«Слов, которые ты можешь сказать, становится все меньше» «Медуза» рассказывает, как выглядит российский книжный бизнес изнутри — в эпоху цензуры и самоцензуры
«Слов, которые ты можешь сказать, становится все меньше» «Медуза» рассказывает, как выглядит российский книжный бизнес изнутри — в эпоху цензуры и самоцензуры
С начала войны культурная жизнь в России подчинена жесткой цензуре. Власти накладывают запреты не только на произведения искусства — фильмы, спектакли, песни, — но и на самих артистов. Литература, разумеется, не исключение. Писателей объявляют «иноагентами» и «террористами», на них заводят уголовные дела, их книги убирают из магазинов и библиотек. Многим пришлось уехать из России либо прекратить публичную деятельность внутри страны. За рубежом это привело к возрождению тамиздата: несколько новых издательств выпускают книги, которые нельзя напечатать в России (среди них и «Медуза»). Несмотря на это, в России по-прежнему пишут и продают книги, осмысляющие реальность. И в том числе произведения, посвященные главной теме, глубоко изменившей общество, — войне. Спецкор «Медузы» Кристина Сафонова рассказывает, как это возможно.
В этом статье упоминаются книги, вышедшие в России после начала войны и в условиях новых цензурных ограничений. Мы не указываем их названия, чтобы не навредить авторам, издателям и книготорговцам.
Аудиоверсию этого текста слушайте на «Радио Медуза»
В которой А. написал роман
Искать издательство, которое согласится опубликовать его новый роман, писатель А. начал сразу после того, как дописал черновик ████. Он понимал, что выпустить хоть и выдуманную, но созвучную реальности историю о том, как ████ ████ ████ ████, в воюющей России решится не каждый. И правда последовала серия отказов. Одни редакции хвалили рукопись и с сожалением добавляли: «Но вы же сами все понимаете». Другие, вспоминает А., «так честно ответить не смогли» — при этом было ясно, что отказ связан именно с содержанием.
Когда А. все же удалось найти «смельчаков, которым достаточно понравилась книжка, чтобы рискнуть», его предупредили, что перед публикацией придется пройти юридическую проверку. Писателя это насторожило — но правки юриста в итоге не коснулись «политических» частей книги, из-за которых от нее отказались другие издательства. А. даже удивился, «как легко все закончилось».
Однако незадолго до публикации ████, рассказывает А., маркетплейсы, ознакомившись с кратким содержанием книги, попросили у издательства бумагу «от какого-нибудь уважаемого эксперта» с подтверждением, что в тексте «нет экстремизма» (именно по аннотациям, объясняет «Медузе» Б., главный редактор одного из российских издательств, маркетплейсы обычно и принимают решение о закупке книги). Издательство нашло эксперта, рассказывает А., а тот «сразу нашел экстремизм» в романе.
«Абсолютно карикатурный цензор, — описывает А. эксперта. — Он нигде не мог точно объяснить, почему что-то нельзя, но везде обещал, что „вас всех за это посадят“» («Медузе» известно его имя).
Поначалу А. вычеркивал и переписывал части текста, не понравившиеся его «цензору». Эти правки, говорит писатель, «не сильно» сказывались на сюжете ████. Но сколько бы изменений он ни вносил, эксперт был недоволен. В конце концов А. понял, что выполнить все рекомендации означало бы «полностью уничтожить роман». «Я очень хотел издаться именно в России, потому что тут мой читатель, но у всего есть предел. Когда это произошло, я переосмыслил то, что знал про советскую цензуру. Я себя почувствовал как лягушка, которую постепенно сварили в воде».
А. считает, что «еще легко отделался»: издательство встало на его сторону и согласилось не принимать часть правок, предложенных экспертом. Как решился вопрос с бумагой, которую просили платформы, писателю неизвестно, но вскоре роман появился и в российских книжных, и на маркетплейсах «чуть-чуть в порезанном формате».
«Я запрыгнул в последний вагон летящего в пропасть поезда, но перед этим мне умудрились оттяпать палец», — комментирует А. В этом ощущении он не одинок: в похожих метафорах описывают «Медузе» свою работу еще четыре писательницы, издающиеся в России. «Все сейчас спешат и выпускают книги, над которыми еще могли бы поработать, — рассказывает одна из собеседниц, писательница В. — Но, кажется, что надо успевать, а то уже не сможешь издаться».
В которой на книжном рынке воюющей страны происходит «литературный бум»
Уже в первые месяцы российско-украинской войны книжный рынок столкнулся с небывалыми испытаниями. Об уходе из России заявили многие западные издательства, включая крупнейший концерн Penguin Random House; свои произведения внутри РФ запретили продавать мировые литературные звезды, в том числе Стивен Кинг и Джоан Роулинг. На фоне международных санкций участники рынка, и до того находившегося в кризисе из-за дефицита бумаги и типографских мощностей, прогнозировали значительный рост цен — и, как следствие, снижение продаж. Тем не менее главной угрозой, очевидно, была полноценная цензура.
«Пациент скорее жив, чем мертв», — так описывает российских книжный рынок по состоянию на 2024 год собеседник Т. в индустрии. Оценка другого собеседника Д., главного редактора одного из издательств, более пессимистичная: «Постепенная деградация». Несмотря на усилия государства по удержанию отрасли на плаву, объясняет книгоиздатель Д., тиражи падают. Это со ссылкой на ежеквартальные отчеты Российской книжной палаты подтверждает и Владимир Харитонов, технический директор издательства Freedom Letters и автор телеграм-канала «Слова и деньги».
«Главное изменение: рынок в тиражах заметно сократился, — говорит Харитонов. — В этом году происходит стабилизация. Рынок более-менее приспосабливается к тому, что делается с экономикой, с правами [на книги], читательским спросом».
После первого года войны, рассказывает сотрудница книжной редакции Е., некоторые зарубежные правообладатели возобновили работу с российскими издательствами (об этом говорит и Ж. из другой редакции). «Это бизнес, все зависит от суммы [за права на книгу], — объясняет Е. — Конечно, есть авторы с суперпринципиальной позицией. В то же время очень многие хотят сотрудничать, но боятся проблем от своего правительства. То есть аргумент не этический, а просто страшно получить по жопе».
Для обхода санкций, рассказывают главный редактор российского издательства З. и книгоиздатель Феликс Сандалов, за пределами России появились отдельные компании, с которыми «можно дружить, не боясь за свой имидж, и продавать права на русский перевод». Но даже так, замечает сотрудница книжной редакции Ж., заполучить бестселлер очень трудно.
