«Неправильно думать о нас как о политической силе» У «Дождя» новый гендиректор — бывший CEO Sports.ru Марк Тен. Вот его интервью — о том, как канал работает (и пытается зарабатывать) на третий год войны
В конце апреля основательница «Дождя» Наталья Синдеева объявила о назначении нового гендиректора канала — в этой должности ее сменил Марк Тен, ранее возглавлявший Sports.ru. По словам Синдеевой, под его началом канал должен «превратиться из семейной компании в компанию с нормальным бизнес-процессом». «Медуза» поговорила с Теном о том, как «Дождь» работает в Амстердаме и какую ошибку допустил менеджмент канала во время скандала с увольнением ведущего Алексея Коростелева.
Предупреждение о возможном конфликте интересов. Автор этого интервью, спецкор «Медузы» Елизавета Антонова, работала на телеканале «Дождь» в 2016–2018 годах.
— Сооснователь Sports.ru Дмитрий Навоша в беседе с Forbes охарактеризовал вас как «одного из лучших медийных менеджеров в стране». Как бы вы сами описали главную задачу медиаменеджера?
— Не думал, что мне кто-нибудь припомнит интервью Навоши Forbes! Я бы сказал, что задача медиаменеджера — с одной стороны, создавать достаточно понятную, предсказуемую и комфортную среду и правила взаимодействия для талантливых людей. С другой стороны, создавать их с поправкой на нужную свободу, какие-то вещи, которые позволяют людям заниматься творчеством. В Sports.ru это хорошо получалось, многое благоволило этому, было достаточно ресурсов. И мне кажется, что там получилось построить уникальную компанию в смысле сочетания корпоративного управления и очень высокой степени свободы более-менее всех — особенно людей, которые занимаются смыслами.
— А как вы видите свою задачу на «Дожде»?
— Сложный вопрос. У «Дождя» очень специфичная ситуация, и то, что канал в сопоставимом объеме продолжает вещание в новых обстоятельствах, — уже само по себе очень большое достижение. Только совершенно не убиваемая — в хорошем смысле — команда способна вот так собраться. Я не на всем этом пути их сопровождал, но думаю, не только изнутри канала очевидно, что их уникальная способность перерождаться — это какая-то суперсила.
Большую часть времени, которое я провел с командой «Дождя», мы занимались экзистенциальными вещами — и было сложно думать над какими-то долгосрочными задачами и целями.
Наша цель номер один сейчас, по крайней мере на корпоративном уровне, — это найти способ прийти к безубыточности в тех обстоятельствах, в которых мы сейчас работаем. И на дистанции двух-трех лет стать рентабельными. Так было в Москве.
— Когда конкретно?
— Два последних года в России, в 2020-м и 2021-м, ежегодная прибыль составляла несколько десятков миллионов рублей. Так что мы знаем, что мы точно на это способны. Мы уже сейчас значительную часть расходов закрываем тем, что мы называем коммерческой выручкой. И мы убеждены, что рано или поздно это может стать бизнесом. Тем более что в ДНК «Дождя» деньги равно независимость. Канал всегда был независимым, а команда понимала, что умение зарабатывать — главная гарантия этой независимости.
Есть вполне понятные драйверы, на которые мы делаем ставку. Возможно, вы помните, что в России большая часть контента [канала] была за пейволом. С начала войны все стало доступным и, по сути, подписку заменили рекуррентные донаты.
Мы сейчас принимаем донаты только от зрителей за пределами России. И у этой аудитории lifetime value и другие бизнесовые метрики похожи на бенчмарки нормальных стримингов. То есть у нас есть доказательства, что это кому-то нужно и что эта бизнес-модель возможна — и есть на чем строить бизнес.
— Вы имеете в виду модель с рекуррентными донатами от зрителей — или возвращение пейвола?
— Я имею в виду бизнес-модель канала, который, находясь фактически в изгнании, зарабатывает не меньше, чем тратит. Она в принципе возможна. А какие типы выручки или их сочетание к этому приведет, вопрос вторичный.
— Вы упомянули коммерческую выручку. Что в нее входит сейчас?
