Хорошие люди выгорают Государство не справляется с поддержкой приемных семей — и ужесточает для них правила. Репортаж «Медузы»

17 августа стало известно о законопроекте, который может изменить принятые в России правила усыновления. Так, согласно документу, будущие родители должны будут проходить «психологическое обследование», а количество детей в семьях, берущих детей под опеку, будет ограничено тремя (иными словами, если у семьи, например, уже есть один свой ребенок, они смогут усыновить не больше двух детей). Сейчас в России формально существует и подготовка родителей к новой жизни, и их психологическое сопровождение в сложных ситуациях — однако эта система работает эффективно далеко не всегда: по официальным данным, примерно каждый десятый ребенок, переданный на воспитание в семью, по тем или иным причинам возвращается в детский дом. Специально для «Медузы» журналист проекта «Четвертый сектор» Михаил Данилович выяснил, как государство работает с приемными родителями — и почему эта работа нередко заканчивается тем, что они отказываются от детей.

Имена некоторых героев материала изменены по их просьбе.

В 2014 году жительница Пермского края Оксана взяла под опеку двух девочек семи и одиннадцати лет — дочерей своей сестры, страдавшей алкоголизмом. В тот момент с детьми обычно оставалась их прабабушка, которой было больше восьмидесяти лет, — и вскоре у них начались проблемы. «Старшая девочка больше чем по полгода прогуливала школу. Младшая никогда вообще не ходила в садик, — вспоминает Оксана (ей тогда было за тридцать, у них с мужем подрастала родная дочь). — Выбор был — или детский дом, или я их беру».

Через некоторое время чиновники из органов опеки и попечительства отправили в семью Оксаны психологов. По закону государство должно контролировать условия жизни в замещающих семьях, регулярно навещая их, — а если семью признают нуждающейся, составлять индивидуальную программу, в соответствии с которой детей и родителей будут регулярно навещать психологи и соцработники.

Теоретически первый этап «оценки» семьи — «социально-психологическое обследование» детей и консультация с родителями. Но, как рассказывает Оксана, две девушки, присланные опекой, никаких обследований не проводили — и даже не проходили внутрь ее квартиры. Они просто просили подписать пустые бланки актов выполненных работ (женщина подписала, — по ее словам, боялась, что иначе детей у нее отберут) и интересовались, есть ли к ним вопросы.

Вопросы были. Проблемами с учебой все не ограничилось: младшая дочь постоянно воровала у старшей вещи и деньги, а старшая резала себе руки — говорила, что так ей «легче», потому что физическая боль заглушает душевную. Когда Оксана попыталась поговорить об этом с психологами, те сказали, что все в порядке: дети переживают разрыв с кровной матерью; все через некоторое время пройдет само.

Через три года, убедившись в том, что ничего само не проходит, Оксана обратилась в общественную организацию «Территория семьи», которая помогает семьям в разных трудных ситуациях, — и они прислали своего психолога. Та по-своему объяснила младшей девочке, что брать чужое нехорошо: предложила отдать свою любимую вещь другому человеку, а потом обсудила с ней, что она чувствует. Со старшим ребенком специалисты работают до сих пор. Делают это люди из той же «Территории семьи» — работу государственных психологов Оксана считает несерьезной.

Семья для ребенка

По подсчетам московского благотворительного фонда «Семья», который занимается проблемами сиротства, в конце 2012 года — после принятия так называемого закона Димы Яковлева, запретившего гражданам США усыновлять детей из России, — количество российских сирот, устроенных в российские семьи, резко увеличилось. В 2015 году 73% детей, оставшихся в тот год без попечения родителей, нашли себе новую семью; в предыдущем десятилетии таких обычно было чуть больше половины.

Размещение детей в семьях, а не интернатах государство считает приоритетом и регулярно отчитывается о достигнутых успехах. По данным Росстата, около 90% детей, оставшихся без родителей — а это больше 500 тысяч человек, — воспитываются именно в замещающих семьях; в Пермском крае, согласно официальной статистике, 94% всех сирот края живут в новых домах. Еще 49 тысячам по всей России ищут новую семью, — но эта цифра уже в два с половиной раза меньше, чем шесть лет назад, заявила в апреле 2018 года вице-премьер Ольга Голодец.