Неудовлетворенным спросом на западных лидеров продаж уже воспользовались книжные пираты — например, луганское издательство «Трофейная книга», в 2023 году выпустившее и нового Кинга, и новую Роулинг. «Появилось очень много контрафакта, — жалуется Е. — На „Авито“ много объявлений в духе „Напечатаю для вас“. И такое невозможно прикрыть». Одновременно, добавляет она, российские издательства стали чаще выступать заказчиками книг, например, имитирующих иностранные бестселлеры. «Это не значит, что они плохого качества. Но если вам понравилось X, то вот почитайте U», — объясняет Е.
Кроме того, книжный рынок все больше ориентируется на Восток. «У азиатской литературы уже была фанатская база. Они читали все бесплатно, онлайн, сами переводили. И в какой-то момент их прорвало: даже те, кто раньше эту литературу не читал, очень заинтересовались», — рассказывает Е. «Романы Кореи и Китая, манга, восточные комиксы создают за год прирост в тиражах по 200%», — утверждает книгоиздатель Д.
На фоне международных санкций большим вниманием у издательств пользуются и российские авторы: их книги называют привычным словом «импортозамещение». Из-за нехватки произведений, рассказывает Е., даже если автору отказывают по коммерческим соображениям в одной редакции, его рукопись все равно «в течение пяти месяцев кто-то издаст». О том, что издательствам нечем заполнить портфели, говорит также редактор И. По ее словам, проблему пытаются решить с помощью «питчингов» — встреч, на которых писатели делятся с представителями книжных редакций своими идеями. «Раньше, мне кажется, крупные издательства такими штуками брезговали, а сейчас не могут себе позволить их игнорировать», — отмечает И.
Писательница В. оценивает эту ситуацию иначе. «Мы живем в ситуации абсолютного литературного бума», — считает она. В. объясняет, что интерес к русскоязычным авторам совпал со сменой поколений в литературе: «Выросли люди, которые активно пишут о своем опыте. В тренде автофикшн, региональность. Это такой расцвет».
В то же время В. опасается, что позитивные для российских писателей перемены происходят только «по инерции»: «Настоящий пиздец начнется постепенно».
В которой мир книг становится опасным
Официально цензуры в России нет. Но есть запретные темы, которые появились в результате принятия множества разных законов.
- «Нельзя говорить о войне. Причем какой бы она ни была, — рассказывает главный редактор З. — Даже о Великой Отечественной войне нельзя никак говорить, кроме как восхваляя подвиги российских и советских солдат».
- «Все что угодно может быть признано пропагандой [ЛГБТК+]», — говорит сотрудница книжной редакции Е. Целый тираж, рассказывает она, могут снять из-за второстепенного персонажа, который «ведет себя манерно» или произносит фразу: «Родители никогда не примут мой выбор».
- «Если герои, например, курят траву и потом, на той же странице, не говорят: „Фу, какая гадость!“ и дружно не умирают, то это уже можно назвать пропагандой [наркотиков], уже вопросики», — добавляет редактор И.
Первыми с запретами столкнулись издательства, занимающиеся детской литературой, причем произошло это задолго до вторжения. В 2010-м появился федеральный закон № 436 «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», а еще через три года в России начали наказывать за «гей-пропаганду» среди несовершеннолетних. «К нам всегда были гораздо более жесткие требования. Мы существовали под этой цензурой», — рассказывает основательница детского издательства «Самокат» Ирина Балахонова.
«Наркотики и ЛГБТ-тема всегда вызывали напряжение», — подтверждает писательница Л. Редактор И. отмечает, что проблемы могли возникнуть и с совершенно другой тематикой. Она вспоминает, как задолго до войны одному издательству пришлось изъять весь тираж из-за слова «оккупация» — в контексте советской оккупации одной из республик. «В законах всегда были непродуманные вещи, которые усложняли работу», — говорит И.
Тем не менее, говорит сотрудница детского издательства К., до войны было ощущение, что книжная индустрия — «последнее место, которое интересно чиновникам». С этим согласны еще 14 собеседников «Медузы», работающих на российском книжном рынке.
Казалось, объясняет сотрудница издательства К., что острые темы в книгах — в отличии, например, от фильмов — не могут «навлечь гнев властей»: «Книжный мир, в сравнении с другими креативными индустриями, очень бедный, очень нишевый. Какие-то книжные черви в нем обитают, у них нет даже возможности всколыхнуть общественное мнение… Поэтому ситуация, которая возникла через год-полтора после начала войны, очень удивила».
При этом для собеседников «Медузы» на книжном рынке переломным моментом оказались разные события.
Одни полагают, что им был запрет романа «Лето в пионерском галстуке» Катерины Сильвановой и Елены Малисовой. Книгу о романтических отношениях пионера и вожатого в начале 2021 года выпустило издательство Popcorn Books, к осени она уже стала бестселлером. Вскоре с критикой произведения выступили российские пропагандисты. После того как в ноябре 2022-го был принят закон о полном «запрете пропаганды» ЛГБТК+, роман и его продолжение «О чем молчит Ласточка» изъяли из продажи.
Другие собеседники почувствовали перемены, когда в книжной среде появились «иноагенты». Одним из первых этот статус от Минюста РФ в июле 2022-го получил писатель Дмитрий Быков. Сейчас в реестре не меньше 20 человек, связанных с литературой, в том числе популярные в России авторы Дмитрий Глуховский (в августе 2023-го российский суд заочно приговорил Глуховского к восьми годам колонии по делу о «фейках»), Людмила Улицкая и Борис Акунин (псевдоним Григория Чхартишвили; он также внесен Росфинмониторингом в список «экстремистов и террористов»).
«Писатели стали опасными людьми, — комментирует книгоиздатель Д. — Опять появилось понятие „инакомыслие“, которое должно быть наказуемо. Потому что лучше всем мыслить одинаково и правильно».
Радикальному православному движению «Сорок сороков» не понравился новый роман Владимира Сорокина «Наследие», и в январе 2024-го они попросили МВД проверить текст на пропаганду педофилии. Следом на классика современной русскоязычной литературы начали массово жаловаться в Следственный комитет. «Было ощущение, что схлопывается окно свободы», — вспоминает то время писатель А.
Уже в апреле издательство АСТ сняло с продажи сразу шесть произведений, в том числе «Наследие». В официальном заявлении издательства говорилось, что роман Сорокина (а также «Дом на краю света» Майкла Каннингема и «Комната Джованни» Джеймса Болдуина) нарушает статью о «пропаганде ЛГБТ и смене пола» (6.21 КоАП).