— Это кабельная дистрибуция. Это монетизация ютьюба на той аудитории, которая находится не в России. Это рекламные интеграции и реклама в разных формах. И рекуррентные донаты — хотя на самом деле любые донаты, просто именно рекуррентные легко сравнивать один к одному с подпиской.
— Если говорить о выручке, какую долю занимает кабельная дистрибуция?
— До 40% — это то, что мы зарабатываем суммарно по всем перечисленным каналам выручки от суммы, необходимой для покрытия всех расходов канала сейчас.
— А какова доля рекуррентных донатов?
— Около 10% всех наших расходов.
— Можете ли вы раскрыть бюджет «Дождя» за месяц?
— Около 450 тысяч евро в месяц — это примерно такой же бюджет, какой был в Москве (правда, людей на канале сейчас меньше и объем производства меньше).
— А сколько каналу приносит монетизация ютьюба?
— Примерно столько же, [сколько и рекуррентные донаты].
— Возможно ли как-то увеличить эту статью доходов?
— Она растет только вместе с ростом просмотров, причем растет не всегда линейно, поскольку какие-то темы привлекают больше внимания внутри России, и тогда растут не монетизируемые просмотры. А какие-то темы скорее интересны за пределами России. Но мы по-прежнему российское медиа. Около 65% нашей аудитории находится в России. Поэтому именно через монетизацию ютьюба радикально поменять экономику компании будет сложно. Если ничего не поменяется на стороне ограничений платформы, то кратно вырасти здесь будет сложно.
— Как вы сейчас оцениваете общую аудиторию «Дождя»?
— По данным YouTube, в апреле «Дождь» смотрели 20 миллионов уникальных зрителей. Эта цифра не включает охваты социальных сетей и кабельную дистрибуцию.
— Обсуждали ли вы в коллективе возможные варианты развития событий на случай блокировки ютьюба в России?
— Мы думаем об этом. При этом инструментов решить это заранее на 100% не существует. У нас есть набор решений по альтернативной дистрибуции сигнала во всех каналах, где мы присутствуем. У нас есть какое-то количество решений, которые помогают из России пользоваться нашими продуктами без VPN. И тем не менее полноценно заменить ютьюб в России сегодня, к сожалению, невозможно. Это очень качественный и очень технологичный продукт с десятилетиями инвестиций одной из главных IT-компаний мира. Я боюсь, что телеканал «Дождь» в своем текущем состоянии качественно [чем-то] заменить ютьюб на 100% не сможет.
— Какие варианты альтернативной дистрибуции вы рассматриваете?
— Я побаиваюсь заранее называть конкретные решения, не хотелось бы облегчать работу Роскомнадзору.
— Как еще вы планируете увеличить доходы канала?
— Мы активно работаем над гибкостью и техникой сбора донатов. Мы убеждены, что там можно зарабатывать намного больше, давать больше контента для тех, кто нас поддерживает сейчас. Пока просто объективно не хватало на это времени.
Мы можем построить какую-то рекламную модель вместе с рекламодателями, никак не связанными с Россией. Потому что в Европе, например, [у нас] довольно большая аудитория — и вообще довольно большое русскоязычное комьюнити. И мы уже совершаем какие-то относительно постоянные сделки с европейскими рекламодателями. Это важная для нас ставка.
Наверное, сложно говорить о каком-то значительном росте кабельной дистрибуции — просто потому, что сама индустрия постепенно начинает падать относительно интернета. [Кроме того], какую-то существенную часть выручки от кабельной дистрибуции мы потеряли после скандала в Латвии — поскольку Латвия, Литва, Эстония были нашими крупнейшими рынками кабельной дистрибуции. Доля русскоязычного населения в этих странах очень высокая.
— А планируете ли вы дальше как-то снижать расходы?
— Я бы сказал, что мы уже отжали более или менее все, что можно отжать, в смысле какой-то операционной эффективности. У нас сейчас людей вдвое меньше, чем было в России, при сопоставимом объеме вещания — сегодня их около ста человек. Я боюсь, что, не сокращая радикально программирование, радикально оптимизировать себестоимость [производства] будет сложно.
Поддержка нужна и «Дождю», и «Медузе». Помочь нашей редакции можно по этой ссылке.
— Производство телеканала — это очень дорого. До 40% от необходимой суммы вы зарабатываете, остается еще 60. На что вы существуете?