Сейчас судьбу детей, оставшихся без попечения родителей, решают либо органы опеки и попечительства, либо — в случае усыновления — суд, рассматривающий заявление потенциальных родителей. Согласно Семейному кодексу, ребенка могут передать любому совершеннолетнему дееспособному человеку, который не имеет судимости за некоторые преступления, не заключал однополый брак в другой стране, а также не страдает хроническим алкоголизмом, наркоманией или рядом других заболеваний. В документе также указано, что чиновники и суд должны учитывать «нравственные и иные личные качества» кандидата — и желание самого ребенка, «если это возможно».

Ключевая проблема нынешней системы усыновления, как считают собеседники «Медузы» из организаций, работающих с проблемами сиротства, заключается в том, что взрослые ищут себе детей — хотя правильно было бы делать наоборот. В качестве примера психолог московского благотворительного фонда «Измени одну жизнь» Елена Мачинская приводит случай из своей практики: 14-летний мальчик, оказавшись в приемной семье, изнасиловал четырехлетнюю девочку, которая жила в этом доме с рождения. Как вспоминает Мачинская, подросток не сразу понял, в чем проблема: «У нас в детдоме все так делали, и со мной тоже», — сказал он.

Психолог уверена, что подобных случаев можно было бы избежать, если бы государство искало «семью под ребенка» — тогда мальчик мог бы оказаться рядом с ровесниками или более старшими детьми, с которыми отношения складывались по-другому и «за которыми он бы тянулся». 

Как рассказывает Светлана Строганова — она возглавляет родительский клуб при московском благотворительном фонде «Арифметика добра», — несколько лет назад она хотела взять в семью приемного мальчика-подростка, но, «слава богу, пошла к психологам», которые указали ей, что у живших в семье пятилетней девочки и еще одного подростка-тинейджера могут возникнуть с этим проблемы. В итоге женщина отказалась от своей идеи, а мальчик попал в семью, где у него появился один взрослый старший брат. Как считает Строганова, он «оказался на своем месте»: именно так, на ее взгляд, должна выглядеть подготовка семей специалистами.

По закону приемные родители также должны предварительно пройти специальные курсы, получив сертификат: занятия длятся от 30 до 80 часов в зависимости от региона и должны научить взрослых разбираться в юридических и психологических аспектах жизни замещающих семей. Но, по словам Алевтины Головашкиной, директора калужского государственного центра «Содействие», который организует такие курсы, сертификаты фактически дают всем — хотя учиться иногда приходят «неадекватные люди». «Это их [родителей] выбор, это не мы [решаем]», — объясняет она. Головашкина видит свою задачу в том, чтобы заставить взрослых задуматься, в силах ли они воспитывать приемных детей. И считает хорошим показателем то, что пятая часть посетителей курсов отказывается от своих планов.

Приемные родители, с которыми говорила «Медуза», посещали курсы подготовки в Пермском крае — они занимали два вечера в неделю в течение трех месяцев; в группах на одного преподавателя приходилось от 15 до 30 человек. По словам одной из матерей, ей было важно, чтобы уже после того, как новый ребенок окажется в ее семье, она «могла прийти к тому же человеку, который вкладывал мне в голову базовые вещи [за дополнительной поддержкой и экспертизой]», — однако такая возможность не предусматривалась. Не шла на курсах речь и об особенностях воспитания детей с инвалидностью.

Президент московского благотворительного фонда «Волонтеры — в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская добавляет: «В трудной ситуации человек может даже не вспомнить о каких-то вещах, о которых ему рассказывали на курсах за год-два до этого». По ее мнению, психологическое сопровождение семей после того, как в них появляются приемные дети, не менее важно, чем предварительная подготовка к родительству.

