«Ну, мать, ты даешь. Ты же мазохистка» Кто такие православные психологи и как они помогают верующим

В 2016 году в России было зарегистрировано более ста тысяч человек с депрессией — это около 0,07% всех россиян. На самом деле их число может быть намного больше: часто люди не обращаются за психологической или психиатрической помощью, считая, что «справятся сами». Верующие привыкли в такие моменты искать утешения в Церкви, хотя она, как кажется, далека от науки и оперирует понятиями «души», «искупления», «греха». На самом деле вера и психотерапия не всегда противоречат друг другу. Специально для «Медузы» Юлия Дудкина выяснила, кто такие христианские психологи, где искать психологической помощи верующему человеку — и как психотерапевты помогают самим священникам.

Весной 2017 года Евгения решила пойти к психологу. За несколько месяцев до этого она рассталась с мужем, у нее на руках были трое детей. Первое время она совсем не могла ничего делать и поняла, что не справляется с ситуацией, пора как-то себя вытаскивать. Женщина, к которой она обратилась, сразу завела разговор о сексе и посоветовала Евгении найти мужчину, чтобы «удовлетворить потребности».

Евгения — православная, ходит в церковь и причащается. Разговоры про «удовлетворение потребностей» показались ей неуважением к ее вере и жизненным принципам. «Тогда я решила найти психолога, который придерживается той же моральной позиции, что и я», — говорит она. Знакомые рассказывали ей про специалистку, которая называла себя православным психологом.

На консультации «психолог» почти не задавала вопросов: она выслушала историю Евгении, а потом сообщила: «Я продиктую молитву, а ты запиши ее и читай перед сном». У Евгении историческое образование, и она неплохо разбирается в фольклоре. С первых же строк она поняла, что ей диктуют не молитву, а заговор. «Заговор всегда связан с ритуалом — совершаемым или проговариваемым, — объясняет Евгения. — Тебе как будто гарантируется желаемое за выполнение этого ритуала. Молитвы такими никогда не бывают. Я отказалась записывать».

Тогда женщина стала предлагать погадать на картах или позвонить бывшему мужу — убедить его увеличить алиментные выплаты. Больше к специалистам она не обращалась.

Методы, одобренные церковью

В России рынок психотерапевтических услуг начал формироваться в 1990-е годы — и до сих пор не существует ни единой процедуры сертификации специалистов, ни обязательных требований к их уровню, ни государственного реестра. Выбрать квалифицированного психолога или психотерапевта из огромного количества предложений непросто. Многие боятся обращаться за психологической помощью именно потому, что есть риск наткнуться на непрофессионала.

Религиозным людям обратиться за психологической помощью бывает еще труднее. С одной стороны, профессиональные психологи и психотерапевты работают с пациентами вне зависимости от их взглядов и вероисповедания. С другой — есть научные школы и методы, которые церковь не одобряет. Это, например, гипнотерапия (поскольку терапевт в такой ситуации якобы получает власть над волей и сознанием человека) или классический психоанализ, то есть фрейдизм, где психологические конфликты объясняются сексуальными влечениями (правда, и в научных кругах классический психоанализ сегодня уже почти не практикуется). Поэтому религиозные люди иногда специально ищут психолога или психотерапевта, который придерживается того же вероисповедания. Как объясняет психолог Наталия Скуратовская, у таких людей бывают специфические проблемы, и их проще понять тому, кто мыслит в той же системе координат. Сама Скуратовская — православная, и к ней часто обращаются пациенты, ведущие активную церковную жизнь.

«Бывает, что человек уже много лет как воцерковлен, а ему становится все хуже. Грехи не получается побороть, а любовь к ближним не появляется», — говорит Скуратовская. Она объясняет это тем, что воцерковленность не всегда означает духовную жизнь, а может быть ее имитацией. По словам психолога, в таких случаях человек принимает внешние требования и придумывает себе образ, «рамку» — каким должен быть добросовестный христианин; пытается вписываться в эту роль. Однако разрыв между жизненными обстоятельствами и представлением о себе как об «идеальном православном» ведет к сложным внутренним конфликтам. «Из-за этого не выходит честно посмотреть на себя и окружающих, начать работать над собой и приблизиться к Богу. Это такое магическое восприятие себя — если отрицать в себе некоторые качества, то их как будто бы и нет», — объясняет Скуратовская.