— Более или менее все остальное мы закрываем институциональными пожертвованиями и программами поддержки от фондов и институтов.
— То есть около 60% дают гранты?
— Да.
— Что это за фонды?
— Мы не называем фонды, с которыми работаем, но мы очень чувствительны к таким партнерствам и работаем только с теми, кто никаким образом не влияет на решения компании о том, как эти деньги тратятся.
— Ощущает ли «Дождь» постепенное сокращение грантов — и ожидаете ли вы снижения грантовой поддержки?
— Мы сами стремимся снижать долю внешнего финансирования, но в условиях невозможности вести коммерческую деятельность на ключевом рынке, в России, построить самодостаточную бизнес-модель быстро и без поддержки невозможно. Поэтому она, поддержка, необходима еще продолжительное время. Предполагаю, что среднесрочно без нее в каком-то виде выживет только пара крупнейших независимых медиа.
— Рядовые сотрудники «Дождя» в частных беседах рассказывают, что им с трудом хватает зарплаты на жизнь в Амстердаме, где сейчас находится главный офис канала. Известно ли вам об этой проблеме и не планируете ли вы пересмотреть зарплатную сетку?
— Действительно, живется непросто. Амстердам — дорогое место. К сожалению, выбор этого города связан с уровнем устойчивости и безопасности [для «Дождя»]. Нам нужно находиться в странах, которые дороже, чем нам бы этого хотелось, но спокойнее относятся к россиянам.
Команда прекрасно понимает, что мы все примерно в одинаковом положении. В Амстердаме, например, безумно высокие цены на жилье. При этом сейчас у нас приоритет — сохранить всех людей. И в этом смысле у нас есть какое-то ограничение сверху [по уровню расходов на сотрудников]. Мы все доступное распределяем на команду по максимуму. Больше 80% всего бюджета — это зарплаты. Соответственно, повышение зарплат — это не вопрос желания или нежелания, это вопрос возможности. Сейчас ее, к сожалению, нет. Мы бы хотели, чтобы она появилась. Это во многом сопряжено с изменением бизнеса. Этим мы занимаемся.
— Вы упомянули «вопрос устойчивости и безопасности» в контексте выбора Амстердама. Что вы конкретно имеете в виду?
— Ну, например, в Латвии было бы дешевле. Но в Латвии у нас не получилось.
— Кстати, почему, на ваш взгляд?
— Я, честно говоря, затрудняюсь ответить, с чем это связано. Но и до потери лицензии мы достаточно долго не могли сделать визы для сотрудников в нужном объеме и какие-то другие необходимые для легализации [сотрудников канала в стране] вещи получить.
[Амстердам — это] баланс безопасности и доступности. Нам был важен Евросоюз, потому что мы телевидение и нам нужна вещательная лицензия. В Евросоюзе вещательная лицензия одной страны — члена ЕС позволяет вещать на территории всего Евросоюза. Наверное, были еще какие-то варианты, но в условиях цейтнота мы для себя увидели такую возможность, и получилось хорошо — безусловно, не считая стоимости всего этого.
Но [здесь есть] поддержка [местных властей] и качество местной бюрократии (документы можно оформлять на английском, и все процедуры довольно человечно устроены), и в конце концов, английский язык здесь очень распространен. Это тоже очень важный фактор для работы.
«„Дождь“ остается российским медиа про Россию»
— Есть ли у вас какие-то соображения по поводу имиджа канала? Будет ли это и дальше Optimistic channel — на третий год полномасштабного вторжения?
— Время действительно не самое оптимистичное, с этим странно было бы спорить. Наверное, тут важно оговориться: мне не кажется, что каналу нужна какая-то фундаментальная смена имиджа. По крайней мере, у меня нет такого ощущения. Я бы просто не пошел в компанию, которая мне как-то принципиально не близка по позиционированию и по ценностям.
Какие-то вещи хочется скорректировать, безусловно. Во-первых, после скандала в Латвии и всех его отзвуков нам, конечно, хочется быть чуть более целостными и последовательными с точки зрения внешнего позиционирования. Мне кажется, что иногда «Дождю» приписывают какие-то несправедливые вещи, и не хочется лишний раз давать повода для спекуляций.
