«Сходил на службу — иди занимайся паркуром» Священник-акробат, священник-врач и священник-телеведущий — о своем служении и работе

В структурах Русской православной церкви продолжает обсуждаться проект документа «Профессии, совместимые и несовместимые со священством». Если документ будет принят, священникам запретят работать врачами, заниматься собственным бизнесом или профессиональным спортом, быть актерами или певцами. Специально для «Медузы» Диана Карлинер поговорила с несколькими людьми, которые совмещают служение в церкви с другой профессиональной деятельностью, — и выяснила, как устроена их жизнь и как они относятся к возможным запретам.

Иеромонах Феодорит Сеньчуков, врач

Работает врачом-реаниматологом в Москве

В восьмом классе, когда надо было определяться с профессией, у меня было два варианта — поступать на филфак либо в медицинский. Я выбрал второй — и вот уже 38 лет работаю врачом. А с 1985 года — на скорой. И даже тогда, когда я становился священником, перерыва не было. Владыка благословил на то, чтобы я продолжал врачебную деятельность.

Я прихожу на работу в восемь утра, расписываюсь в табеле за «наркотики» — обезболивающие, иду в столовую, молюсь, ем, молюсь после еды, отдыхаю, если есть возможность, и жду вызова. У меня специфическая бригада и реанимобиль особого статуса: мы редко ездим по обычным вызовам и часто осуществляем дальние и сверхдальние транспортировки. Бывает, я утром уезжаю за тяжелобольным куда-нибудь в Воронеж и возвращаюсь только на следующий день.

На работу я хожу в медицинской форме, но люди узнают во мне священника — «попа и в рогожке видать». Удивляются, но реагируют нормально. С негативом столкнулся один раз. [Пациент] бухтел, говорил, что в Бога он не верит, что ненавидит священников и священство вообще. Но за свои годы я слышал столько гадостей и про священников, и про врачей…

Изредка дежурства выпадают на церковные праздники. Поскольку на работе я помогаю людям, не вижу в этом греха. Обычно я прошу начальство меня на эти дни не назначать, и они идут навстречу. Но вот, например, вчера ночь отработал — сегодня на службу. Стараюсь, чтобы такого не было. Под Пасху беру две недели отпуска.

Один раз на работе я принимал исповедь. Там была экстренная ситуация, попросили подъехать к больному, которого я однажды транспортировал. Обычно, если я на работе встречаю того, кто еще может исповедоваться, говорю, чтобы приходил в церковь. «А вы батюшка?» — «Батюшка». — «А можно вам исповедоваться?» — «Можно, но в церкви». Но вы знаете, так как я реаниматолог, [часто] встречаю пациентов, которым уже поздно [куда-либо идти]. Если человек при смерти попросит его исповедовать, я исповедую.

Как-то мне пришлось реанимировать во время службы — я еще дьяконом был. Служили мы в моем родном храме, куда я приходил до пострига. Не успел облачиться, зовут: «Отец Феодорит, там женщине плохо». Прихожанка, бабушка, я знал ее много лет, пришла, помолилась и упала. Я начал реанимацию, но она все равно умерла. Это было на Пасху, поэтому можно предположить, что она сразу в рай попала, минуя предварительные мытарства. Она и правда была святая при жизни.

Конечно, есть специальности, в которых я бы не стал работать священником. Например, пластическим хирургом. Не потому что действие греховное — это вопрос спорный. А потому что риск при этих операциях достаточно высок, а человек приходит туда здоровый. Одно дело, когда пациента с ножом в сердце привезли на экстренную операцию — и он, скорее всего, умрет, даже если доктор все делает правильно. В пластической хирургии иначе: человек пришел здоровый — и операционная агрессия могла спровоцировать серьезную болезнь.

[Проект списка «профессий, совместимых и несовместимых со священством»] сейчас многие обсуждают. Медицинская деятельность не массовая среди священников. Считать ее небогоугодной нельзя, она богоугодна — в Писании об этом сказано. Камнем преткновения стало то, что в медицине человека можно не спасти, — священнику нельзя быть причастным к чьей-то смерти. Но в современной медицине сложно предположить, что врач может стать невольным убийцей. Это коллегиальная область, и хотя я несу тройную ответственность за то, что делаю, от одного врача зависит очень мало. За собой надо следить, работать хорошо, но бывает — не успели. Что с этим поделаешь? Царствие небесное, вечный покой. Надо помолиться.