Психолог приводит простой пример. Церковь тяготеет к патриархальному устройству семьи, но в современном обществе эта модель уже не всегда уместна — изменились и социальные, и экономические обстоятельства; все более актуальной становится партнерская модель отношений. Скуратовская говорит, что если навязывать себе и своей семье «правильное» поведение, это может привести к невротизации всех ее членов — и взрослых, и детей. Например, в таких семьях запрещено обсуждать секс — даже думать о нем может считаться стыдным. По статистике психолога, 80% подростков, воспитанных в такой семье, отказываются от церковной жизни, как только получают самостоятельность. Остальные часто вступают в ранние браки с такими же детьми из религиозных семей.

Другая проблема — магическое мышление. Некоторые прихожане идут в церковь за исполнением желаний и ждут вознаграждения за молитвы и поставленные свечки. «На определенной стадии развития мы все так мыслим, — говорит Скуратовская. — В возрасте примерно с двух до пяти лет обычно кажется, что есть некое всемогущее существо, и ты получишь от него все, что захочешь, если будешь хорошо себя вести. Некоторые вырастают, так и не избавившись от этого типа мышления, и с ним же приходят в церковь».

Русская православная церковь рассматривает психические заболевания «как одно из проявлений общей греховной поврежденности человеческой природы». Но РПЦ признает, что сводить все психические заболевания лишь к проявлениям одержимости неверно, и в их лечении допустимо использование клинических методов. Об этом говорится в «Основах социальной концепции русской православной церкви» — документе, отражающем официальную позицию Московского Патриархата в сфере взаимоотношений с государством и светским обществом. По мнению РПЦ, для психотерапевтической помощи «душевнобольным» эффективнее всего сочетать пастырскую и врачебную помощь — при разграничении сфер компетенции врача и священника.

«Психологическое образование помогало мне в работе, но очень не хватало психотерапевтической подготовки», — признается настоятель одного из храмов во Владивостоке, практикующий психотерапевт Ростислав Мороз. В 1990-х годах он получил психологическое образование, в 1998-м стал священником, а потом уже — психотерапевтом. Правда, он не сразу смог подобрать подходящее направление психотерапии: большинство распространенных методов ему, как священнику, не подходили.

В нулевые в России начала набирать обороты когнитивно-бихевиоральная терапия, которая помогает корректировать отношение к проблеме и поведение человека в сложной ситуации. Мороз утверждает, это очень эффективный метод, не противоречащий христианскому представлению о человеке, — хотя и признается, что других когнитивно-бихевиоральных терапевтов порой удивляет, когда их методы используют в Церкви. Сейчас Мороз входит и в московскую, и в петербургскую ассоциации когнитивно-бихевиоральных терапевтов.

По его словам, в храм приходит много людей с психическими проблемами, в основном с неврозами: «Они ищут помощи и утешения. Духовные средства хороши, но с их помощью не все можно исцелить, часто бывает нужна помощь профессионала». Очень важно учитывать состояние человека — например, в таинстве покаяния. Как объясняет Мороз, при тяжелом неврозе всегда происходит избыточное самокопание и «самоедство». Если от человека требовать тщательного исследования собственной греховности, это может сослужить дурную службу: человек фиксируется на собственной «плохости» и вместо облегчения души получает усиление невроза. Неправильным применением религиозных методов человеку можно и сильно навредить.

