«Донат из России в 2025 году — это жест. Это возможность выразить несогласие» Интервью директора «ОВД-Инфо» Александра Поливанова — о том, почему правозащитникам так необходима помощь после отключения от рублевых платежных платформ
Правозащитному медиапроекту «ОВД-Инфо» 5 декабря исполнилось 14 лет. В конце ноября российские платежные платформы отключили его от своих систем, лишив главного источника поддержки — регулярных пожертвований 12 тысяч человек. Со времени митингов на Болотной площади «ОВД-Инфо» помогает россиянам, преследуемым по политическим мотивам, защищает фигурантов уголовных дел и документирует репрессии. «Медуза» поговорила с директором проекта Александром Поливановым о том, как поддерживать политзаключенных, живя в России.
«Пожертвования в рублях — очень хрупкая система. Ты свыкаешься жить с риском»
— У «ОВД-Инфо» есть несколько проектов с «птичьими» названиями — например, «Дятел» (для отправки жалоб и обращений в госорганы) и «Дрозд» (бот для поддержки политзаключенных). В редакции много бердвотчеров?
— Одна из первых вещей, о которых я спросил в корпоративном слэке, — почему все птицами называется? Наверное, много бердвотчеров? У нас есть еще внутренние сервисы — «Пеликан» для подсчета задержанных на массовых акциях, «Сорока» для компенсаций сотрудникам «ОВД-Инфо», в 2025-м ее пришлось временно заморозить. Но точного ответа, почему все [связано] с птицами, нет. Это уходит вглубь веков истории «ОВД-Инфо».
— Платежные платформы отключили вам возможность принимать разовые и регулярные пожертвования, «ОВД-Инфо» объявил об этом 25 ноября. Вы пытались вести переговоры с сервисами, которые отказались с вами работать?
— Да, мы много разговаривали, пытались придумать разные способы, переключить [прием пожертвований] с одного юридического лица на другое. Но возможность принимать российские платежи нам отключили «без объяснения причин», как они, представители платежных сервисов, говорят.
Не думаю, что случилось что-то конкретное: к примеру, мы что-то написали или как-то неправильно, по мнению платформ, собирали деньги. Я предполагаю, что просто их служба безопасности в какой-то момент обратила на нас внимание.
Пожертвования в рублях — очень хрупкая система. Мы видели, как разные «иноагенты» лишались пожертвований, и знали, что эта система может сломаться в любой момент. Говорили друг другу: сегодня у нас рублевые донаты есть, а завтра, или даже через час, их может не быть. Ты свыкаешься жить с риском. А когда он наконец реализовывается, все равно кажется: «Ну нет, мы что-нибудь сейчас придумаем, сейчас что-нибудь изменится». Но, конечно, мы к этому готовились, и довольно давно.
Например, мы размещаем много сборов на платформе «Заодно» — она позволяет активистам собирать деньги. Наш переход на нее в том числе был связан с тем, что мы пытались снизить нашу зависимость от рублевых платежей.
— Платформа «Заодно» — это теперь единственный способ поддержать «ОВД-Инфо» в рублях?
— Надо подчеркнуть, что в 99% случаев это поддержка не нас [«ОВД-Инфо»], а наших подзащитных или людей, которым мы собираем передачи. Мы ищем еще какие-то варианты. Если у кого-то есть друзья, с которыми можно рассчитаться в рублях, чтобы они перевели нам деньги в валюте, то такая возможность [донатить] тоже есть.
Мы радуемся каждому доллару или евро. Но именно рекуррентные платежи позволяют нам работать предсказуемо: с ними мы можем планировать свои расходы. Например, когда мы ведем уголовные дела пострадавших от репрессий на протяжении многих месяцев или лет, мы должны быть уверены в том, что доведем дело до конца, что не бросим нашего подзащитного на середине процесса.
Мы потеряли поддержку 12 тысяч человек в России. Нам бы хотелось ее возместить. Это позволит нашему проекту существовать, планировать будущее, пробовать какие-то новые подходы.
А еще донат из России в 2025 году — это жест. Это возможность выразить несогласие, быть человеком, вовлеченным в борьбу с репрессиями. Потеряв 12 тысяч регулярных донатов в России, мы еще и теряем связь с людьми, которые хотели бы выбрать безопасную форму протеста. Ужасно жалко. Это не только бьет по нашему карману, но и сказывается на связи с нашей аудиторией. С помощью донатов мы чувствуем поддержку, доверие к нам. И мы хотели бы продолжать [работу].
— Если прежний объем пожертвований не восстановится, от чего придется отказаться?
— Мы точно хотим оставить горячую линию, возможность с нами связаться и рассказать о случаях репрессий или получить консультацию. Хочется оставить юридическую помощь в максимально возможном объеме, базу политических преследований. Одна из ключевых для нас вещей — возможность придумывать новые инструменты для вовлечения людей [в борьбу] против политических репрессий.