А если человек умирает по вине врача-священника, то все так же, как если бы священник на машине задавил человека, — запрет служения. Но мы все водим машины, хоть и патриарх говорит, что это не желательно. К каждому водителя не приставишь. Я еще ни разу не сталкивался с ситуацией, чтобы кто-то меня осуждал за то, что я священник и продолжаю работать врачом.

Бывают ситуации, когда человек отказывается от помощи. И тут батюшка не виноват, потому что нельзя преступить закон. Я могу сказать пациенту, что так он совершает самоубийство и его ждет ад, если он умрет от болезни, не пытаясь лечиться. Он может мне ответить: «Да и пусть — гореть в аду, я в твой ад не верю». Это его право. Однако опыт показывает, что такое происходит крайне редко. Конечно, человек может уповать на волю Божью, но не только на нее, когда рядом врачи. Если отказывается, мы можем надеяться, что Господь помилует его.

Возможность для священника работать в миру — это скорее плюс для епархии, чем минус. Потому что отпадает вопрос о том, на что священник живет. Когда-то я служил в бедной украинской епархии. У нас в соседнем селе батюшка с матушкой в землянке жили. Денег у них не было, купить дом они не могли, храм был полуразрушен. Пять бабушек принесут им, если не пост, яйца, сало, молоко, когда-нибудь курочку — так и жили. Лучше, конечно, когда священник занимается только служением и миссионерством, не отвлекается, но на те деньги, которые есть в сельских приходах, священника не прокормить.

Иерей Василий Лях, спортсмен

Настоятель Введенского храма в Болхове, Орловская область. Работает тренером по паркуру и уличной акробатике

Я воспитывался в семье священника и после школы пошел в семинарию. Я интересовался тюнингом автомобилей, устройством самолетов, думал о том, не уйти ли мне из семинарии в пожарные. Это опасно, экстремально, но ты можешь спасать людей. Я рассказал об этом одному старшему священнику, и он тогда сказал, что спасти душу сложнее, чем тело. Так что не занимаюсь я ни машинами, ни самолетами, не работаю в пожарной части. Отучился, рукоположился — и стал священником.

Спортивным я был всегда. В школьные годы занимался самбо, играл в баскетбол, в хоккей. Обучаясь в семинарии, мы с ребятами ходили на тренажеры. За нашим курсом был закреплен инспектор, который следил за успеваемостью и посещаемостью, так с ним мы иногда тренировались на улице на турниках. Еще у нас была футбольная команда. Там же, в семинарии, я занялся паркуром. Старался особо не афишировать — знали только некоторые однокурсники. Когда мама узнала — удивилась. У меня были поцарапаны руки, предплечье. Она спросила, что случилось. Так и сказал, что на скалы ходил, на тренировку.

В 2009 году, когда меня назначили священником, я переехал в Орел. Здесь сразу нашел ребят, которые занимаются паркуром. С ними мы организовали небольшую неформальную команду и подумали, что можно провести фестиваль, обучить других ребят. Паркур — такая дисциплина, где люди сами занимаются, нужно просто показать базу. Есть ошибки, на которые укажет только тот, кто занимается паркуром давно. Для этого на первых занятиях важен наставник, который сможет подстраховать, проконтролировать. И мы занимались тем, что предотвращали травмы и поддерживали ребят. К нам приехало человек восемьдесят. Не ожидали, что будет так много. Так все и началось — каждые полгода мы проводили семинары для новичков.

На фестивалях у нас были выступления, и после них бабушки, родители спрашивали нас про тренировки, просили записать своего сына или внука. Кто-то из них, может быть, и знал, что я священник, но детей они приводили не поэтому. Орел — небольшой город, и у подростков способов провести время не очень много. В Евангелии есть такая строчка: «Почему те дела, которые я ненавижу, — те и люблю, а благие — преступаю» (на самом деле это цитата из молитв на сон грядущий — прим. «Медузы»). Родители понимают: если молодежь не увлечь чем-то полезным, то она сама себя увлечет и будет бесконтрольно этим заниматься. У меня когда-то один парень из деревни на тренировках был. Он сказал, скорее в шутку: «Знаешь, я в паркуре, потому что мне надоело пить водку».

