«Я христианин, я редактор-корректор, я священник. Теперь еще и коуч» Православный священник рассказывает, как решил все изменить и освоить новую профессию

Священники Русской православной церкви почти никогда не совмещают служение с другой работой. Они получают зарплату из денег, собранных прихожанами, а если еще где-то и работают, то обычно тоже в плотной связи с церковью. Федору Людоговскому 40 лет, у него четверо детей. Уже восемь лет он священник, и пятнадцать — научный сотрудник Института славяноведения РАН, который занимается изучением акафистов и богослужебного языка. Недавно отец Федор решил освоить новую профессию. Он хочет стать коучем — человеком, который помогает клиентам раскрывать свой внутренний потенциал и развиваться. Журналист «Медузы» Александр Борзенко узнал у Людоговского, зачем ему коучинг и как опыт исповеди помогает общаться с клиентами.

О внутреннем кризисе

Как священник я чувствую себя нереализованным. Мои знания, умения, таланты, Богом данные, в церкви, в общем-то, не востребованы. В существующих условиях кардинально изменить что-то в лучшую сторону трудно.

Я думаю, это кризис среднего возраста, что называется. Со многими случается. Вот где-то примерно к 40 годам ощущаешь, что вроде бы все и не так плохо, но хочется чего-то другого. Потому что прежняя деятельность как-то удовлетворения не приносит — и смысла в ней все меньше видится.

О коучинге

Если честно, я сам только начинаю понимать, что такое коучинг. То, чем я занимаюсь, это трансформационный коучинг: он нацелен на создание положительного образа будущего с целью раскрыть внутренний потенциал клиента. Примерно так.

Например, частый запрос такой: человек оказался на какой-то развилке, хочет сменить профессию. И не знает, что ему на самом деле нужно. Коуч помогает ему это понять. Для этого используются разные приемы, в том числе так называемая пирамида нейрологических уровней. Я это сейчас в своих пробных сессиях стараюсь применять. То есть мы во время беседы движемся от каких-то конкретных обстоятельств жизни человека, от его деятельности к его способностям, к его ценностям, к его самоидентификации и дальше — к его миссии (пусть это и звучит несколько пафосно). И люди в процессе могут узнать о себе что-то новое и неожиданное. После этого мы как бы спускаемся с небес на землю, к нашей прозе жизни, в том числе к вопросам работы. И человек смотрит на все уже в свете своей миссии, в свете того, как он сам себя определил, какие у него ценности и способности, что он может и хочет делать.

Коуч ничего не советует. Он задает так называемые открытые вопросы, на которые нельзя ответить «да» или «нет». И формирует в голове у клиента какие-то новые идеи, образы; человек выходит за рамки привычных ограничений и видит в своей жизни какие-то новые возможности.

О сходствах и различиях между исповедью и коуч-сессиями

Коучинг мне понравился как способ приносить реальную, ощутимую, отчасти измеримую пользу людям. Контраст с опытом исповеди — с любой точки зрения — для меня очевиден. Могу привести пример. Одно время я служил в храме рядом с домом. Спальный район, храм изначально деревенский, что означает, что туда в небольшое пространство набивалось какое-то совершенно дикое количество людей. И вот начинается служба, ранняя литургия, один священник служит, я исповедую. Передо мной 200–250 человек; может, больше. И я понимаю, что за время от начала службы и до момента выноса чаши к причащению я должен всех этих людей как-то, извините за выражение, обработать. Я должен хотя бы каждого подпустить под епитрахиль, прочесть молитву, что-то сказать, как-то выслушать или прочитать грехи эти, если в письменном виде. Если поделить время на количество людей, то получается, что в среднем на каждого выходит примерно по 30 секунд или чуть больше. Я уж не говорю о том, что это мало похоже на исповедь, потому что люди больше пытаются рассказывать о каких-то своих проблемах, на кого-то жаловаться или о чем-то спрашивать. В большинстве случаев это сложно назвать покаянием. Да и что можно успеть за 30 секунд? Практически ничего. Вот я стою на ногах, вокруг толпа, ощущение спешки: давай-давай, скорей-скорей. 

А здесь — контраст. Когда, например, я в прошлом году ходил к психологу, я просто был счастлив. Потому что я садился в кресло и знал, что впереди 50 минут, что меня будут слушать, что я буду говорить, что вот это время мое и можно нормально, хорошо, глубоко пообщаться. Это же самое привлекает меня и в коучинге. Мы можем говорить полчаса, сорок минут, час, если надо. Не спеша, без нервов, уделяя друг другу внимание, узнавая друг друга.