У нас есть «Дятел» — это система, которая позволяет быстро и относительно просто для пользователя отправлять жалобы или другие обращения в официальные органы. В том числе по «Дятлу» мы измеряем, сколько людей может вовлечься, поставить свою подпись.
«Весточку» — сервис для отправки писем политпреследуемым — мы придумали из тех же соображений. Важно, чтобы написание писем политзаключенным стало обычным делом для многих людей.
С помощью «Весточки» политпреследуемым уже отправили 18 тысяч писем. Отправка каждого письма обходится «ОВД-Инфо» в 260 рублей. Нехитрый подсчет говорит, что 18 тысяч писем — это больше 4,5 миллиона рублей. Сейчас мы запустили новогодний проект, хотим, чтобы до конца года люди отправили еще 2026 писем политзаключенным, — с «Весточкой» для них это бесплатно.
Письмо, полученное от политпреследуемого, становится предметом обсуждения — на тусовках в баре, в телеграме, в личных разговорах. Пользуясь случаем, скажу, что в декабре у нас выйдет книга писем политпреследуемым. Это письма, которые люди отправляют в колонии. Мы собрали более сотни — они дают представление об этом жанре. Меня вдохновляет, удивляет и радует то, как люди могут пересказывать какие-то новости науки или сезон сериала в коротком письме. Они рассказывают о своей жизни или даже просят совета.
Эти проекты — центральный блок для «ОВД-Инфо». Здесь не хочется ничего терять, здесь все важно. В остальном будем подстраиваться под обстоятельства.
Нас около 70 человек — это ядро команды. Также в базе у нас чуть меньше пяти тысяч волонтеров, которые регулярно выполняют работу и для нас, и для других коллег по правозащитному сектору.
— На сайте проекта говорится, что все пожертвования, сделанные в криптовалюте, «ОВД-Инфо» будет хранить до худших времен. Вы уже вынуждены их использовать?
— Худшие времена настают, да. Мы вынуждены их использовать. Криптовалюта — это то, что позволяет совершать какие-то операции безопасным образом. Спасибо всем, кто донатит нам в крипте, это тоже очень важно.
«Наш адвокат добирался до подзащитного на вертолете — иначе просто не было возможности»
— Какое настроение у вашей команды?
— Конечно, всем тревожно. Нам пишут очень много слов поддержки, которые сильно вдохновляют, это прямое доказательство того, что мы делаем правильное, непустое дело, что люди замечают его. С другой стороны, конечно, есть финансовая неопределенность. В сентябре мы вынуждены были провести сокращения — это тоже не делает ситуацию спокойнее. Мы вынуждены были расстаться с людьми, которые прошли через многое вместе с командой.
— Сколько сейчас в России осталось проектов, которые предоставляют адвокатов фигурантам политических дел?
— Такие проекты остались. Я не уверен, что стоит их называть. Кто-то занимается только медиа, кто-то специализируется на делах по госизмене, кто-то еще на чем-то. Мы со всеми общаемся, координируемся друг с другом.
Другое дело, что мы не всегда совпадаем с коллегами в тактике или в том, как поступать в конкретных делах. Это нормально. У «ОВД-Инфо» есть максима, которую мы несем сквозь года: [публичная] информация защищает. Но сейчас, в 2025 году, многие сомневаются в этом, стараются какие-то вещи делать непублично. Считают, что, если информация попадет в публичное поле, сроки будут больше или у подзащитного увеличится количество проблем. Мы же по-прежнему думаем, что информация защищает, но при этом не хотим делать чего-то, что может навредить подзащитному.
— Бывает такое, что «ОВД-Инфо» берет в работу какой-то кейс, но не рассказывает о нем публично? Часто родственники политпреследуемых просят не рассказывать о них?
— Это случается. В последнее время — все чаще. Иногда публичности не хотят сами подзащитные, иногда их семьи, адвокаты. Мне лично — в том числе с точки краудфандинга — обидно, когда ты видишь какое-то дело, которое широко освещается, но не можешь выступить и сказать: «Ребята, вот на что пошли ваши деньги!» Короче говоря, сидишь со связанными руками. В этом [желании рассказать] есть и прагматические соображения: если мы будем показывать, что делаем, возможно, больше людей захотят отправить нам пожертвование или написать письмо политзаключенному. Но понятно, что принцип «не навреди подзащитному» в 2025 году очень важен, и через него нельзя переступать.
— Найти адвокатов, готовых защищать людей внутри страны, становится сложнее?