На тренировках я просто Василий, хотя ребята, естественно, знают, что я священник. Это трудно скрыть: я с бородой всегда, у меня длинные волосы, да и люди общаются между собой. Подростки ходят компаниями, один, бывает, другому скажет: «Знаешь, а у нас тренер — священник».

Не все в юном возрасте могут преступить порог храма, все-таки это шаг для зрелых людей. Были случаи, ребята ко мне с вопросами обращались, когда у кого-то близкий умирал или проблемы с девушкой были. Спрашивают меня с церковной точки зрения, но тут я им как бы свой парень. Они не боятся, не стесняются, и я всегда объясняю. Вообще я не навязываю свое общение, стараюсь не поучать ни в коем случае. Но когда я вижу, что человек поступает несправедливо, я сразу пресекаю это, хоть на меня и обижаются. Если проблемы, всегда стараюсь помочь как могу.

У паркура есть своя негласная философия. Во-первых, человек свободен — нет границ, есть только препятствия. Второй постулат: «будь сильным, чтобы быть полезным» — его заложил один из основателей паркура. Его отец работал пожарным, спасателем, я думаю, это неслучайно. Сейчас паркур становится частью шоу, увеселительных программ, и поэтому от прохожих мы иногда слышим, что занимаемся ерундой, топчем газон и портим здания. Но эти тренировки подразумевают конкретную пользу, и паркурщик не должен обращать внимания на критику без основания. Если случится экстремальная ситуация, ты применишь навыки и поможешь. И тогда человек уже не будет думать, что паркур — это ерунда. Такой вот нравственный посыл.

Некоторые тренируются в выходные и в церковные праздники, и я не вижу в этом проблемы. Фестивали по уличной акробатике и паркуру мы проводим после службы. Смысл в том, что день воскресный нужно уделить Богу, и здесь нет противоречия со спортом. Есть верующие профессиональные спортсмены, они занимаются каждый день и не могут пропускать тренировки. Да и нет у нас такого закона, что мы должны сиднем сидеть. Сходил на службу — иди занимайся. Но у меня воскресенье — сложный день, времени на паркур не остается.

Сначала у меня были сомнения, можно ли мне заниматься паркуром или нет? И как вообще Церковь относится к спорту? В посланиях апостола Павла сказано: «Все мне позволительно, но не все полезно. Все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». Если спорт не портит человека, не вредит ему духовно, то почему нельзя? Просто нужно помнить, что тренировки, как и любое другое увлечение, не должны затмевать Бога.

Если до революции люди занимались физическим трудом, то сейчас это необязательно, в городах такой потребности нет. Но у человека должно быть увлечение, отвлекающее его от каких-то плохих вещей, которые могут привести к деградации. Даже церковный человек не может постоянно находиться в молитве. Должна быть какая-то смена, потому что человек — не машина. Даже монахи не молятся без остановки, они трудятся, ездят в паломнические путешествия.

Документ, который планируют принимать, я читал давно. Ничего нового я там не увидел. Не думаю, что он как-то нас ограничит. В каждом регионе есть правящие архиереи, и они решают, что можно разрешить, а что запретить священнику. И Патриаршая комиссия по вопросам физкультуры и спорта, в которую я вхожу, считает спорт полезным. Скорее всего, там имеют в виду спорт высоких достижений, к которому не относятся соревнования даже европейского масштаба — не то что наши занятия паркуром. Если бы священник участвовал в Олимпиаде, это могло бы его ограничить, но таких случаев еще не было.

Игумен Лука Степанов, бывший актер

Настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря, Рязанская область. Работает ведущим на местном телеканале и завкафедрой теологии в Рязанском госуниверситете

У меня все хорошо складывалось — это меня и разочаровало. Я окончил ГИТИС, во ВГИКе три года преподавал мастерство актера, меня пригласили на две главные роли в спектакли московских театров. При этом актерская жизнь требовала от меня большего. Например, в Гоголевском театре, кроме главной роли Ромашова в пьесе Куприна «Поединок», я должен был танцевать нечистую силу в мюзикле по «Вию» Гоголя. Нужно было ездить на гастроли с какими-то сказками, совершенно не греющими мою душу. Это приходилось на Страстную седмицу, на Светлую седмицу, — а я уже начал ходить в храм. Несмотря на привлекательность главных ролей, я понял, что актерская жизнь меня не удовлетворяет. Все-таки это очень своеобразная общность, и кроме того, чтобы сверкать в главных ролях, нужно любить театральный быт. А мне он показался настолько нетерпимым, что ради освобождения от него я был готов пожертвовать даже теми перспективными и желанными ролями, которые мне светили.