Постом и молитвой

Именно так произошло с Валентиной (имя изменено по просьбе героини). Голоса стали слышны ей шесть лет назад. Они говорили Валентине, что ей нужно что-то сделать или куда-то пойти. «Как-то раз голос сказал: „Иди в соседний дом и жди меня там через час“. Он звучал как будто не в моей голове, а со стороны, — рассказывает Валентина. — Я пошла, куда он велел». Что случилось дальше, она не помнит; известно только, что жители соседнего дома вызвали полицию, а потом Валентина оказалась в психиатрической больнице. Ей поставили диагноз — шизофрения.

«Такое сложно принять. Психиатры прописали таблетки, но, вернувшись домой, я перестала их пить и скоро опять попала в стационар, — вспоминает Валентина. — Даже тогда я не смирилась с диагнозом. Три года назад из города, где я снимала квартиру, я вернулась в родное село и отправилась в церковь — к батюшке».

На исповеди Валентина попросила у священника совета, но он ответил, что у нее нет шизофрении — это бесы над ней издеваются. Посоветовал читать «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся», соблюдать посты, регулярно исповедоваться и причащаться. «Я послушалась, — говорит Валентина. — Мне было так страшно, что я готова была следовать любому совету». Как раз тогда, после стационарного лечения, ей стало лучше. Она считала, что это помогают пост и молитва. Таблетки она не принимала. «Батюшка сказал, что люди в „овощном“ состоянии, которых я до этого видела в больнице, стали такими из-за лекарств, — говорит Валентина. — И что моя лечебница — в церкви».

Около года Валентина читала ежедневные молитвы, ходила на службы, причащалась и исповедовалась. «Моей дочери было шесть лет, и я водила ее в воскресную школу. Я постоянно общалась с матушками, которые там преподавали, — говорит Валентина. — Они говорили, что и мне, и дочке обязательно нужно поститься. По всем вопросам я звонила им или батюшке». В селе, где живет Валентина, церковь всего одна, и сравнивать ее не с чем. Ей казалось, что это нормально, когда глава прихода и матушки говорят прихожанам, как жить. «Сейчас мне кажется, что это было странно, — признает Валентина. — Священник в этой церкви очень властный, он велел всем прихожанкам выкинуть брюки и даже зимой ходить в юбках».

Без таблеток у Валентины снова начались галлюцинации. Когда умер сосед, которого она считала злым и неприятным человеком, ей казалось, что вокруг его дома «собрались бесы и провожают его». Она не видела их, но «как будто ощущала». В 2016 году, незадолго до Великого поста (в конце зимы), она все-таки обратилась к психиатру. «Она спросила, как я живу, чем занимаюсь, — говорит Валентина. — Выслушала мои рассказы про бесов и сказала, что я в нестабильном состоянии и мне стоит лечь в стационар». Валентина решила посоветоваться с батюшкой. Тот предложил подождать соборования — церковного таинства, которое совершается для исцеления болезней, — а потом уже решать по самочувствию. В больницу Валентина так и не поехала.

Вскоре отношения со священником стали портиться. Дочка Валентины хотела заниматься танцами вместо воскресной школы, а глава прихода кричал, что это грех. Валентина переживала, ей становилось все хуже. В конце концов она опять пошла к психиатру — и, несмотря на протест священника, все-таки легла в стационар в административном центре, на два с половиной месяца.

«На этом моя история с „церковным“ лечением закончилась, — говорит Валентина. — Теперь я хожу к психиатру и постоянно контролирую свое состояние, а на историю, которая со мной произошла, могу посмотреть трезвым взглядом. Я по-прежнему верующий человек, но в нашу сельскую церковь мне ходить больше не хочется». Дочка Валентины перестала ходить в воскресную школу — она занимается эстрадным вокалом.

Как говорит религиовед и преподаватель Центра изучений религий РГГУ Константин Михайлов, подобные истории — не редкость. Под влияние таких «наставников» часто попадают люди в кризисной ситуации: у них не хватает собственных психологических ресурсов для принятия важных решений. Формально в самой РПЦ такие злоупотребления не одобряют; есть даже специальное понятие «младостарчество». Как объясняет преподаватель Сретенской духовной семинарии протоиерей Вадим Леонов, младостарчество возникает от самомнения: это болезнь роста священника, который «пытается действовать как духоносный наставник, не обладая соответствующими дарами и способностями». Иерей Димитрий Дмитриев в материале Pravmir.ru называет младостарчество главным искушением молодого священника: «Слово священника особенно весомо: вроде ты просто говоришь, а можешь при этом человеку жизнь разрушить».