Исповедь — это некая форма, содержанием которой должно быть покаяние. Человек осознает в себе что-то не соответствующее Евангелию, высказывает это перед Богом и стремится исправиться и дальше жить как-то иначе. Однако часто исповедь превращается в разговор о проблемах, сомнениях и прочем. Люди спрашивают священника о каких-то житейских, семейных неурядицах, им хочется услышать какой-то совет, мнение, а еще лучше — готовое решение. Что-нибудь вроде: «у меня муж пьет, дочка со мной не разговаривает, сын куда-то в Турцию уехал, соседка сверху залила, и что делать?» Я сперва, когда был чуточку помоложе, честно пытался вникать в ситуацию. Муж пьет — наверное, вам надо обратиться туда или попытаться сделать вот это. Она машет рукой, да все уже — и это пыталась, и то. И тогда я грустно развожу руками — мол, что я тут могу еще посоветовать… И человек уходит неудовлетворенным. Хотя иногда людям надо просто, чтобы их пожалели, как моя жена говорит, и это тоже важно, конечно. Тем не менее я чувствую, что не смог помочь, хотя человек на это надеялся.

С какого-то момента я стал действовать иначе. Я перестал вникать в суть проблемы, потому что все равно не могу: у меня нет соответствующего жизненного опыта, знаний, умений, связей и так далее. И я иногда стал сам задавать вопросы. А как вы сами видите эту проблему, что вы уже пытались сделать, что вы можете сделать, кто вам здесь может помочь, как вам кажется, куда вы можете обратиться? То есть, как я понял задним числом, я задаю те самые коучинговые открытые вопросы.

Иногда это исповедь (сейчас я служу в храме, где людей не так много), иногда люди просто просят поговорить полчаса после службы. Садимся на лавочку и говорим столько, сколько надо — 10 минут, 15, полчаса, если есть такая возможность, конечно. И результат — неожиданный. Конечно, не так часто, но некоторые люди говорят: «Батюшка, спасибо, я все понял». А я только руками развожу: а что я, собственно? Ничего умного не сказал, только вопросы задавал, а человек все понял. Так вот, коучинг так и устроен — ты задаешь вопросы, а человек в какой-то момент в идеале говорит: «Я все понял, спасибо, я пошел». И каждый раз как-то очень неожиданно и радостно: оказывается, вполне реально можно помочь человеку.

Печальная и тягостная картина, когда месяцы, годы, десятки лет человек приходит в храм и говорит одно и то же: я раздражался, я нарушил пост или, скажем, какие-то фильмы не те смотрел. С одной стороны, вроде грехи такие, повседневные — от церкви отлучать из-за них никто никого не будет. С другой — как-то тягостно, неприятно. А самое неприятное, что ничего не меняется. В какой-то момент я перестал понимать, зачем я трачу свое время, силы, энергию, зачем выстаиваю часы на ногах, чтобы услышать все то же самое. И от этого и мне тягостно, и сам человек тоже смущается, потому что — ну сколько можно… 

А коучинг дает результат — хотя, как говорится, я пока еще не волшебник, я только учусь. Ты видишь в режиме реального времени изменения в человеке, да и в себе самом тоже зачастую. Ты видишь, что человек что-то в себе узнал. Какая-то клиентка говорит: я вот осознала, что я прежде всего женщина. Кто-то говорит: теперь я понял действительно, что я просветитель по природе, по натуре, по своим устремлениям. Кто-то осознал какие-то свои страхи, кто-то просто понял, как нужно общаться с людьми, чтобы не возникало лишних проблем. И так далее.

О пути в коучинг

Осенью 2016 года я где-то в фейсбуке увидел рекламу онлайн-тренингов, которые проводит сайт «Территория осознанной жизни». Там был сначала курс осознанного писательства, и я решил подучиться, хотя к тому времени я написал десятки, если не сотни текстов в интернете. А еще у них был курс «Личный бренд». И вот сказал бы мне кто-нибудь за год до того, что я буду произносить такие слова, как «бренд», я бы рассмеялся, потому что всякий бизнес от меня настолько далеко, что даже было бы странно об этом говорить. Но это название меня как-то зацепило, потому что к тому времени мне стало понятно, что в жизни надо что-то менять, и мне казалось, что это как-то поможет мне определиться с выбором, понять, чего я хочу.

В каком-то смысле этот курс действительно помог, только совершенно не так, как задумывали его авторы и организаторы. Среди других участников этого курса оказались коучи. Система обучения устроена таким образом, что там люди выполняют задания, пишут тексты и дают друг другу читать и комментировать. И я начал читать работы этих коучей и понял, что мне это интересно. Сам этот курс «Личный бренд» я, конечно, завалил, не закончил, большую часть заданий не сделал, потому что это было несвоевременно. Но вместе с тем я неожиданно нашел занятие, которое, возможно, станет моей профессией.

Потом я пошел учиться в Эриксоновский университет. В Москве есть его российское представительство. Базовый курс состоит из четырех модулей и преподается в очной форме. Я пока что освоил только первый модуль, а второй будет в марте.