Уполномоченный по правам ребенка в Свердловской области Игорь Мороков говорит, что только в последнее время родителей начали учить «выстраиванию взаимоотношений», а не просто правильной работе с документами. Тем не менее, уверен омбудсмен, этого недостаточно, и государство должно обеспечивать сопровождение приемным родителям; в первую очередь — психологическое.

Субподрядчики по эмоциям

По закону за психологической поддержкой в органы попечительства может обратиться любая семья. О том, что такая помощь особенно необходима семьям, где живут приемные дети, отдельно говорилось в указе о мерах по защите сирот, который президент России Владимир Путин подписал в 2012 году вместе с «законом Димы Яковлева»: документ среди прочего предписывал создать механизмы «правовой, организационной и психолого-педагогической поддержки» приемных родителей.

Устроена эта поддержка в разных регионах по-разному: иногда этим занимаются психологи, предоставленные государством, иногда власти региона отдают эти услуги на откуп частным компаниям. Последний вариант работает в Пермском крае — для каждого муниципального района компанию, которая будет предоставлять психологов, выбирают на открытом конкурсе.

В последнем таком конкурсе участвовали, в частности, фирмы «Менеджмент Консалтинг» и «Возрождение». «Медуза» договорилась о встрече с Галиной Шаравьевой, директором первой, — но на интервью вместе с ней пришла и руководитель «Возрождения» Елена Ненюс. Женщины мотивировали это тем, что хорошо знают друг друга по совещаниям в пермском министерстве соцразвития; сейчас «Возрождение» работает у компании-конкурента как субподрядчик.

Как рассказывает Шаравьева, в «Менеджмент Консалтинг» один психолог в среднем обслуживает 40 семей, навещая их с периодичностью от раза в месяц до раза в квартал; та же ситуация и в «Возрождении».

В Перми существует региональный стандарт предоставления услуг сиротам и их приемным родителям — однако Ненюс признает: зачастую прописанного в нем объема поддержки недостаточно. Так, на «восстановление отклонений и нарушений эмоционального состояния» отводится максимум три полуторачасовых занятия. «За три месяца вывести ребенка из кризисной ситуации нереально, — говорит Ненюс. — По максимуму что можем, то и делаем». По словам психолога фонда «Измени одну жизнь» Елены Мачинской, кризисная ситуация требует как минимум еженедельных занятий.

Собеседники «Медузы» уверены: существующая система поддержки приемных родителей неспособна решить их реальные проблемы. По мнению президента санкт-петербургского благотворительного фонда «Родительский мост» Марины Левиной, психолог должен быть прикреплен к семье заранее — еще на курсах для будущих приемных родителей: «Тогда дальше не будет проблем: ты хорошо знаешь семью, и она тебе доверяет». «Если ты приходишь, а доверия нет, то тебя впустят, но тебе покажут лакированную картинку», — подтверждает клинический психолог, координатор московского благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Алена Синкевич.

Заместитель министра социального развития Пермского края Надежда Подъянова сказала, что у нее к фирмам, которые оказывают психологическую поддержку замещающим семьям, претензий нет. «В части выходов [в семьи] и того объема [услуг], который положен, — все оказывается», — говорит чиновница. По ее словам, сами семьи тоже не жалуются: «Я приемным семьям всегда говорю: „Вы — главные контролеры качества услуги“». В качестве доказательства своего тезиса Подъянова приводит аргумент: родители приемных детей исправно ставят подписи в актах выполненных работ.

Не заходи сюда

В начале 2018 года 45-летняя Мария из одного из прикамских сел взяла из детского дома брата и двух сестер десяти, восьми и шести лет. У женщины и ее мужа было свое хозяйство — коровы, свиньи и куры; с супругами уже жили родные дочери семи и пяти лет (младшая — с синдромом Дауна) и двухлетняя удочеренная девочка, тоже с синдромом Дауна. «Мы поняли, что раз у нас получилось [с одной приемной дочерью], мы можем взять еще», — объясняет женщина и добавляет: к тому же старшая дочь просила, чтобы в семье появилась ровесница. Одиноких девочек примерно нужного возраста Мария в банке данных сирот не нашла, поэтому и оформила опеку на троих сразу.