Однако, как говорит Михайлов, на практике на подобное авторитарное наставничество зачастую закрывают глаза. По его словам, для православной среды вполне обычно критическое отношение к психиатрии, подкрепляемое рассказами о бесах и даже их «отчитками» — то есть экзорцизмом. «Невысокий уровень естественно-научного образования часто приводит священнослужителей к неприятию современных медицинских и, шире, научных концепций. — объясняет Михайлов. — Вспомним о случаях поддержки священнослужителями ВИЧ-диссидентства, теории телегонии или антипрививочной повестки. Поэтому если священник советует вам психолога, это одно. А если „православного психолога“ или отчитку — совсем другое».

Христианская психология

В самой церковной среде все чаще говорят о пользе психологического образования. Если священник знает азы, то сумеет определить, нужна ли прихожанину помощь психотерапевта или психиатра. Во многих семинариях с 1990-х годов есть курс общей психологии. Православные СМИ тоже часто поднимают вопросы, связанные с психологией и уместностью психотерапии для верующих людей: «Священник и психолог: противостояние или альянс?», «Духовник и психолог: в чем разница?» и даже «Зачем монаху психолог».

В 1990-е некоторые российские специалисты и священники заговорили о появлении в России и так называемой «христианской психологии» — научной школы, которая исходит из принципов православной антропологии. Она рассматривает человека как творение Бога по его образу и подобию, а смерть — как переход души в иное состояние.

Один из основоположников этого направления — доктор психологических наук, профессор факультета психологии МГУ Борис Братусь. Он утверждает, что христианская психология — явление далеко не новое («Медуза» поговорила с Борисом Братусем, но впоследствии он запретил публиковать его слова; все цитаты Братуся приводятся по открытым источникам). «Связь между психологией и духовным образованием в России присутствовала издавна, со времен еще Киево-Могилянской духовной академии», — писал Братусь в статье «Христианская психология как научное направление: к истории вопроса». В 2015 году эта статья была опубликована в «Национальном психологическом журнале», учрежденном МГУ им. М.В. Ломоносова.

В своем учебнике «Начала христианской психологии», опубликованном издательством «Наука» в 1995 году, Братусь объясняет, что до революции христианская психология развивалась одновременно с научной психологией. Разница была в том, что одно направление опиралось на философские и религиозные традиции, а другое — на естественнонаучные, материалистические. С революцией христианской психологии как направлению пришел конец. Эта школа вновь появилась только в 1990-е годы. При факультете психологии МГУ появился кружок, где Братусь проводил семинары по христианской антропологии и психологии. В 2002 году при Православном институте Иоанна Богослова в Москве открылся факультет психологии под руководством священника Андрея Лоргуса. Научным руководителем факультета также стал Борис Братусь. В 2016 году на базе факультета зарегистрировали «Московскую школу христианской психологии».

С 2009 года в Москве работает и Институт христианской психологии. На сайте института говорится, что «психология в целом и отечественная школа психологии в особенности весьма далеки от христианских ценностей», но для современного христианского служения бывают нужны психологические знания.

Как объясняет Борис Братусь, христианская психология отличается от обычной тем, что «пытается соотнести корпус психологических знаний, как уже существующих, так и новых, с христианской концепцией человека». На практике, по его словам, это выглядит так: «Вот ситуация: человек приходит с какой-то проблемой, что-то его волнует, он смущается, он не может выполнить задачу, связанную с публичным действием. И психолог может ему помочь, то есть научить его действовать определенным образом, но на этом его задача как психолога обрывается. Кроме того, не ставится вопрос о том, что, возможно, способ, которым психолог научил чему-то пациента, на самом деле приносит ему вред. А терапевт, который исповедует направление христианской психологии, всегда будет помнить об этом и будет стараться не совершить ошибки».