— Что вы имеете в виду под несправедливыми вещами — и как на это можно было бы повлиять?
— Логика принятия заметных снаружи решений — например, как в случае скандала с увольнением Коростелева — вообще не такая, какой ее иногда пытаются представить, приписывая нам и злой умысел, и сговор, и чуть ли не захват канала изнутри отдельными сотрудниками. Как повлиять? Не создавать ситуаций, в которых такое может показаться, — например, непоследовательными публичными комментариями компании или отдельных ее представителей.
Во-вторых — возвращаясь к вопросу об имидже, — мне кажется, что именно телевизионная идентичность в некотором смысле сковывает и где-то ограничивает. Мы на самом деле сейчас форматно намного больше, чем классическое телевидение. Мы вообще, наверное, только частично телевидение. Как и всякое медиа, мы двигаемся за своей аудиторией, а наша живет не только в телевизоре.
В классическом телевидении нас, в общем-то, и нет. Нам, очевидно, нужно к этому быстрее и активнее адаптироваться. Так всегда было. В Москве «Дождь» работал во всех формах, в каких только возможно, — и тематически тоже был гораздо шире. Наверное, Optimistic не исчерпывающее описание для такого, но тематически оно отражало нашу очень разнородную аудиторию. После перезапуска все сломалось — по объяснимым причинам. Ресурсов хватало только на что-то самое важное. Но это не значит, что мы отказались от каких-то планов и не хотим быть шире и разнообразнее.
Я бы еще аккуратно сформулировал, что мы думаем про миссию канала — про то, зачем мы. Мне кажется, было бы неправильно думать о нас как о политической силе. Мы все-таки журналисты, и наша цель в том, чтобы сохранять какие-то остатки гражданского общества в России и в эмиграции, попробовать стать платформой для достаточно разных голосов, которые при этом согласны по фундаментальным вопросам. Например, сходятся в том, что война — это плохо, а в России должны существовать демократические институты и так далее.
Какие-то такие вещи у нас уже получаются. Возможно, вы видели, что на платформе «Дождя» собиралась более-менее вся оппозиция для обсуждения стратегии на выборах президента в минувшем марте. Мы [вместе с «Медузой» и другими независимыми медиа] участвовали в поддержке и были соорганизаторами марафона по поддержке политзаключенных. Стараемся своей аудиторией поддерживать независимые медиа. Наверное, это для нас ключевая идея сейчас.
И мы по-прежнему, вопреки пропагандистским штампам, остаемся медиа российским и про Россию. У нас более 60% аудитории находятся в России. Соответственно, мы считаем, что наша задача — быть голосом людей, которые этого голоса сейчас в России лишены. Кроме того, мы выполняем в каком-то смысле терапевтическую функцию, давая понять, что эти люди не одни, что нас таких много. Это и в просмотрах на ютьюбе выражается — и это то, что невозможно отнять.
Много проблем и у русскоязычного комьюнити за пределами России — от визовых проблем до банковских счетов и многого другого. Мы стараемся их тоже озвучивать и выступать с позиции защиты таких россиян, которые взяли на себя много рисков, [уехав из России после начала полномасштабного вторжения], но все равно соприкасаются с какими-то проблемами и сопротивлением.
В целом мы предполагаем, что поменять провоенно настроенную часть общества мы не сможем. Мне кажется, у нас нет на это ресурсов. Мы должны сосредоточиться на десятках миллионов тех, кто либо против войны, либо в какой-то сложной, неоднозначной позиции. Если эти люди готовы к диалогу, то с ними нужно говорить о войне относительно прямо.
Очевидно, с какими-то аудиториями нужно более мягко поднимать эту тему через то, что мы внутри называем просвещением, — какие-то исторические параллели, социальную повестку, гуманизм, искусство, в конце концов.
Наверняка — хотя пока мы этим не занимаемся — нужно будет построить какое-то вообще не политическое программирование. Может быть, маленькое, но это то, что должно стать точкой входа для аудитории, которая сейчас проходит мимо нас.
— Вы говорите, что хотели бы видеть «Дождь» платформой для разных голосов. Вы имеете в виду именно оппозиционные голоса?