К этому выводу, пояснили в АСТ, пришла экспертиза, проведенная Экспертным центром при Российском книжном союзе — негосударственной организации, которая отстаивает интересы игроков рынка (прежде всего крупнейших из них — «Эксмо-АСТ» и «Просвещения») перед властями. О существовании такого центра многие тогда услышали впервые.
Российский книжный союз — негосударственная и некоммерческая организация, которую с момента основания в 2001 году возглавляет Сергей Степашин, один из самых известных российских чиновников.
Бессменный глава РКС занимал множество важнейших государственных постов. В том числе он был первым директором ФСБ в 1995 году и премьер-министром летом 1999-го (до Путина). С 2000 по 2013 год Степашин возглавлял Счетную палату.
«Человек с хорошим политическим прошлым», — описывает его технический директор издательства Freedom Letters Владимир Харитонов. «Активный помощник власти и, как я понимаю, сторонник СВО», — говорит о Степашине книгоиздатель Д.
Согласно официальному сайту, РКС объединяет более полутора тысяч издателей, распространителей книжной продукции, полиграфистов, представителей бумажной отрасли, а также писательских организаций и ассоциаций. «Это вроде как много, — говорит Харитонов, — но на самом деле все производство сосредоточено в Москве и Петербурге, преимущественно в Москве. И внутри индустрии есть два мощных издательских центра».
Один из них — издательская группа «Эксмо-АСТ», принадлежащая Олегу Новикову. Он занялся книжным бизнесом еще в начале 1990-х, когда был студентом Московского авиационного института — тогда же появилась его компания «Эксмо». В 2012-м «Эксмо» объединилось с другим гигантом рынка — АСТ. В последние годы, рассказывает книгоиздатель Д., «под крыло» издательской группы попадает все больше участников рынка. «Они [„Эксмо-АСТ“] создали при себе кучу импринтов. Это вроде бы самостоятельные издательства, но входящие в тот же концерн», — отмечает Д. Например, уже после начала войны, летом 2023 года, «Эксмо» купило 51% издательства Individuum, выпускающего нон-фикшн, и столько же — Popcorn Books (где вышел бестселлер «Лето в пионерском галстуке»). «Эксмо-АСТ», говорит Владимир Харитонов, «практически монополист на рынке художественной литературы»: «Он выпускает порядка 75-80% всей художественной литературы в России». Оценка руководителя книжной категории маркетплейса Wildberries Алексея Кузменко немного отличается: холдинг «контролирует более 90% прозы и поэзии, напечатанной в РФ».
Кроме того, в «Эксмо-АСТ» входит объединенная книжная сеть «Читай-город — Буквоед» и сервис электронных и аудиокниг «Литрес». Также Новикову принадлежат три крупные типографии: «Парето-принт», Тверской и Можайский полиграфические комбинаты. То есть в распоряжении холдинга — полный цикл производства, от написания книг до их печати и продажи.
Еще один важный издательский центр в России — «Просвещение», известный всем школьникам и их родителям. «Медуза» подробно рассказывала, как связанное с Аркадием Ротенбергом издательство избавилось от конкурентов и всего за восемь лет смогло взять под свой контроль 70% рынка школьных учебников (по данным на 2018 год). Сейчас, по словам Владимира Харитонова, «Просвещение» занимает порядка 80-85% рынка.
«Ни одно из этих издательств [„Эксмо-АСТ“ и „Просвещение“] не является монополистом на всем рынке. Поэтому формально они не подпадают под антимонопольное законодательство», — подчеркивает Харитонов. В то же время, продолжает он, эти издательства контролируют ключевые направления для книжной индустрии: «Когда у нас спрашивают, что такое книга, мы обычно представляем какой-нибудь роман. А дети — учебник».
Интересы этих издательских групп, продолжает Харитонов, перед лицом государства представляет Российский книжный союз. Лоббистом крупных книгоиздательств, и в частности «Эксмо-АСТ», союз называют еще трое собеседников «Медузы» в индустрии.
В которой лоббисты придумывают «саморегулирование», чтобы защитить себя от государства
Когда в декабре 2022 года вступил в силу закон о полном «запрете пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений», вспоминает Е., ее издательство изъяло из продажи почти всю «специфическую литературу»: «Одну книгу мы оставили, потому что герои страдали и в конце умерли. То есть книга не противоречила текущему законодательству. Но в итоге ее все равно пришлось снять из-за Роскомнадзора».
С тех пор, добавляет Е., надзорное ведомство пишет в редакцию, где она работает, регулярно. «На нас обратили внимание, начали подмигивать: „Мы за вами присматриваем“», — говорит Е.
Принятие закона о запрете «гей-пропаганды» «привело к неопределенности на рынке и боязни издателей и книжных магазинов выпускать и продавать целый ряд произведений художественной и нехудожественной литературы», говорится в отраслевом докладе Минцифры. Уже через месяц, в январе 2023-го, в индустрии заговорили о необходимости создания ведомства, которое бы оценивало книги на соответствие законодательству.
Такое предложение, например, прозвучало на круглом столе «Что такое пропаганда ЛГБТ в литературе и как теперь издавать книги?», куда «Российская газета» (официальное правительственное СМИ) позвала литераторов, писателей, юристов и психологов. «Нужен экспертный орган, который будет рассматривать каждый отдельный случай возникновения проблемы», — говорил один из участников встречи, директор Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля Дмитрий Бак.
Как выяснила «Медуза», именно Бак — известный литературовед и профессор Российского государственного университета, подписавший в 2014 году письмо в поддержку «позиции президента по Украине и Крыму», — впоследствии возглавил Экспертный центр при Российском книжном союзе (тот самый, в который обратилось АСТ перед тем, как снять с продажи «Наследие» Сорокина).
Согласно протоколу, опубликованному на сайте Минцифры, 1 сентября 2023-го прошло совместное заседание экспертных советов ведомства. На нем чиновники и книжники, среди прочего, обсуждали готовящийся литературный фестиваль «Красная площадь», поставки книг в библиотеки «новых субъектов Российской Федерации» (то есть оккупированных украинских территорий) и планы на следующий год. А затем перешли к вопросу «о системе саморегулирования в отрасли». В этот момент сотрудники Минцифры России Владимир Григорьев и Михаил Арзаманов объявили о создании специального Экспертного центра для проверки «произведений, потенциально содержащих деструктивный контент».