Не все служители церкви — даже с психологическим образованием — убеждены, что для помощи прихожанам необходимо специальное психологическое направление. Например, Ростислав Мороз к понятиям «православная психология» и «духовно ориентированная психология» относится осторожно. Он считает, что христианская психология пока недостаточно сформировалась, чтобы быть уверенным во всех ее представителях. По его словам, чаще всего практикующими «православными психологами» становятся обычные психологи, принявшие веру и пытающиеся вносить религиозные воззрения в свой труд. Учитывая, что мало кто из них получает хорошее богословское образование, результаты могут быть любыми.

«Попыток вывести понятие православной психологии, область ее деятельности и практического применения предпринималось много, но к единому знаменателю ученые и богословы пока не пришли», — говорит Мороз. По его мнению, стоит отдельно работать с расстройствами психики, и отдельно говорить с человеком о духовных вопросах: «Пусть это будут два разных компетентных специалиста, тем более, что между ними можно наладить взаимодействие».

С ним согласен кандидат биологических наук, директор Центра когнитивной терапии Яков Кочетков. «Людям любой конфессии ничто не мешает проходить психотерапию, — говорит он. — Вопросы веры и расстройств психики — это разные вещи, а некоторые специалисты, называющие себя православными психотерапевтами, иногда идут вразрез с принципами психотерапии». Например, бывает важно помочь клиенту научиться отстаивать свои права, но «православный психолог» с недостаточной психологической подготовкой может решить, что такой подход противоречит христианским ценностям.

Возвращение в реальность

«Прежде чем покончить с собой, я решила привести свои дела в порядок, — рассказывает Анна (имя изменено по просьбе героини). — Я представила, что вот я умру, родственники приедут заниматься похоронами и скажут: „Сдохла, а за квартиру не заплатила, кучу хлама оставила“. Я начала разбирать полки, экономить, чтобы заплатить за жилье на месяц вперед».

Все началось за несколько лет до этого, когда Анна вышла замуж. Брак длился три года, и все это время Анна с мужем постоянно ссорились и дрались. Он приходил домой «под кайфом», Анна выгоняла его из дома, но, когда он уходил на несколько дней, не спала ночами и пыталась до него дозвониться. «Когда я выходила замуж, знала, что он покуривает травку, — говорит женщина. — Но это ведь многие делают, и я не думала, что наркотики скоро окажутся для него на первом месте. Мне хотелось сделать ремонт, может, завести детей. Но в нашей жизни был сплошной хаос».

Однажды у них произошла серьезная драка — муж, по словам Анны, «прыгал у нее на голове». В травмпункте выяснилось, что у женщины сотрясение мозга и сломаны два ребра. Анна собрала вещи и позвонила друзьям, чтобы они ее забрали. «У меня есть собственная однокомнатная квартира, я поехала туда и две недели никуда не выходила. Просто лежала и смотрела в одну точку. Могла целый день не есть, а потом вспомнить, что голодна, и опустошить холодильник», — вспоминает Анна. Ей казалось, что она совершила предательство по отношению к самой себе — вышла замуж за человека, который ее бил, и позволила ситуации зайти так далеко. Она постоянно корила себя, напивалась и плакала.

Когда жить стало не на что, Анна устроилась работать в транспортную компанию. Но работа не отвлекала от проблем. Иногда посреди дня она осознавала, что уже час сидит и ничего не делает: «Я не могла понять, куда делся этот час, о чем я думала, что я делала. Он как бы съедался. Это стало меня пугать». Так прошло около трех месяцев. Периоды «зависания» становились все длиннее — теперь Анна не всегда могла вспомнить, как прошли последние три-четыре часа.