О скептическом отношении к коучингу

Что касается научных оснований методов, которые применяются в коучинге, — это слабое место. И уже некоторые мои знакомые на это мне указывали. Да, конечно, Эриксоновский университет — это не университет в классическом смысле слова: с десятками предметов, зачетами, степенями и так далее. Нет, это форма такого дополнительного образования. За этим, очевидно, стоят какие-то, с одной стороны, научные, психологические разработки. С другой стороны, возможно, что в основном это эмпирика, обобщение положительного опыта. У меня самого немало вопросов даже к самим принципам Милтона Эриксона, которые мне кажутся не вполне очевидными. Как бы отчасти я понимаю, о чем там речь, но отчасти и не готов вполне согласиться, что «со всеми все в порядке, у всех есть ресурсы, каждое намерение позитивно, человек выбирает наилучший для него вариант действий» (принципы методологии Эриксона — прим. «Медузы») и что-то еще там пятое. Пока я это не очень понимаю, может быть, пойму и соглашусь, может быть — не совсем. 

Психологического образования у меня нет — для коуча это вроде бы не является необходимым. Но я со своей привычкой «во всем дойти до самой сути» чувствую, что если это все будет у меня всерьез, психологическое образование мне понадобится — просто хотя бы для того, чтобы понимать, как я работаю.

О неверующих клиентах

Конечно, я думал о том, как буду себя вести, если ко мне вдруг придет клиент и начнет рассказывать о каких-то планах, противоречащих христианским ценностям. Но, во-первых, я все-таки не продавец в магазине: имею право деликатно отказаться от клиента и посоветовать ему обратиться к другим коучам. Во-вторых, в эриксоновском коучинге есть такая подстраховка — так называемая проверка на экологичность. Когда человек понял, чего он хочет и как этого достичь, он должен обсудить с коучем, не навредит ли это окружающим, его близким? Не знаю, насколько это хорошо работает и во всех ли случаях, но такая проверка предполагается.

О работающих священниках и зарплате

В РПЦ священники очень редко объединяют служение с другой работой — это скорее исключение, чем правило. После рукоположения в священники зарплату тебе платит приход. Движение денег происходит только снизу вверх. Если кто думает, что патриархия или епархия платит священникам зарплату — нет, так обычно не бывает. Вот что приход наскреб разными способами — спонсоры, продажа свечей и того-сего — из этих средств отчисляется в том числе и на зарплату священнику. Средней зарплаты не знаю, но пока я служил регулярно, тянул лямку богослужебную наравне с настоятелем, у меня было 25 тысяч. Это, конечно, немного для Москвы, но, с другой стороны, не так много у нас было служб: в субботу, в воскресенье, когда-то на неделе, когда отпевание, крещение и так далее. Я не жаловался, потому что это был не единственный мой источник дохода. В Институте славяноведения около 20 тысяч мне полагалось.

Если священник служит чаще, то может 40 тысяч заработать; может, где и больше. Но никто не имеет в виду, что священник должен жить на зарплату. Это как в «Берегись автомобиля» или где это было: самое страшное проклятие — «чтоб ты жил на одну зарплату!» (Цитата из «Бриллиантовой руки» — прим. «Медузы».) Священники живут в основном на требы. Во всяком случае, в Москве так устроено. Ты освятил квартиру, машину, кого-то причастил на дому, с каким-то спонсором вопросы порешал — и это священника обычно кормит. Зарплата на этом фоне, может быть, не самая большая часть бюджета. Платят за требы по-разному. Вот две машины стоят, один дал за освящение пять тысяч, другой — 200 рублей. Мне тоже иногда случается это делать, хотя сколько раз уж зарекался. У меня правило: никогда ни на что не напрашиваться, ни от чего не отказываться. Дают — спасибо, хорошо, а не дают — в конце концов, какое я имею право чего-то требовать.

О самоидентификации

Многие священники ощущают себя в первую очередь именно священниками — такие люди часто всегда ходят в подряснике. Такое бывает и у врачей — дома или на работе они всегда ощущают себя прежде всего врачами. В какой-то степени это правильно. Но дело в том, что я всегда был параллельно сотрудником института Академии наук, поэтому такой четкой самоидентификации, что я в первую очередь именно священник, у меня не было. Не знаю, можете назвать это какой-то такой двойной жизнью, но уж как есть. Естественно, что в Институте славяноведения меня мало кто зовет отцом Федором.

Если бы я отвечал на вопрос какого-нибудь коуча о том, кто я, ответил бы, что я — христианин. Это для меня важно и определенно: на первом месте я — человек и я — христианин. Да, я священник, да, мне дано право возглавлять церковную службу. Я не знаю, насколько это меня выделяет из числа прочих людей. В глазах мирян, наверное, выделяет. Но иногда это меня тоже несколько тяготит, потому что священника часто воспринимают как такого мага, шамана, который производит некоторые волшебные действия. Это, в общем-то, не евангельская картина мира. Поэтому я христианин, я священник, я научный работник, я редактор-корректор, я муж, отец, сын и еще много чего сюда можно добавить. Теперь сюда, наверное, добавится, что я еще и коуч. Лично для себя я здесь особых каких-то противоречий не вижу.