Тогда же было решено, что руководитель нового центра Дмитрий Бак совместно с Российским книжным союзом разработает и утвердит в ведомстве «методику проведения экспертизы». РКС обещался предоставить Минцифры кандидатуры будущих экспертов. Работу должны были завершить к 1 октября 2023 года.
Согласно протоколу заседания, Минцифры должно «доработать» вопрос о создании Межведомственного экспертного совета. Он нужен, во-первых, для «содействия деятельности создаваемого Экспертного центра». А во-вторых, для того, чтобы помочь разным министерствам и ведомствам выработать «единообразный подход к практике правоприменения законодательства в сфере книжной индустрии».
Также, говорится в документе, Минцифры и РКС совместно проработают вопрос о создании «Единого реестра нерекомендованной литературы». В него включат произведения, в отношении которых есть судебное решение или административное производство, — и просто книги, не прошедшие экспертизу.
Состав Экспертного центра, проверяющего произведения литературы на наличие «деструктивного контента», до сих пор публично неизвестен. Чиновник Минцифры Владимир Григорьев утверждал, что в него войдут представители Роскомнадзора, Российского исторического общества и Российского военно-исторического общества. «Ведомости» со ссылкой на источник в РКС писали, что среди экспертов также есть представители Русской православной церкви, Духовного управления мусульман России, Федерации еврейских общин России и Литературного института имени А. М. Горького. Но в отраслевом докладе, подготовленном Минцифры в 2024 году, говорится только о «пуле профильных специалистов»: литераторах, социологах и психолингвистах.
О работе центра тоже ничего неизвестно. С ним не сталкивался ни один из четырех руководителей российских издательств, с которыми поговорила «Медуза». И ни один из 12 собеседников из числа сотрудников книжных редакций и писателей.
«На самом деле это форма защиты издательств от постоянных наездов», — говорит об Экспертном центре участник книжного рынка М. Так считают еще трое собеседников «Медузы» из индустрии. «Когда каждый день прилетает штраф, разорится даже крупнейший издательский холдинг… Если же не можешь погрома избежать, надо его возглавить, — рассуждает Георгий Урушадзе, бывший директор премии „Большая книга“ и основатель издательства Freedom Letters. — Теперь, чтобы запретить какую-то книгу, надо иметь, например, решение этого Экспертного центра. А он может собираться редко, экспертизы могут писаться месяцами».
В то, что Экспертный центр при Российском книжном союзе может стать настоящим цензурным органом, подобным советскому Главлиту, мало кто верит. «Цензура [в СССР] требовала большого количества людей при значительно меньшем количестве текстов. Этот механизм сейчас очень трудно воссоздать», — говорит собеседник из книжной индустрии М.
В цензурном органе просто нет необходимости, считает техдиректор Freedom Letters Владимир Харитонов. «Все усилия направлены на то, чтобы сделать механизм цензуры, который бы работал сам по себе и не отвлекал экономические ресурсы», — объясняет он. Этот механизм — самоцензура.
Российский книжный союз отказался отвечать на вопросы «Медузы» об Экспертном центре, объяснив, что «не считает возможным предоставлять информацию о своей деятельности» изданию, объявленному «нежелательной организацией». Дмитрий Бак сказал «Медузе», что «давным-давно» не возглавляет центр — хотя на заседании, прошедшем в начале апреля 2024-го (как следует из опубликованного Минцифры протокола) Бак рассказывал о «первых итогах работы Экспертного центра». На уточняющий вопрос о том, кто сменил его в этой должности, он не ответил.
В которой за книги берутся тревожные суслики и эксперты Роскомнадзора
Помимо редактора, рассказывает сотрудница книжной редакции Е., никто в издательстве обычно не знает, что «внутри книги». А потому следить за тем, чтобы рукопись не противоречила законодательству, именно его обязанность. Ж., работающая в другой редакции, добавляет, что в случае ошибки к редактору могут даже применить «дисциплинарную меру»: «Это точно такие же штрафы, которые были бы за любую ошибку — например, в названии. Обычно это небольшой процент от премии».
Часто редакторы понимают, что конкретно запрещено печатать. Однако многие российские законы сформулированы так, говорит редактор И., что «все может попасть под их нарушение». В таких ситуациях редакция обращается к юристам или ко внешним экспертам — и это не Экспертный центр при РКС (о котором речь шла в предыдущей главе), а специализированные конторы и отдельные эксперты, аккредитованные Роскомнадзором.
Хотя список специалистов есть в открытом доступе на сайте РКН, по словам книгоиздателя Феликса Сандалова, «все за ними ходят друг к другу». «Не назову их лояльными экспертами, но, конечно, есть организации, где ты заранее знаешь, какой получишь ответ по любому вопросу», — говорит Е.
Эксперт из реестра Роскомнадзора, пообщавшийся с «Медузой» на условиях анонимности, подтверждает, что в последние два с половиной года обращений от издательств стало больше. В его организацию присылают не только новые произведения, но и давно опубликованные — их тоже проверяют на соответствие быстро меняющемуся законодательству. «Надо сейчас разобраться с тем, что напечатано. Со сложными, так скажем, произведениями… Нужно понимать, где есть культурная ценность, где нет культурной ценности, — объясняет собеседник „Медузы“. — Понимаете, „Псевдололит“ немало. И они должны быть проверены на наличие или отсутствие деструктивного влияния на потребителя».
Обычно на экспертизу берут не фрагменты, а всю рукопись. Именно так, по словам эксперта, поступают в организации, где он работает: «Мы же понимаем, что должен присутствовать общий контекст. Должна изучаться целостность восприятия объекта исследования». Сам анализ книги, утверждает он, проводится только «научными методами» — например, «коммуникативно-смысловым» и «лексико-семантическим». Причем исследуют как текст, так и обложку: «У нас не только лингвисты, искусствоведы, религиоведы и сексологи. У нас есть психологи, которые должны по изображению предположить или понять наличие того или иного воздействия на потенциальную аудиторию».
На такую экспертизу уходит не меньше месяца, добавляет собеседник «Медузы». В организации, где он работает, ее стоимость рассчитывается по рекомендациям Минюста. «Мы качественно все делаем. И мы действительно независимы в научном анализе и формировании выводов по информационному продукту, — подчеркивает эксперт из реестра Роскомнадзора. — В связи с этим нас достаточно часто вызывают в суды, где мы отстаиваем свою точку зрения». На вопрос о том, должно ли государство в принципе регулировать литературу, он отвечает, что для него цензура — «встроенная часть морали и нравственности народа в историческом отрезке».