Все это время за Анну очень переживала ее сводная сестра: постоянно звонила, пыталась развлечь, вытащить из дома — и в какой-то момент уговорила женщину сходить к психологу при храме. «Я к тому моменту уже твердо решила, что уйду из жизни, и не хотела принимать никакую помощь. Но сестра так уговаривала, что я уступила. В конце концов, что мне было терять?», — вспоминает Анна. У нее было много предубеждений против психологов: она думала, что специалист будет «внедряться к ней в мозг», применять что-то вроде гипноза. Она была совершенно не настроена что-либо ему рассказывать — собиралась прийти, сказать, что у нее все в порядке, и вернуться домой.

«Когда я заявила, что у меня нет проблем и психолог все равно не сможет мне помочь, он сказал: „Все ясно“. И предложил прогуляться по парку, — говорит Анна. — Я все ждала, когда он уже начнет свои манипуляции с моим мозгом, но вместо этого он предложил мне съесть мороженого и начал беседовать на какие-то повседневные темы, как будто мы тысячу лет знакомы. Постепенно я расслабилась и втянулась в беседу. Он уже не вызывал такой настороженности». Анна решила, что придет в храм еще раз: на следующей встрече она рассказала психологу про расставание с мужем и побои.

«Он сказал: „Ну, мать, ты даешь. Ты же мазохистка!“ — вспоминает Анна. — Мы много говорили, он давал задания. Однажды попросил отвезти посылку в храм на другом конце Москвы и там заодно предложил исповедаться. Я приехала, встала перед батюшкой и разрыдалась на весь храм. Но потом мне стало легче».

Постепенно Анна перестала думать о смерти, она больше не «выпадала» из реальности. В итоге решила вернуться к мужу — ей казалось, что она все еще его любит. Когда женщина призналась в этом психологу, он сказал, что у нее созависимость и помог найти психотерапевта, который специализируется именно на этой проблеме. Именно с ним Анна и продолжила свою терапию. «Раньше я даже не знала, что такое созависимость, — говорит женщина. — А теперь поняла, что для меня такие отношения были зоной комфорта, потому что я выросла в пьющей семье. Я узнала про треугольник Карпмана и научилась останавливать себя прежде, чем в него попаду».

Ясное желание помогать

«Психолог при храме», к которому попала Анна, — Михаил Хасьминский, руководитель кризисного центра при московском храме Воскресения Христова на Семеновской. Бывший майор московской милиции, Хасьминский получил второе, психологическое образование в Академии МВД России — на кафедре психологии, педагогики и организации работы с кадрами. В 2002 году он създил в Троице-Сергиеву Лавру, приложился к мощам Сергия Радонежского и, как говорит, понял, что занимается не тем; у него «возникло ясное желание помогать больным раком». Так он стал работать психологом в Российском онкологическом научном центре имени Блохина, а спустя несколько лет возглавил Центр кризисной психологии, созданный по благословению патриарха Алексия II в 2006 году.

Хасьминский считает, что в особо тяжелые, кризисные моменты духовно ориентированная психология оказывается куда эффективнее, чем светская. «Я понял это, когда работал в онкологическом центре, — говорит Хасьминский. — Я видел: если мать теряет ребенка, то часто в этой жизни для нее уже ничего не важно, она не может найти ни утешения, ни объяснения тому, что происходит». Хасьминский утверждает, что в такой ситуации обычные психологические методы оказываются бессильны — а священник может дать человеку поддержку.

Хасьминский не работает с органическими депрессиями или зависимостями, которые требуют длительной терапии. К нему приходят люди, которых нужно быстро «привести в себя» в критической ситуации. Обычно это тяжелые разводы или смерть близких. «Человеку, чтобы выйти из тяжелого состояния, нужен мощный внутренний ресурс, энергия, — говорит Хасьминский. — Но именно в кризисных ситуациях у людей нет такого ресурса. Христианский подход дает им его — акцент переключается с этой жизни, которая на данный момент утратила для человека смысл, на другую, вечную. При христианском подходе цель человека — не прожить жизнь весело и без проблем, а воспитать свою душу для царства божьего».