Родная мать детей за несколько месяцев до этого погибла: насколько известно Марии, она «была на природе и замерзла». Месяц, пока искали тело, дети жили во временном приюте, а потом оказались в детском доме.

За трех несовершеннолетних полагались деньги от государства: ежемесячное вознаграждение плюс сумма на содержание (в Пермском крае сейчас первая сумма составляет чуть больше 3800 рублей и может увеличиваться в зависимости от возраста детей и наличия у них инвалидности; вторая варьируется от 7500 до 12100 рублей). Женщина уверяет: дело не в деньгах — но компенсация, конечно, важна. «Мне 45, мужу 56, — рассказывает Мария. — У нас двое детей-инвалидов. С точки зрения работодателя мы очень сложные работники, потому что у детей реабилитация минимум два раза в год, по месяцу, а еще у нас дополнительный выходной день за ребенка-инвалида. Вот вы учились журналистике, у вас получается, вам кайфово. А мы умеем детей воспитывать. Хотели и дальше этим заниматься, не портя настроение никому из работодателей».

Женщина вспоминает, что как только новые дети оказались в доме, приемная девочка зашла в одну из комнат, сказала: «Не заходи сюда!» — и закрыла дверь.

Потом конфликтов стало больше: например, девочки ругались из-за кукол и мягких игрушек. Однажды, когда родная дочь вернулась от бабушки, приемная начала тыкать ей пальцем в глаз. Мальчик, — как предполагает Мария, по примеру кровного отца — бил родных сестер. «Первое время мы не знали, как сделать так, чтобы они не ругались, — вспоминает женщина. — Предлагали рисовать, но тут выяснилось, что младшая девочка рисовать не умеет».

Были проблемы и с учебой. «С мальчишкой мало того что мы на пальцах в четвертом классе считаем: он пропускал много [занятий], — так он еще не всегда понимает, о чем идет речь, раньше жил в национальной деревне», — продолжает женщина. Ходить на учебу дети боялись: как они объяснили Марии, из-за того, что в прошлой школе их называли «детдомовскими».

В конце концов Мария решила, что ей нужна помощь, — и написала заявление о том, чтобы ей предоставили социальные услуги, в органы опеки. Как женщина объясняет «Медузе», она надеялась на специалиста, который подскажет ей «какие-то алгоритмы построения отношений». В итоге к ее семье приставили педагога и психолога, но на то, чтобы встретиться с ними, ушло два месяца — столько времени потребовалось на оформление документов и заключение договоренностей между государством и частной компанией, которая занималась сопровождением. Заместитель министра социального развития Пермского края Надежда Подъянова в разговоре с «Медузой» назвала такой срок «ненормальным абсолютно».

К тому моменту, как специалисты наконец смогли встретиться с семьей, Мария «уже не понимала, о чем мне с ними разговаривать» — с самыми острыми вопросами она уже разобралась сама. Например, сходила в сельскую школу и поговорила с педагогами и другими учениками. «Ребят приняли хорошо, — рассказывает женщина. — С учителями договорились, что если нужно — я всегда приду».

Еще через месяц специалисты органов опеки поговорили с самими приемными детьми — сначала пришли домой познакомиться, потом пригласили в офис, где старшие дети прошли компьютерные тесты, а младшая нарисовала рисунок. «Сказали, что мои дети сангвиники, — вспоминает Мария. — А у меня — проблема с обучением. Скажите тогда, как учить сангвиника?» По словам Марии, сейчас «острота» в семье снизилась, приемные дети стали называть их «мама» и «папа».

Со схожими проблемами с органами попечительства столкнулась и еще одна жительница Пермского края — 50-летняя Валентина. Последние восемь лет она опекает внука: его мать до 2018 года находилась в колонии по статье, связанной с незаконным приобретением и хранением наркотиков, и пока не восстановлена в правах. Мальчику 12 лет; бабушка говорит, что ребенок «отбивается от рук»: не слушается, капризничает, приносит из школы двойки, отвлекает от уроков одноклассников.