«Шарашкины конторы, которые пишут документы на 40 страниц дуболомным бюрократическим языком», — так отзывается об экспертных организациях книгоиздатель Феликс Сандалов. Как правило, рассказывает он, рукопись отправляют на экспертизу «в спорных случаях». Если потом к книге возникают претензии, заключение экспертов можно предоставить суду. «Это не решение всех проблем, но это способ их смягчить или даже превентивно погасить», — объясняет Сандалов.
В редакции, где работает Е., чаще всего к экспертам идут уже после выхода книги — если общий тираж, а значит и риски, стали очень велики; или в случае несправедливых жалоб от читателей. Бывает и так, что стоимость исследования слишком высока, поэтому проверять книгу просто нет смысла. «Это бумажка, чтобы прикрыться. Юридически защищает, по факту — нет», — говорит Е. К тому же в большинстве случаев, добавляет Сандалов, документ так и остается лежать в столе.
Гораздо чаще, чем к экспертам, книгоиздатели обращаются за юридической помощью — но и тут бывает, что специалисты не в силах помочь. «У юристов позиция одна — все запретить. Они самые тревожные суслики», — считает Е. Главный редактор З. называет такие консультации гомеопатией: «Это вещь, которая нужна для успокоения автора, больше не для чего».
«Мы недавно делали книгу, ее читали то ли два, то ли три юриста. У них были абсолютно противоположные заключения, — рассказывает редактор И. — Кто-то говорил, что нужно все удалить и вообще не выпускать книжку. А кто-то — что все в порядке». В результате, добавляет И., «все в меру своих умственных способностей пытаются самоцензурироваться».
В которой все сами знают запрещенные слова, а некоторым — стыдно
Черные ████ вместо слов. Дисклеймеры. Отсутствие имен сотрудников издательства в сведениях о книге. Указание на [извлеченные цензурой данные]. Или незаметное для читателя изменение текста. К появлению полноценной самоцензуры в книжной индустрии привела «общая атмосфера настороженности, а порой и страха», полагает Б., главный редактор одного из российских издательств.
Вот только несколько примеров:
- «Была история, когда редактор вымарывал даже слово „наркотики“», — вспоминает Е.
- Словосочетание «Лебединое озеро», объяснили юристы главному редактору З., может «трактоваться как призыв к свержению власти».
- В издательстве отказались брать рукопись Л.: «Открыто сказали: „Мы боимся, потому что у вас там острые социополитические темы“».
- Е. говорит, что после начала войны издательство, где она работает, скрывает происхождение украинских авторов: «Мы делаем вид, что они не оттуда».
- Писательнице В. предложили переиздать сборник ее рассказов, но один из них — ████ ████ ████ ████ ████ — нужно было «как-то завуалировать» из-за квир-тематики. Она согласилась: «Это даже не случай самоцензуры. Я решила, что пусть будет так, текст все равно выйдет, даже в современных условиях».
- Писательница П. рассказывает, что ее последний роман ████ уже был готов к публикации, когда редактор неожиданно попросил убрать из него оппозиционный лозунг. Как и В., она не стала спорить.
- «Меня попросили поменять в тексте фразу. Вместо „Ты понимаешь, в какой стране мы живем?“ написать „Понимаешь, в каком месте мы живем?“», — рассказывает писательница Н. Она в ответ рассмеялась (позже ее книга вышла в другом издательстве без подобных изменений).
«Слов, которые ты можешь сказать, становится все меньше, — рассуждает писатель А. — Абсурдная ситуация в мире, состоящем из слов. В этом есть большой трагизм».
Более того, самоцензура, рассказывают собеседники «Медузы» из индустрии, встречается не только у редакторов и авторов — она влияет и на сотрудников книжных магазинов.
- Главный редактор Д. жалуется, что по магазинам и библиотекам «вдруг начали гулять какие-то списки „запрещенных“ авторов»: «Нам говорят: „Мы не будем покупать этого, этого и этого. Они в списках“». Ему стоило большого труда убедить сотрудников, что эти списки фальшивые.
- Были случаи, утверждает Е., когда в магазин приходила заказанная онлайн книга, но сотрудник ее не отдавал покупателю «из страха».
- «Где-то наши книги могут быть куплены только из-под полы», — рассказывает основатель издательства Freedom Letters Георгий Урушадзе.
- По словам М., нередко сами издательства просят снять с продажи книги «иноагентов» или «каких-то „нежелательных“ организаций».
- Владелица независимого книжного магазина О. рассказывает, что большие сети «поубирали Улицкую и Акунина», хотя юридического запрета на торговлю их книгами нет. «Есть магазины, где все книжки „иноагентов“ сразу были убраны. Есть магазины, где нет книжек Улицкой. Есть магазины, где нет книжек Сорокина, — подтверждает М. — Где на любой медийный шум реагируют одним способом — запретить, изъять, забыть».
С одной стороны, говорит писательница Н., ее постоянно преследует «желание избавиться от самоцензуры». Затем Н. вспоминает, что она — «взрослый человек» и несет «ответственность за свои поступки, в том числе в правовой среде». «На борьбу одновременно со страхом и с желанием что-то сказать уходит огромное количество сил, — рассказывает Н. — Очень страшно однажды утром встать, посмотреть на себя в зеркало и понять, что тебя от себя тошнит, потому что ты слишком зажал себе горло».
Писательница В. уверена, что все изменения в текст редакторы вносят, в том числе, заботясь о безопасности авторов. Главный редактор З. добавляет: «Если совсем рискованная формулировка, мы предлагаем вариант, как сохранить в ней все — но чтобы это нельзя было подвести под суд. Цензуры нет».
Редактор И. объясняет, что смотрит только «в букву закона». «Литература вся соткана из синонимов, аналогий, — добавляет она. — Есть много разных приемов, с помощью которых ты можешь достичь реализации своей художественной задачи». Е. соглашается и сравнивает попытку обойти запреты с «креативным упражнением». Она объясняет: «Я понимаю, что либо я делаю это, либо вместо меня будет человек, который будет делать по-другому, возможно, хуже».
Главный редактор Д. признается, что «чувствует себя плохо» — несмотря на то, что «больших уступок совести» не делает: «Пока мы стараемся придерживаться прежних своих взглядов, не меняя их в угоду новым порядкам. Пока это позволительно… Дальше, если будут непреодолимые нравственные преграды, придется завязывать».
«Стыдно», — сухо комментирует редактор Ж.