В юности мне хотелось выступать на подмостках, быть правителем душ. Конечно, это замешано на тщеславии, на гордыне, на неведении своих грехов, на обольщении. Насколько это перекликается с сегодняшним служением? Теперь у меня желание не просто влиять не людей, а служить. Прославлять не себя, а имя Божье.

В кино показать любовь к Богу никто не даст, если это только не такой маститый режиссер, как [Никита] Михалков. Если ты актер, ты играешь функцию — и твои духовные искания никого не волнуют. Передача духовного в кино, в театре затруднена — для этого существуют другие формы: проповедь, иконопись. Не будем отказывать театру в силе, но все же его влияние мизерно по сравнению с силами Божьей благодати, даваемой через священников в таинствах православной церкви. Мне бессмертная душа стала дороже тех образов, которые пытаешься воплотить, когда именуешься артистом. Я это пережил и ни минуты не жалел, что не состоялся как артист, хотя, по общему признанию, были у меня все предпосылки.

Навыки сценического мастерства оказали мне пользу в миссионерском служении, в работе в СМИ. Эти годы не были напрасными, знание зарубежной и русской классики — нелишний багаж для любого священника. На рязанском телеканале мы записываем передачу «Душевная вечеря». Видите ли, там не обойтись без навыка общения, без умения с энергичностью рассматривать проблему, которая для тебя может быть сейчас не столь важна. Для хорошего ведущего каждая тема должна быть темой его жизни. Равнодушные люди, призванные только любоваться собой, отчужденные от общения, они, конечно, не тянут на успешного ведущего.

Кроме послушания настоятеля у меня есть послушание заведующего кафедрой теологии в Рязанском университете. Там я получаю зарплату, хотя не могу сказать, что ее хватает на что-нибудь существенное. Гонорарчики, которые выделяются на телевидении, как правило, я отдаю собеседникам.

Сама постановка вопроса о том, что батюшка должен зарабатывать, неправильная. Церковь живет на подаяние. И на Руси было неправильным совмещать священство с какой-нибудь должностью — хоть садовника, хоть банкира, хоть извозчика. К сожалению, необходимость заработка имеет место в западных странах, где приход даже своего священника не может содержать. Не так давно мне приходилось быть в Швеции, в Англии, я общался с православными русскими батюшками. Для меня стало большой неожиданностью, что они чисто из материальной необходимости вынуждены активно трудиться в будние дни. На Руси это не в порядке вещей. Как музыкант должен быть погружен в свою музыку, как художник — в художественное, так священник — в священное, быть образцом нравственной высоты.

Уникальное исключение выпало на долю иеромонаха Фотия, который совмещает свое монашеское служение и концертную деятельность. Фотий в своем роде неповторим, хотя сейчас и на Украине поет один батюшка — поет прекрасно. Это не значит, что молодые послушники теперь будут думать: «Ну ладно, еще годочек поcмиряюсь, а потом пойду участвовать в шоу на Первом канале; может быть, ко мне обернется какой-нибудь раб божий Григорий или Аркадий и будет у меня и слава человеческая, и монашеская красота». Нет, такого не будет. И всякий, кто так думает, глубоко заблуждается. Дело иеромонаха Фотия полезное и для Церкви, и для тысяч людей, которые его слушают. И не думаю, что документ [«О профессиях»] может как-то повлиять на него. Важно понимать, что он не будет догматическим, он носит рекомендательный характер.

Конечно, священник может найти работу. Но она не будет давать ему те средства, которые ему нужны для восстановления храма, для того, чтобы рождать новые монастыри. Что такое заработать, скажем, сто тысяч рублей в месяц? Нужно усердно пахать на руководящей должности. А та сумма, которая должна идти на разные расходы в монастыре, — это 200–300 тысяч [в месяц]. Я не отказываюсь от фантазии, что мог бы заняться каким-нибудь светским делом, оно стало бы успешным. Но Церковь живет на пожертвования, и благодетели должны видеть в священнике не предпринимателя, а молитвенника, ориентир христианской жизни. Им совершенно не нужен оборотень в рясе, который под видом благочестия скрывал бы бурную светскую деятельность ради земного прибытка.