Впрочем, как считает Хасьминский, у методов христианской психологии есть научные объяснения. По его словам, таинство исповеди оказывает психотерапевтический эффект, потому что это интроспекция — человек внимательно изучает свой внутренний мир, разбирается в себе. А если мать, скорбящая об умершем ребенке, начинает заботиться о его душе — молиться за него, делать добрые дела — это помогает ей не замкнуться на себе, преодолеть фрустрацию и начать адаптироваться в новых условиях.

В то же время Хасьминский скептически относится к светским методам кризисной психологии и считает, что она всегда основывается на вере: «Я не знаю ни одного человека, профессионально работающего с горем, который был бы атеистом. Чтобы помочь человеку пережить трагедию, надо иметь свой прочный фундамент, который удержит самого психолога и даст ему возможность удержать другого. Иначе очень быстро произойдет выгорание».

В кризисном центре кроме него работают пятеро психологов. Попасть туда можно по предварительной записи, оплата — добровольные пожертвования. На сайте центра говорится, что их размер никак не влияет на качество оказываемой помощи. Приходить туда могут не только религиозные люди. «Я все-таки в первую очередь кризисный психолог, — говорит Хасьминский. — Моя цель — не обратить человека в веру, а помочь ему преодолеть кризис».

По его словам, главное отличие православного психолога от светского — в том, что православный относится к человеку не как к «набору неких химических процессов или привычек», а как к душе, уникальной и созданной Богом: «И эта душа будет свидетельствовать обо мне на страшном суде».

Гореть верой 24 часа в сутки

Психологическая помощь бывает нужна не только прихожанам, но и самим служителям Церкви. Наталия Скуратовская седьмой год работает со священниками — и из своего опыта знает, что они, как и представители других профессий, сталкиваются с кризисами и выгоранием.

«Однажды Архиепископ Петропавловский и Камчатский Игнатий предложил мне провести тренинг для священников — помочь им развить в себе любовь к ближнему, эмпатию», — рассказывает Скуратовская. Это происходило в 2010 году, и задача для того времени казалась шокирующей — чтобы женщина, к тому же мирянка, чему-то учила священников. «Многие из участников настороженно относились и ко мне, и к психологии в целом», — вспоминает Скуратовская. Она говорит, что в семинариях обычно есть только общий, довольно формальный курс психологии, «но он не всегда развенчивает миф о том, что психология — сатанинская наука, а психологи конкурируют со священником за душу паствы».

Психологу пришлось объяснять священникам, что это не так — и постепенно стена недоверия исчезла. «В первый день тренинга мы занимались групповой работой, а потом я объявила, что готова пообщаться индивидуально с теми, у кого есть вопросы, которые не хотелось бы обсуждать в группе». Скуратовская думала, что к ней обратятся два-три человека, но в итоге ей пришлось несколько дней до полуночи заниматься психотерапией.

Оказалось, что у священнослужителей много своих проблем. На них часто возлагают завышенные ожидания — и прихожане, и священноначалие. «Нередко от священника требуется гореть верой и служить пастве 24 часа в сутки, — говорит психолог. — Многие сначала стараются так делать, но у них быстро происходит эмоциональное выгорание». Выяснилось, что кризис мотивации у многих случается еще и из-за того, что реальное положение дел в церкви не всегда соответствует декларируемому. Кроме того, нередко священники не понимают, что делать с человеческим горем — у прихожанина случилась трагедия, а неосторожными советами и высказываниями ему можно навредить.

На Рождественских образовательных чтениях в 2011 году Скуратовская выступила с докладом о том, почему священникам нужна практическая психология. «Реакция была очень неоднозначная, многие возмутились, — говорит психолог. — Но после этого ко мне стали постоянно обращаться за помощью священники, матушки и просто воцерковленные люди». 

Сама Скуратовская не называет себя ни православным, ни христианским психологом. «Я прежде всего психолог, специалист. В то же время я верующий человек и понимаю проблемы воцерковленных людей», — говорит она.