бы явиться в АП для беседы. Простуда придала мне злости и драйва, и я отказал: если кому надо, пусть сам приезжает. 2 февраля мне позвонил федеральный инспектор в регионе и сообщил, что завтра приедет Олег Говорун», — рассказывает Гинзбург.

Он так характеризует сложившуюся тогда в регионе ситуацию: «АП проморгала митинг из-за Бооса. Он же был уверен, что ничего не будет — выйдет пара сотен человек и все, со мной демонстративно перестал здороваться. В день митинга он демонстративно улетел отдыхать на Мадейру. Когда ему по поводу митинга позвонил Сурков, губернатор отнекивался — да там, наверное, несколько человек стоят, Сурков ответил — 13 тысяч, Боос сразу вернулся в область». Бывший сотрудник администрации президента в разговоре с «Медузой» уточняет, что звонил губернатору не сам Владислав Сурков, а один из его подчиненных.

Прилетевшего в Калининград Говоруна, по словам Гинзбурга, особенно интересовало появление политических лозунгов на митинге, больше всего — требование отставки Владимира Путина. Глава кремлевского управления внутренней политики спрашивал собеседников подробно и слушал внимательно. После визита чиновника транспортный налог был снижен, из администрации области были уволены наиболее одиозные чиновники, Контрольно-счетную палату региона сформировали с учетом мнения оппозиции.

«Отставки Бооса мы не требовали, хотели его припугнуть. Какой смысл требовать отставки, если губернаторов назначают? На завтра прислали бы нового — может, дуболома, который в сто раз хуже Бооса, а он стал прислушиваться к людям в итоге — после протестов его поведение нас устраивало», — рассуждает Гинзбург.

Однако летом 2010 года полномочия Бооса центральные власти не продлили (тогда губернаторов назначал президент). Гинзбург считает, что из-за излишней либеральности губернатора: «Был создан прецедент диалога с оппозицией, который сочли нежелательным. Мне говорили, что был сценарий разгона митинга, но Боос не хотел крови и не стал вызывать ОМОН из Майкопа. Кто этого хотел? Кремль? Лубянка? Не знаю», — рассуждает Гинзбург.

Бывший сотрудник администрации президента уверяет, что в числе лиц, заинтересованных в проведении митинга, был занимавший тогда пост полпреда президента в Северо-Западном федеральном округе Илья Клебанов. «Организаторы [акции] спокойно агитировали, приходили на предприятия, в том числе крупные. У полпреда возникла взаимная неприязнь с Боосом, он так хотел повлиять на его отставку. В итоге убрали обоих, хотя калининградские организаторы не хотели, чтобы Боос уходил. Нужно было показать, что так делать [использовать уличную активность для борьбы за аппаратное влияние] нельзя», — объясняет он.

Соломон Гинзбург и другие организаторы митинга Арсений Маслов и Константин Дорошок были избраны в новый созыв облдумы в 2011 году. В 2016-м времена в регионе настали менее либеральные — и депутаты-оппозиционеры не переизбрались. Гинзбург уверен, что сегодня и протест организовать не получилось бы: подготовку к митингу, которая десять лет назад велась открыто, постарались бы пресечь силовыми средствами. «Тогда оппозиционный блок был серьезно представлен в облдуме, мы могли попасть на региональное ТВ — не часто, но тотальных „черных списков“ не было», — добавляет Соломон Гинзбург.

О том, что теперь силовые методы применяются часто, хоть и избирательно, говорят и недавние протесты. Несмотря на то, что власти Екатеринбурга после заявления президента начали вести переговоры с недовольными строительством храма и организовали опрос горожан, Следственный комитет возбудил уголовное дело о массовых беспорядках. В Архангельске возбуждено дело по так называемой «дадинской статье» на одного из организаторов митингов Андрея Боровикова. «Все должны понять, что стихийные акции, которые нарушают законы, система не признает и считает очень опасными, хотя повод [для протестов] могут устранить, — отмечает близкий к Кремлю источник „Медузы“. — Такой [несанкционированный] протест — это не норма».