В которой рождается новая литература
«Это был момент осознания того, как будет выглядеть будущая литература. Достаточно смелая, чтобы говорить, но вынужденная искать пути прохода по минному полю», — говорит писатель А. о недавно попавшемся ему романе ████ ████ ████ ████ ████, опубликованном в России. В нем, объясняет А., ни разу не упоминается слово «война»: «Но это фигура умолчания, вокруг которой строится весь текст».
Вот далеко не полный список книг, изданных за последние два с половиной года в России, в которых авторы пытаются осмыслить окружающую действительность:
- ████ ████ ████ ████,
- ████ ████, ████ ████,
- ████ ████ ████,
- ████ ████ ████. ████,
- ████ ████ ████ ████ ████: ████ ████-████,
- ████ ████ ████,
- ████ ████,
- ████ ████ ████,
- ████ ████,
- ████ ████ ████,
- ████.
Одни говорят о войне и диктатуре через поэтические образы. Другие предпочитают сказку или фантастику. Одни переносят читателей в выдуманный, но все равно очень знакомый россиянам мир прошлого или будущего. Другие изображают сегодняшний день, вплетая в текст новостные заголовки и протоколы судебных заседаний.
«Мы издали пару книг, рефлексирующих текущий момент, — рассказывает Б. главный редактор одного из российских издательств. — Потому что не смогли их не издать. Так сработал нравственный закон внутри нас». «Если текст гениальный, рисковать можно всегда», — убежден издатель Феликс Сандалов.
Ужесточение законов, произошедшее после начала войны, тем не менее заставило российских книгоиздателей пересмотреть даже привычные маркетинговые методы. «Раньше, если был какой-то крючок, цепляющий внимание людей, про это [прямо] говорилось, — объясняет Сандалов. — Например, в случае небинарных персон могли использовать сочетание „авторка“ и мужское имя. Сейчас этого не делают, хотя люди остались те же самые». Иногда издательства, как рассказывает главный редактор Б., и вовсе не предлагают свои книги для распространения маркетплейсам и крупным книжным сетям.
Слова в аннотациях тоже подбирают крайне аккуратно. Обходить «острые моменты» при написании рецензии стараются и литературные критики (например, Галина Юзефович). «Бывает, что при близких отношениях рецензентов просят закруглить какой-то угол. Но иногда даже не нужно просить — все понимают», — рассказывает Сандалов.
«Открываешь книжку и понимаешь, почему про нее никто не писал. Потому что — ну нахер! — говорит владелица независимого книжного О. — Мы сами расскажем покупателям, что книжка классная».
Такие произведения, рассказывает основатель другого независимого книжного Р., в некоторых магазинах отдельно выкладывают на видном месте как актуальную литературу. Так называемые Z-писатели в эту категорию, как правило, не входят — продавать их книги, говорят три собеседника «Медузы» из индустрии, никто не принуждает. «Говно бы не писали, им бы тоже было место», — добавляет О. Покупателям, возмущенным отсутствием на полках книг Захара Прилепина, она обычно отвечает иначе: «Разобрали!»
«Надо разговаривать более-менее спокойно, — считает О. — Понятно, что мы никого не переубедим, но мы хотя бы будем доброжелательным местом».
Некоторые издательства продолжают выпускать даже квир-литературу — например, в 2023 году вышел роман ████ ████ ████ ████ ████. Популярностью в России по-прежнему пользуются китайские даньмэй — например, ████ ████, говорит сотрудница редакции Е. «Сейчас самая большая тема — бромансы. Это когда у мужчин очень крепкая дружба. Такая крепкая, что закон не придерется, а читатель все поймет», — рассказывает она. Хотя иногда, добавляет Е., в ЛГБТК-произведениях все-таки приходится менять гендер героя (так делают с согласия автора или правообладателя): «Это самый безопасный вариант. Если читатели хотят изначальную версию, они могут ее мысленно реализовать, когда читают».
Невзирая на то, что в России полностью запрещена «пропаганда нетрадиционных отношений», а «международное общественное движение ЛГБТ» объявлено «экстремистским», прямого требования не продавать книги с квир-тематикой нет. «ЛГБТ-организации не существует — соответственно, нет книг, ею выпущенных», — рассуждает владелица книжного О. С другой стороны, многое зависит от правоприменительной практики, добавляет она: «В каждой ЛГБТ-книжке при желании можно найти „пропаганду“».
Во многих независимых книжных магазинах, работающих в регионах России, летом 2024 года прошли проверки, рассказывают два источника «Медузы» из индустрии. Тем не менее, по их словам, сотрудников прокуратуры интересовали только книги «иностранных агентов» (по закону на них должна быть возрастная маркировка «18+», а также непрозрачная упаковка). «Очень унизительно каждую пятницу выискивать среди авторов [новых] „иноагентов“ и ставить на них маркировку, — комментирует один из собеседников. — Ты как будто соучастник в процессе, в котором совершенно не заинтересован» (обычно Минюст РФ обновляет список «иностранных агентов» по пятницам).
Бывает так, что книгу издать в России в принципе невозможно — например, если ее сюжет строится на том, что может быть трактовано как нарушение законодательства, объясняет главный редактор З.: «Мы предлагаем эту рукопись дружественным изданиям, находящимся за пределами Российской Федерации». Так время от времени поступает и его коллега Д.: «Такое возрождение советского тамиздата. И условий для этого гораздо больше, чем было раньше».
На маркетплейсах (а также на букинистических сайтах), рассказывает владелец независимого магазина Р., гораздо легче найти произведения, снятые с продажи по требованию властей или из-за самоцензуры издательств. «Допустим, у нас права на русский язык на территории РФ, а кто-то покупает права на территории СНГ, — говорит сотрудница книжной редакции Е. — Соответственно, у нас версия, которую читатели не хотят видеть, потому что там суперцензура, а у них вообще нет цензуры. И читатель заказывает книгу на „Озоне“ из Казахстана».
Именно маркетплейсы, а не государство — сегодня главная угроза независимому книжному рынку, считает владелица независимого книжного магазина О.: «По цене мы им абсолютно не конкурентны, это невозможно. Они часто ставят цену ниже закупочной». Об этом же говорит еще один собеседник из книжной индустрии Т.: «Человек приходит в магазин, выбирает книгу, уходит и заказывает ее, допустим, на „Вайлдберриз“. Росту продаж [в книжных] это не способствует, и вопрос для книжной торговли стоит в том, чтобы выжить». По данным Ассоциации книгораспространителей (АСКР), с начала российско-украинской войны закрылись 86 магазинов. Это число продолжает расти.