Четыре года назад, когда мальчик пошел в первый класс, семью стали регулярно навещать «инспекторы» — так женщина называет психологов от органов опеки и попечительства. За это время они менялись четырежды. Помощи Валентина от них не дождалась, — по ее словам, они говорили ей, что «ребенок нормальный, просто очень гиперактивный, и, видимо, проблема в том, что он растет без родителей».

Женщина демонстрирует «Медузе» один из последних актов выполненных работ — он не заполнен, но по просьбе специалистов, присланных органами опеки, она документ уже подписала. Управляется с ребенком Валентина сейчас более традиционными методами. «Я [внука] только за счет своего характера сдерживаю, — рассказывает она. — Надо любить, чтобы это все терпеть, а мы его любим. [Хотя] бывает, даже порю. Тапкой могу отходить. Выпорю — и реву с ним, и целую его».

Не больше трех в семью

В последнее время разговоры о недостатках системы, связанной с замещающими семьями, стали возникать на федеральном уровне. Уполномоченная по правам ребенка в Санкт-Петербурге Светлана Агапитова в своем отчете за 2017 год написала, что еще за пять лет до того «было понятно, что если не изменить подход к организации сопровождения опекаемых детей, статистика будет только ухудшаться»; сразу несколько детских омбудсменов из разных регионов рассуждали в разговорах с «Медузой» о том, что система нуждается в реформе. Правда, пока речь идет главным образом не столько о поддержке родителей и детей, сколько о том, что детей помещают в неправильные семьи.

Дискуссии способствовало и несколько громких сюжетов о приемных семьях, появившихся в СМИ. В начале 2017 года обсуждали семью Михаила и Светланы Дель из Москвы, которые воспитывали восьмерых приемных и четверых усыновленных детей. После того как воспитатели в детском саду, который посещал один из сыновей Делей, заметили на его теле синяки, органы опеки забрали из семьи и самого мальчика, и большинство других детей — чиновники объясняли это соображениями безопасности. Суд признал Михаила Деля виновным в нанесении побоев и приговорил к 90 часам обязательных работ.

По словам собеседников «Медузы», знакомых с семьей, шестерых детей Делям так и не вернули — некоторые из них после нескольких месяцев в приюте уже нашли себе новых родителей. «Это история не про злодеев, — считает клинический психолог Алена Синкевич. — А про то, как в общем очень хорошие люди выгорают и боятся обратиться с проблемами к специалистам».

Зимой 2018 года уголовное дело возбудили против других приемных родителей — в Наро-Фоминске трехлетний мальчик, до того взятый на попечение в семью, умер в больнице; у него обнаружили закрытую черепно-мозговую травму и ушибы на теле. Следователи завели дело не только против родителей (о покушении на убийство), но и о халатности работников органов опеки (в Следственном комитете не ответили на запрос «Медузы» о нынешнем статусе этих уголовных дел).

Представитель Следственного комитета Светлана Петренко тогда заявила, что «назревают определенные вопросы к механизму передачи детей в приемные семьи и системе контроля над ними». Как рассказала «Медузе» председатель московской некоммерческой организации «Союз приемных родителей» Наталья Городиская, вскоре после этого в министерстве просвещения прошла встреча, на которой говорили о необходимости разработать новые стандарты подготовки приемных родителей.

В августе 2018 года к вопросам Следственного комитета присоединилась министр просвещения Ольга Васильева. Заявив, что детям ищут новые семьи «очень небрежно», она пообещала «ужесточить подбор так называемых родителей». На следующий день был обнародован законопроект, который предлагает сделать обязательным «психологическое обследование» кандидатов и тех, кто живет с ними. Также семья не сможет взять на воспитание ребенка, если после этого детей в ней станет больше трех — исключения предусмотрены, только если в семью берут братьев и сестер. В пояснительной записке к документу говорится, что такое ограничение «будет способствовать более успешному воспитанию и образованию детей» и позволит уменьшить количество возвратов детей в учреждения.