— И да и нет. С одной стороны, конечно: риски адвокатов возрастают. И отдельное большое спасибо адвокатам в десятках городов, Москве, Петербурге. Иногда заседания идут в маленьких городах, куда сложно добраться. У нас была история, когда адвокат добирался до подзащитного на вертолете — иначе просто не было возможности. В общем, святые люди. Никакой пафос здесь не будет лишним.
Адвокаты продолжают с нами сотрудничать, сотни людей. Они продолжают считать, что важно защищать людей, которых прессуют по политическим мотивам. Да, кто-то работает публично, кто-то нет. Но я не могу сказать, что число [адвокатов, которые сотрудничают с «ОВД-Инфо»], в последнее время как-то радикально снижается.
Наши координаторы стараются делать общие созвоны, встречи, чтобы адвокаты из разных регионов почувствовали себя сообществом. Для некоторых это важная штука — найти близких по ценностям людей, с которыми можно обсудить какие-то серьезные профессиональные вещи. Мы стараемся давать людям такую возможность.
— Насколько сложнее теперь будет оплачивать их работу?
— К гадалке не ходи — будет сложнее. У нас есть идеи. Какие-то мы попробовали, какие-то попробуем в ближайшее время. Хочу еще раз высказать благодарность адвокатам и защитникам: они понимают ситуацию и готовы придумывать способы вместе с нами.
«Политическим может оказаться дело и о хулиганстве, и о госизмене, и о терроризме»
— Я процитирую заголовки инструкций с вашего сайта. «Что делать, если силовики пришли с рейдом в клуб», «Как собрать передачу в СИЗО, спецприемник и колонию», «Меня и моего друга арестовали: что делать?». Вас благодарят те, кому пришлось воспользоваться этими инструкциями? У россиян вообще есть запрос на информирование себя и близких с целью защиты?
— Запрос совершенно точно есть, и он огромный. Это запрос на информацию, которая помогает защитить себя, почувствовать себя более уверенным при общении с силовиками. Мы видим это по количеству откликов, людей, которые сохраняют наши рилсы просветительского характера.
— Кому «ОВД-Инфо» отказывает в помощи?
— Если люди обращаются к нам на горячую линию, то первичной консультацией мы, конечно, поможем. Или направим человека в какую-то профильную организацию. А вот с юридической помощью сложнее: мы смотрим, есть ли в деле политический мотив, оцениваем свои ресурсы и возможности. Зависит и от региона, к сожалению, не везде у нас есть адвокаты. Иногда мы понимаем, что с этим делом лучше справится другая команда, которая специализируется на делах о госизмене или помощи «нежелательным организациям».
Репрессии касаются всех людей в России, в том числе тех, кто не совпадает с нами во взглядах, и тех, кто воевал, совершал на войне насильственные действия. И, когда они начнут к нам массово приходить, нам нужно будет вырабатывать единую позицию, как быть. Должны ли мы оказывать им помощь — это уже вопрос для дебатов. Внутри «ОВД-Инфо» есть разные точки зрения по этому вопросу, люди готовы активно их отстаивать.
— Ведете ли вы статистику «политических» статей, которыми пользуются российские власти? К примеру, «хулиганство» — статья неполитическая. Но ее часто используют, чтобы забрать человека в изолятор, потому что он якобы матерился на улице. А потом, когда он уже в изоляторе, ему придумывают дело. Вы никогда не пробовали считать, какой процент статей российские силовики превратили в политические хотя бы отчасти?
— Это чрезвычайно интересная штука. Мы весь последний год дискутировали: как нам определить, оказываем мы помощь человеку или нет? У нас был постатейный принцип: если статья о военных «фейках», мы точно знаем, что она политическая, и оказываем помощь. Статья о госизмене сейчас повсеместно используется как политическая и репрессивная. А статья о хулиганстве — неполитическая, и здесь надо разбираться.
Но реальность другая: с той стороны сидят люди, которые репрессируют не по статьям. Они все время придумывают какие-то новые способы. И мы понимаем, что постатейный принцип [отбора кейсов], может быть, уже не самая хорошая идея. Политическим может оказаться дело и по хулиганству, и по госизмене. Дело о терроризме тоже может оказаться политическим. Недавний доклад «Мемориала» очень хорошо показывает, как российские силовики провоцируют людей и составляют дела из ничего.
Кроме очевидных трендов в российских репрессиях — на ужесточение сроков, использование более жестких статей и так далее, — есть и другой. С той стороны не ограничиваются принципом «о, у нас есть статья о военных „фейках“, давайте всех посадим по ней». Нет, эти люди действуют более изворотливо. Поэтому, кажется, и нам надо подходить к этим делам индивидуально.
Очень важная работа заключается в том, чтобы понимать, как меняются репрессии. Даже по сравнению с 2022 годом они другие. Мы считаем важной частью нашей работы их находить и отмечать, чтобы не получалось, что мы боремся с репрессиями, которые уже неактуальны.