За последние три года, отмечает технический директор Freedom Letters Владимир Харитонов, цены на книги в России выросли почти в два раза. По подсчетам АСКР, в 2023-м средний чек покупателя книг увеличился на 5% по сравнению с предыдущим годом и составил 1 666 рублей. При этом в Москве он значительно выше, чем в регионах — 1 944,5 рубля против 418,1 рубля.
Причина роста цен — международные санкции: большинство расходных материалов, необходимых для производства книги, закупают за границей. Эксперты АСКР утверждают, что в 2023-м стоимость бумаги в среднем выросла на 13,5%, прочих материалов — на 17,2%. Дорожают и типографские услуги. По данным АСКР, по итогам прошлого года они выросли на 13,8%.
Сначала по типографиям «ударил ковид», говорят сотрудница книжной редакции Ж. и книгоиздатель Феликс Сандалов. А после введения санкций у них начались сложности из-за нехватки запчастей для европейских станков. Большинство расходников для оборудования, рассказывал глава «Эксмо-АСТ» Олег Новиков, по-прежнему закупают в Европе на условиях «параллельного импорта», поскольку в Азии им аналогов нет. «При этом уникальные номера типографских машин позволяют поставщикам отследить конечного заказчика, — добавил он, — и из-за санкций многие нередко отказываются поставлять запчасти, если видят, что те предназначены для оборудования в России».
«Типографии пытались покупать китайское оборудование, но, насколько я понимаю, остались страшно разочарованы, — говорит Владимир Харитонов. — В чате издателей я время от времени вижу громкие стоны о том, что станок сломался: „Теперь ждать еще месяца три, а за нами еще очередь“».
До войны, рассказывает Сандалов, срок производства книги в России в среднем был полтора месяца («при удаче — месяц»). Сейчас он минимум в два раза больше.
Главный редактор детского издательства «Самокат» Ирина Балахонова рассказывает, что в начале войны вывезла из России две фуры книг — многие из них теперь продаются в открытом ею в Европе интернет-магазине SamTamBooks. «У меня есть издательство, где я могу печатать про что угодно для диаспоры, которая уехала. И есть [издательство в России], где я могу печатать то, что мое государство мне разрешает», — говорит Балахонова. Она добавляет: «Никаких законов мы не нарушаем».
Нарушающее законодательство издательство могут оштрафовать, а затем вовсе приостановить его деятельность на 90 дней, рассказывает Сандалов. «Такой объем проблем, — добавляет он, — что большинство от этого просто сломается». Помимо этого руководителям может грозить персональная ответственность, в том числе уголовная — например, за «пропаганду наркотиков». «Мы для себя решили жить по принципу „делай, что можешь“», — говорит главный редактор Б.
«Жизнь продолжается, можно работать, — рассуждает владелица независимого книжного магазина О. — И это хорошее занятие для сегодняшнего дня. Ты все равно можешь сказать, что война — это ужасно. Только не путем митинга, а по-другому». Так считает и писательница Н.: «Сказать хоть что-то — это то, что нам остается. Хотя бы азбукой Морзе, для своих».
В которой Z-каналы расправляются с писателями. А российский читатель ищет утешения
Летом 2024 года писательница В. собиралась в один российский город на книжный фестиваль. Но незадолго до отъезда ей позвонил организатор и сказал: «Извини, тебя запретили».
Запреты выступлений авторов на фестивалях, а иногда и отмены всего мероприятия случались и раньше, говорит другая писательница С. И все же до нынешнего лета они были скорее редкостью, а не тенденцией. «Все всё понимают, — добавляет писательница П. — Это делается по-тихому».
Об изменениях в программе фестиваля, рассказывают «Медузе» четыре писательницы, столкнувшиеся с отменами в разное время, они узнавали прямо перед выступлением. Причина решения либо не сообщалась, либо звучала нелепо. «Сослались на то, что у меня книга 18+, — рассказывает Ф. — Но у других писателей тоже все книги 18+, а их в программе оставили».
Срыв одного выступления не означает, что автора больше никуда не позовут. «Бывает, что тебя добавляют в список на какое-нибудь фестивальное мероприятие, потом отклоняют, а в следующий раз уже берут», — говорит писательница Н.
«Не знаю, от чего это зависит, но условно в городе N совершенно невозможно выступление одного писателя, зато в городе NN этот писатель выступает безо всяких проблем. Но там уже другому писателю, оказывается, нельзя, — рассказывает участник книжного рынка Т. — Идиотия может случиться везде».
Иногда согласование участников фестиваля, говорит Т., вовсе не требуется, а иногда список утверждают, причем каждый раз «на разных уровнях». При этом о каком-либо перечне «нежелательных писателей» Т. неизвестно. Отсутствие единого «черного списка» подтверждает М., еще один собеседник из индустрии. Он рассказывает: «Списки выступающих цензурируются, причем очень хитро. Добровольные помощники органов изучают программу и, если человек что-то не то сказал или сделал, пишут донос на каком-нибудь сайте на 300 подписчиков. Потом из какого-нибудь органа в местную администрацию пишется письмо со ссылкой на статью. Местная администрация приходит в ужас и начинает все подряд запрещать».
Поводом для доноса может стать что угодно. Семь собеседников «Медузы» на книжном рынке говорят, что чаще всего проблемы у писателей возникают из-за их высказываний, а не произведений. «В этой стране не читает никто, поэтому те, кто запрещает, обычно привязываются к аннотациям, к отзывам», — говорит писательница С. В пример она приводит две книги с квир-тематикой: «В одной из них в аннотации было написано, что там есть ЛГБТ. Во второй — а там еще больше ЛГБТ — не написано, но при этом ко второй книге нет никаких претензий».
Другой пример — роман «Мышь» Ивана Филиппова о зомби-апокалипсисе. Он вышел в издательстве Freedom Letters в ноябре 2023-го, а спустя восемь месяцев его запретила Генпрокуратура. Сам Филиппов в интервью «Медузе» предполагал, что внимание к книге мог привлечь его телеграм-канал «На Zzzzzападном фронте без перемен», в котором он обозревает публикации провоенных авторов. «Власть книжек не читает, — комментирует основатель Freedom Letters Георгий Урушадзе. — Если бы они прочитали книгу „Мышь“, они бы поняли, что это не книга, препятствующая „работе кредитных учреждений“».
