Я очень хорошо помню, как примерно год назад… проезжал на поезде и увидел госпиталь «Шарите». Это, как вы, наверное, знаете, не просто название больницы, это слово по-французски означает «любовь», христианская милосердная любовь. 

Тогда я задал себе в очередной раз вопрос, который, наверное, задавал себе любой человек, который здесь находится: «Зачем Алексей вернулся в Россию? Почему он оставил здесь ту любовь, заботу и ту хотя бы относительную безопасность?»

Ровно год назад в Берлине был митинг, где всем желающим предложили записать поздравление Алексею с днем рождения — возможно, их каким-то образом ему доставили. Я сегодня с большой горечью вспоминал, что тогда что-то сказал в качестве поздравления. А сегодня так…

Но знаете, память о человеке, которого нет, обязательно должна жить. Об Алексее Навальном нельзя не вспомнить в этот день. Трагедия его смерти очень близка, она еще очень сильно на всех нас отражается. И я думаю, еще очень долгое время мы будем жить под впечатлением этой трагедии.

Я не могу сказать, что во всем разделял его взгляды. Но его позиция была очень принципиальной. Для того чтобы занимать принципиальную позицию, нужно и мужество, и ясное понимание того, к чему люди прежде всего должны стремиться. Например, свобода и демократия — вроде бы самые универсальные понятия, но для некоторых существует тысяча компромиссов, тысяча вариантов. [А] он при всех колебаниях, поворотах в политике понимал, к чему надо стремиться, что есть в принципе добро. Я думаю, что он в общем-то принимал правильные решения, — и он, конечно, удивительно вел за собой людей. Это не могло не воодушевлять.

[Гибель Алексея] — это не просто еще какая-то трагедия, которых сейчас, к сожалению, происходит много каждый день. Он действительно стал символом надежды. Примером совершенно выдающегося поведения для всех в России и для тех, кому дорога судьба этой страны. Я думаю, этот пример должен оставаться для нас надеждой. Хотя, если понимать логику событий, его гибель, конечно, не внушает оптимизма.

То, что сейчас делает группа Навального, — наверное, не все из этого [находится] на правильном пути, если так можно сказать. Но в принципе для чего все это было сделано? Для борьбы с коррупцией, чтобы показать людям, как себя ведут власть имущие. В этом смысле, я думаю, их деятельность будет продолжаться в позитивном ключе.

В том-то и проблема, что есть сила самой личности. Навальный был личностью, смог вдохновить [многих]. Смогут ли другие люди обладать такой же силой, таким же воздействием? Это вопрос. Хотелось бы, чтобы они [ФБК] смогли объединить людей. Может быть, не только они.

[Сам] я не мыслил себе жизни за границей, не стремился к этому. Как я себя чувствую? Для многих этот срок [шесть лет] — как будто целая жизнь. Но я, к сожалению, [все еще] чувствую себя в эмиграции. Я думал, что буду жить там [в РФ] до конца жизни, а теперь вижу: наверное, больше шансов, что моя жизнь закончится не в России.

Когда-то я своей дочке, когда она была еще маленькой, рассказывал всю историю России. Когда говорил о Советском Союзе, она меня спрашивала с нетерпением: «Но в конце-то концов кончится хорошо?» Хотелось бы, чтобы в конце концов кончилось хорошо. Где-то все кончилось хорошо, но не просто и ценой очень больших жертв. Сегодняшний день тоже заставляет вспоминать, ценой каких жертв мы, может быть, к чему-то идем.

Это очень важно для меня. Алексей был самый-самый из всех. Он много делал и он говорил, да еще как! Он был такой позитивный, веселый, неунывающий, с харизмой!

Когда случилась трагедия в Омске [отравление Навального], он вообще мне в сердце зашел. Уже потом я следила и когда он в тюрьме был, и когда пропал. А в день его смерти надежда рухнула. Это такой восклицательный знак, окончание чего-то светлого, что могло произойти. Мне до сих пор не верится. Единственное, что спасает, — чаты единомышленников.

Все-таки нас много. Надеюсь, Юля будет продолжать [дело Алексея]. [Но] в будущем России я не вижу ничего хорошего. Как говорят: дно достигнуто, но потом опять стучат снизу. Я каждый год ездила в Омск, и поехала туда в прошлом году — к сожалению, там я уже враг для мамы, родственников, друзей. Мама никак не признает украинцев — это первый признак нацизма, а она этого не понимает. Я больше не знаю, когда поеду туда, — может, когда падет режим. Конечно, это больно. 

В начале войны я даже боялась об этом думать, а теперь открыто говорю: я жду, когда Россия проиграет эту войну. Это, конечно, будет трагедией для России, русского народа, моих родственников, друзей. Но я считаю, это будет перерождением. Что-то сложное должно произойти, чтобы там все перевернулось.

Я лично знала Алексея. Это человек, к которому у меня нет вопросов. Человек, который всегда давал понятные человечные ответы. Он привел человечность в политическую жизнь в этой стране. Он воспитал прекрасное поколение. И я здесь, просто чтобы отдать долг его памяти. 

Сегодня я думала о том, что 1 марта была в Марьино [на прощании с Алексеем]. [Сегодня] 4 июня я в Берлине. А до этого я много раз была там, куда нас звал Алексей. Я всегда ему доверяла, потому что всегда знала, что Алексей не позовет в плохое место с плохими людьми. 

Для меня это личная утрата. Часто говорят, что [с гибелью Алексея] мы потеряли веру, потеряли надежду. Но нет, я считаю, что ему удалось прорастить эти ростки надежды. Понимания того, что смерть стоит того, чтобы жить. Как это ни ужасно, но за это он заплатил такую цену. 

Если вы живете здесь [вне России], а не там — это совершенно другая история. Тем не менее ты стараешься жить хоть в какой-то гармонии со своей совестью. Утрата в том, что он [был], несомненно, моральным ориентиром, камертоном. 

Я сегодня гуляла по Берлину и случайно оказалась у «Шарите», вспомнила. Забавно очень, но первая фраза, которую я когда-то услышала от Алексея, когда случайно его встретила: «Христос Воскрес!» Потому что была Пасха. Я посмотрела ему в глаза и сказала: «Воистину воскрес!» К сожалению, во второй раз чуда не произошло.