Законопроект о приемных семьях вызвал большой шум в СМИ и соцсетях — и через несколько дней Ольга Васильева выступила против идеи ограничения числа приемных детей в семьях. Она сказала, что документ был составлен в министерстве образования и науки и не был согласован с министерством просвещения и с ней лично (в тексте законопроекта именно министерство просвещения указано в качестве его исполнителя). При этом министр пообещала продолжить работу над новым законом, «нацеленным на совершенствование системы подбора приемных родителей».

По мнению Светланы Строгановой из родительского клуба «Арифметика добра», в случае, если нововведения будут приняты в нынешнем виде, от них пострадают в первую очередь «проблемные» дети — инвалиды и подростки: по опыту женщины, их обычно готовы брать именно многодетные семьи.

В 2016 году сама Строганова, которая к тому моменту уже жила с тремя детьми, взяла из детского дома пятилетнюю девочку с ДЦП, врожденным пороком сердца, умственной отсталостью и другими заболеваниями. Ребенок не мог ходить — только ползал по полу и не разговаривал. Как вспоминает Строганова, остальные дети тоже начали ползать. «Три недели все в доме ползали, — вспоминает женщина. — А потом они начали тянуть ее на свой уровень». Сейчас девочка начала и ходить, и разговаривать — Строганова считает, что причиной тому стала именно большая семья.

Как «отменяют» детей

В 2013 году 43-летняя жительница Пермского края Наталья оформила попечительство над 15-летним подростком. Опыт общения с сиротами у нее к тому времени уже был: раньше женщина помогала проводить для них благотворительные акции и около года, как сама говорит, «работала приемным родителем» — воспитывала приемных детей. Среди них были и те, у кого был второй опекун, — с ним у нее было оформлено раздельное проживание.

Так было и с новым мальчиком, который продолжал жить с родной бабушкой. Впрочем, как рассказывает Наталья, родственница с подростком уже не справлялась — он часто уходил ночью из дома, месяцами прогуливал школу. Если бы Наталья не стала его вторым попечителем, подростка отправили бы в детский дом.

Справиться с мальчиком не смогла и она сама. Ко всему прочему, он вскоре начал употреблять наркотики. Женщина обратилась за помощью в орган опеки. «Я хотела, чтобы не только я думала, что с ним сделать, — объясняет она. — Очень нужен был психолог, потому что с ним надо было работать, нужен какой-то алгоритм действий». Несколько месяцев чиновники говорили, что передали документы в коммерческую компанию по сопровождению и что оттуда должны перезвонить, но звонка Наталья так и не дождалась. В итоге через год она убедила приемного сына переехать в приют при православном храме в другом городе, где у него появился новый попечитель. Там, по словам женщины, к подростку смогли найти подход: он отказался от наркотиков и занялся конным спортом.

По официальным данным, сейчас примерно каждый десятый ребенок, взятый на попечение, возвращается из семей обратно под опеку государства — это около 5,5 тысячи человек ежегодно. Происходит это чаще всего по двум сценариям: либо от детей отказываются сами опекуны, либо их забирает из семьи государство, считая, что новые родители небезопасны для детей (именно это произошло с семьей Дель). Может отказаться от новой семьи и сам ребенок — для этого ему нужно просто написать заявление.

Статистика таких случаев — формально они называются «отменами» и «возвратами» — в разных регионах России ведется по-разному. Так, детский омбудсмен в Пермском крае Светлана Денисова заявляла о 24 отменах и возвратах за 2017 год, ссылаясь на данные регионального министерства соцразвития. Как выяснила «Медуза», это число учитывает лишь случаи, когда чиновники отстраняли родителей от опеки, — но не случаи, когда сирот возвращали государству по просьбе приемной семьи или самих детей: таких, по данным того же министерства, в Пермском крае в 2017 году было в пять раз больше — 120.