Еще пять собеседников «Медузы» отмечают, что значение имеют популярность автора и тираж книги. «Работает общественный резонанс, — говорит сотрудница издательства книг для детей К. — Условно, если к тебе на стенд на ярмарке подойдет какой-то известный „военкор“ и ему покажется, что твоя книга — кощунство, и он это напишет у себя в телеграм-канале, последствия могут быть самые разные: доносы, проверки, статьи в СМИ».
Страх привлечь внимание Z-активистов, говорит писательница П., среди ее коллег даже больше страха цензуры. Четыре собеседницы, чьи выступления были отменены, рассказывают, что это сопровождалось травлей в провластных телеграм-каналах. «Начали писать какую-то невероятную грязь про меня, мои книги, — вспоминает Н. — Я не думала, что есть люди, которые тратят столько энергии на пустую ненависть. То есть это сотни человек, которые пишут, на какую бутылку меня должны посадить в СИЗО».
Ее коллега Ф. признается: «Я много плакала. Я думала, что моя жизнь закончена».
Травлей занимаются не только Z-активисты, но и писатели. «Какой-нибудь ноунейм-автор, который поддерживает СВО, как правило, начинает: „Смотрите, опять либеральные мрази заполнили фестивали, давайте их срочно отменять“», — говорит писательница С. «Ими движет зависть, — считает другая писательница У. — Они непопулярны, их никуда не зовут, их книги не продаются».
Произведения Z-авторов нельзя назвать коммерчески успешными, подтверждают четыре собеседника из индустрии (при этом некоторые книги, отмечает сотрудница книжной редакции Ж., издаются большими тиражами — например, Захара Прилепина; но он получил известность задолго до 2022 года). В то же время на многих фестивалях находится место такой литературе. «Очень много мероприятий на ММКЯ было посвящено СВО, — рассказывает главный редактор Д. — Но кроме презентации Прилепина, на которую сбежались люди, все остальное вызвало нулевой интерес».
По словам писательниц Н. и Л., за год до этого Z-литература не привлекла и посетителей фестиваля «Красная площадь». «У остальных все раскупили, а у них книги остались, — вспоминает Н. — Было смешно видеть, как они потом выкладывали фотографии: „Смотрите, сколько Z-прозы на фестивале!“»
«Я допускаю, что это делается на всякий случай, что это способ уберечь себя», — рассуждает Л. о причинах, по которым открыто поддерживающих войну писателей приглашают на фестивали и ярмарки.
«Необходимым компромиссом» это считают еще пять собеседников «Медузы» из индустрии. Источник Т. с ними не согласен, он уверяет: «Звать или не звать Z-авторов на фестивали — дело организаторов. Не слышал, чтобы кого-либо насильно заставляли включать их в программу».
Через несколько недель, рассказывают писательницы, телеграм-каналы о них забыли, переключившись на других авторов. «Я каждую неделю вижу, как они просто берут за шкирку дебютантов, писателей и начинают над ними издеваться», — говорит Ф.
Случай писательницы Л. отличается. На фоне продолжающейся травли («Мне писали, что найдут меня и убьют, — рассказывает она. — Это было очень страшно») ей пришлось уехать из России.
«Первое время после отъезда у меня было ужасное состояние, я думала, что я этого вообще не переживу, — говорит Л. — Я не была готова к этому разрыву. Там [в России] остались люди, которых я очень люблю».
* * *
«Репрессивная машина не массовая, она точечная. Кто-то попал под горячую руку, прилетело. Но я бы не сказала, что это имеет сильный эффект на весь книжный рынок как индустрию», — говорит редактор И.
Большинство книг в России, убеждена И., не затрагивает ни цензура, ни самоцензура. В пример она приводит художественную литературу, доля которой от всего рынка в 2023 году составила 16,1% в совокупном тираже и 20,3% по общему числу изданий. «Большинство тайтлов, которые выходят в фикшне, — это досуговые книги, детективы, сентиментальная проза, что-то жанровое, — рассказывает И. — Поэтому, когда мы говорим о рынке в плане смысловой цензуры, мы говорим о какой-то очень-очень маленькой тусовочке, которая что-то пытается сказать про текущую социально-политическую действительность».
Интерес к книгам на болезненные общественные темы, говорит главный редактор З., у российских читателей снижается. Так считает и главный редактор другого издательства Д.
«Примаченко побеждают Пелевиных, а Лабковские — Акуниных, — говорит Д. — Литература советов, обучения, личностного роста — это сейчас растущий сегмент. Что психологически объяснимо: человек в критических ситуациях должен помочь себе сосредоточиться на собственном благополучии и росте». По словам владельца книжного магазина Р., многие выбирают художественную литературу, «в том числе проверенную временем».
Согласно отраслевому докладу Минцифры, в 2023 году самой продаваемой книгой из художественной литературы на русском языке стал роман «Преступление и наказание» Федора Достоевского. На втором месте — «Путешествие в Элевсин» Виктора Пелевина, а на третьем — «Лолита» Владимира Набокова.
Первое место среди переводной литературы — «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Второе у антиутопии «1984» Джорджа Оруэлла, а третье занимает роман «Благословение небожителей» китайской писательницы Мосян Тунсю.
В русскоязычном нон-фикшне самые продаваемые книги — за авторством беларуского блогера, PR-менеджера и журналистки Ольги Примаченко: «К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя» и «С тобой я дома. Книга о том, как любить друг друга, оставаясь верными себе». На третьем месте — Михаил Лабковский «Хочу и буду. 6 правил счастливой жизни или метод Лабковского в действии».
Среди переводных авторов нон-фикшна первое место у «Искусства любить» немецкого социолога и философа Эриха Фромма. Второе занимает книга американского писателя и коуча Джона Стрелеки — «Кафе на краю земли. Как перестать плыть по течению и вспомнить, зачем ты живешь». Третье — у книги «Самый богатый человек в Вавилоне» американца Джорджа Клейсона, в которой содержатся советы по ведению личных финансов.
В начале войны, вспоминает О., посетителям ее магазина хотелось обсудить происходящее. «Мы даже просили психолога поговорить с персоналом о том, как это переносить, — рассказывает она. — Потому что каждый приходил и вываливал все свои печали».
Спустя почти три года «такого накала эмоций нет». «Спрашиваешь: „Вам кризисную книжечку или утешиться?“ Чаще просят утешиться».
Издательство «Медузы» выпускает книги, которые из-за цензуры невозможно напечатать в России. Теперь в нашем «Магазе» можно купить не только бумажные, но электронные и аудиокниги. А еще «Медуза» начала издавать художественную литературу. Это один из самых простых способов поддержать редакцию и наш издательский проект.
Кристина Сафонова