У нас есть база людей, преследуемых по политическим мотивам. Какие-то случаи мы берем стопроцентно, а в каких-то должны посмотреть в материалы дела. У нас есть орган, называется «борд по политпрессингу» (я, кстати, в него не вхожу), который решает: да, здесь есть признаки политического мотива, мы включаем этого человека в базу политпреследуемых.
Репрессии в России совершенно точно не исчерпываются одними уголовными статьями и судами, это комплексная штука. Ты заходишь на платформу «Заодно» — там десятки сборов от разных правозащитных организаций на разных пострадавших, в основном от политических репрессий. Там есть такие маленькие справки о людях и их делах, я бы всем советовал зайти и почитать эти истории. География, всевозможные возрасты, гендеры и профессии — это абсолютно вся Россия. Ощущение, что это такой слепок страны 2025 года.
Мы видим, что дел по привычным «антивоенным» статьям становится меньше. Но увеличивается количество статей о терроризме, его оправдании, экстремизме, госизмене. В конце года «ОВД-Инфо» выпустит отчет о репрессиях в России в 2025 году. Я, честно говоря, сам хочу его почитать.
— В докладе исследовательского центра имени Ханны Арендт, который вышел при поддержке «ОВД-Инфо» в феврале этого года, некоторые эксперты расходятся во мнениях о том, можно ли называть репрессиями преследование за политическую деятельность, за политические взгляды или незаконные карательные действия со стороны государства. Ты для себя как определяешь эту разницу, если она есть?
— Что можно считать репрессиями, а что нет? Есть несколько критериев, на которые стоит обращать внимание. Очень важная вещь — несоразмерность наказания. Если это что-то связанное с «мыслепреступлениями» — словами, а не действиями, — для меня это тоже важный фактор. Или штамповка одинаковых дел, когда есть ощущение, что включается палочная система и в каждом регионе, пользуясь терминологией 1930-х годов, должен быть свой «предатель» или «изменник Родины». Находя эти красные флажки, можно с высокой уверенностью сказать, что политический мотив в деле есть.
— Из-за большого объема негативных новостей в информационном поле чувства могут притупляться, а толерантность к насилию расти, особенно у сотрудников таких НКО, как «ОВД-Инфо». Ты стал директором чуть больше года назад. Чувствуешь, как черствеешь?
— До «ОВД-Инфо» я работал в «Службе поддержки» — с людьми, которые пострадали от российской военной агрессии. Каждый день кто-то [из тех, кому мы помогали], лишался дома, родственников, вынужден был переезжать. Это не самая простая штука для психики, и, конечно, притупление чувств есть. Наверное, это довольно естественно.
Есть две вещи, которые показывают мне, что у меня еще не все притупилось. Первое — когда я вижу, какое количество людей хочет вовлекаться [в помощь политзаключенным], я думаю, что еще не все потеряно. У очень большого числа людей остается желание что-то делать. Тысячи людей подписывают наши обращения через «Дятел», пишут письма, донатят.
А вторая вещь — это маленькие обстоятельства каких-то [уголовных] дел. Например, тюремная цензура не пропускает письма на башкирском языке обвиняемым по «баймакскому делу», потому что «поди пойми, что там написано»! Мне это показалось абсолютной бесчеловечностью. Протесты в Баймаке, небольшом городе в Башкортостане, — одна из крупнейших тем за последние полтора года. Это последние массовые протесты в России. Суммарно там завели около 80 уголовных дел, мы ведем 20 из них. Для нас было очень важно привлечь внимание к этому делу, хотя оно и не самое медийное. Нужно, чтобы внимание к людям, которые получают чудовищные сроки, не ослабевало.
Знаю, что на многих людей похожее впечатление произвела история задержания певицы Наоко. Ты уже ко всему привык, объемы репрессий тебя не поражают, но, когда начинаешь разбираться в каком-то таком кейсе, думаешь: «Нет, подождите, у меня еще есть силы побороться, это нельзя так оставить». Это вещи, которые выводят меня из себя.
— Как ты считаешь, если Россия и Украина все-таки заключат мирный договор, пойдут ли репрессии на спад?
— Я бы не сказал, что есть какие-то факторы, которые бы свидетельствовали о том, что репрессии пойдут на спад. Репрессии могут меняться, могут стать другими. Может быть, будет больше внесудебных или, наоборот, судебных репрессий — они могут перекинуться на тех, кто возвращается из зоны военных действий. Прогнозировать сложно. Не хочу мечтать, тем более что никакого мирного соглашения пока нет.
Но, безусловно, когда-то окно возможностей возникнет. И надо будет постараться изменить всю систему таким образом, чтобы репрессии не просто не существовали, но и не были возможны в будущем.
«Медуза»