Как утверждают в разговоре с «Медузой» два бывших сотрудника органов опеки (один из Москвы, другой — из Пермского края, оба уволились в этом году), даже цифры, учитывающие все возвращения детей, могут лукавить. По их словам, далеко не после каждого фактического возврата ребенка оформляются соответствующие бумаги: зачастую чиновники стараются как можно скорее найти для подопечного новый дом — и затем просто заменяют в уже составленных документах имя опекуна. Директор благотворительного фонда «Семья» Михаил Пименов также сталкивался с такими случаями: по его словам, «грамотный специалист» «может изменить опекуна, и тогда это не возврат».

Судя по всему, остался неучтенным государством и случай Натальи: формально документов об «отмене» она не подписывала — просто договорилась с подростком о смене попечителя.

Обнять, взъерошить голову

Валерии Кочешовой недавно исполнилось 19 лет — она носит джинсы и черную майку, много улыбается, смотрит на собеседника цепким взглядом, который иногда становится как будто растерянным. Став совершеннолетней, Кочешова начала жить одна — сейчас она снимает комнату в Перми, получая пенсию от государства, и пытается найти работу; до того она училась в политехническом техникуме в Краснокамске, но бросила — «отношение учителей было не очень-то». Детство девушка провела в четырех учреждениях для сирот — и семи семьях. Одни родители отказывались от нее сами; от других она убегала.

Мать Кочешовой лишили родительских прав, когда девочке было полгода; своего отца она никогда не видела и не знает, кто он. Первые годы жизни Кочешова провела в детском доме, а когда ей было четыре года, ее взяла на воспитание приемная семья из Березников. Как девушка вспоминает теперь, проблемы начались, когда она пошла в школу и стала приносить оттуда плохие оценки — всякий раз, когда это происходило, новые родители брались «за скакалку». Уходя из дома, они запирали дочь в комнате, оставляя внутри горшок. Иногда, вспоминает она, приходила «проверка» — один человек «из опеки» (чиновники должны проверять условия жизни в приемных семьях один раз в первый месяц, раз в квартал в течение первого года, потом — раз в полгода): тогда в ее комнату приносили телевизор, а дверь оставляли открытой.

На выходные Валерия иногда оставалась у родной бабушки — и рассказывала всю правду о приемных родителях. Когда девочке было десять, женщина забрала ее к себе, но к тому времени, как говорит Кочешова, ее «характер уже был сформированный» — и вынести его родственница не смогла. Бабушка написала отказ от опеки, и Кочешова опять попала в детский дом.

Потом было несколько семейно-воспитательных групп, детских госучреждений и приемных семей. Очередные новые родители, к которым Кочешова попала, когда ей было 15 лет, оказались очень религиозными, — например, заставляли подростка перед завтраком есть просфору, подразумевая, что, если девочка этого не сделает, ее лишат и обычной еды. В какой-то момент девушка устроила голодную забастовку — а потом сбежала из семьи насовсем: по ее словам, прошла в сырых сапогах 60 километров от поселка, где жила, до Перми. Три дня она провела у подруги, а потом ушла в уже знакомый ей социально-реабилитационный центр «Дом надежды». Как утверждает Валерия, там ее встретили словами: «Снова ты?»

Через некоторое время из «Дома надежды» Кочешову отправили в семейно-воспитательную группу Марины Опалевой, расположенную в прикамской деревне Лисья. Опалева — единственная из бывших попечителей, с которой Кочешова по-прежнему поддерживает отношения. Девушка вспоминает: Опалева общалась с ней «с уважением, с любовью, со всей добротой — мы всегда говорили как подружки». Опалева подтверждает: она старалась общаться с подростком «на равных». По ее словам, пока Лера жила в Лисьей, она бросила курить и начала «более или менее» учиться. Женщина признает, характер у Кочешовой был «нелегкий», но убеждена, что любой ребенок поддается воспитанию, если к нему относиться «нормально»: «Элементарно — обнять, взъерошить голову, чтобы [она] поняла, что она не изгой».

Кочешова провела в Лисьей несколько месяцев. Задержаться там дольше она не могла: семейно-воспитательные группы — временная форма устройства (сроки пребывания устанавливаются индивидуально, но, по словам Опалевой, обычно составляют не больше четырех месяцев). Когда Лера уезжала, она плакала.