— На самом деле мне как зрителю кажется, что у «Дождя» до войны, по крайней мере года до 2020-го, были в том числе вполне системные гости, и канал старался их приглашать. В текущих обстоятельствах, наверное, это невозможно. Мы будем стараться быть платформой для разных голосов. Но да, для тех, кто войну не поддерживает.
— Это принципиальная позиция канала — или сторонники войны просто не придут на «Дождь»?
— Я думаю, потому что они не придут. И мне на самом деле сложно было бы ответить, смогли бы мы построить качественный разговор с человеком, который защищает провоенную позицию. Это, наверное, вопрос скорее к редакции. Мне как частному лицу было бы это очень сложно.
— Есть ли что-то еще на «Дожде», что вам хотелось бы изменить?
— Фундаментально, за пределами того, что я сказал, — нет, поскольку у нас сложная задача. Мы не можем расфокусироваться на множестве разных вещей. Конечно, мне хотелось бы, чтобы у нас была возможность давать сотрудникам [«Дождя»] больше отдыха. Просто прийти в себя и притормозить этот безумный темп, ритм работы последних лет. Но я боюсь, что это совершенно не реалистичное пожелание в ближайшее время. Хотя мы к этому стремимся.
«Наташа прежде всего визионер»
— С кем из руководства канала вы обсуждаете свои решения?
— Прежде всего, с Натальей [Синдеевой] и главным редактором [Тихоном Дзядко].
— Получается, Наталья не на 100% отстранилась от управления каналом? Какова ее роль сейчас?
— Наташа не занимается операционным управлением каналом уже какое-то продолжительное время. Понятно, что нет никаких ограничений на [ее] прямое взаимодействие с кем-нибудь [из редакции], если хочется, просто потому что команда много лет работала с Наташей, все друг друга прекрасно знают.
Наташа может быть приглашена на какие-нибудь важные разговоры внутри команды, например, когда мы обсуждали сценарий празднования «Дня дождения» — его невозможно представить без Наташи. Конечно, она участвует в таких процедурах. При этом по большому счету связь Наташи с компанией происходит через меня. У нас есть регулярные встречи. Иногда мы обсуждаем что-то на троих с главным редактором.
— Регулярные встречи с Натальей — это как часто?
— Раз в неделю.
— Наталья остается мажоритарным акционером канала и теперь возглавляет совет директоров, вы вошли в число совладельцев канала. Обсуждали ли вы с ней, какова будет ее роль в принятии ключевых решений? Бывают разные ситуации — конфликтные, сложные, — когда нужно принять решение, и мнения не всегда совпадают. Есть ли у вас какие-то предварительные договоренности на случай спорных ситуаций?
— Да, у нас есть набор взаимных договоренностей и согласованных протоколов действий в разных ситуациях. Где-то мы можем решать вдвоем, где-то я полностью автономен, где-то решение выносится на совет директоров для того, чтобы было больше мнений и решение было более сбалансированным. Мы это сознательным образом задизайнили. Но я, к сожалению, не могу по разным причинам пойти в детали, какие решения на каком уровне определяются.
— Как Наталье вообще дается уход от операционного управления «Дождем»?
— Я бы называл это изменением роли. Наташа была в том числе менеджером, перешла в роль акционера. Это просто более пассивная роль. И не уход, и не приход. Она все равно участвует в каких-то долгосрочных вещах. Как ей это дается? Мне кажется, что хорошо, но странно комментировать это за Наташу. Мало ли, вдруг она на самом деле переживает по этому поводу, а я этого не знаю.
— Как вообще строится ваш рабочий день на «Дожде»? С кем еще вы часто пересекаетесь, помимо главного редактора и Натальи?
— Есть то, что мы называем менеджментом, — это руководители всех направлений. С ними у нас есть форматы общения и планирования. Мне важно, чтобы менеджмент был самоходной командой и одинаково понимал стоящие перед нами цели. Есть какие-то коллективные формы общения — планирования, репортинга, обсуждения каких-то важных проектов. Мы все это стараемся делать вместе, чтобы был общий контекст и менеджмент компании двигался более-менее синхронно.
— В разное время «Дождь» приглашал разных главредов или редакторов сайта со своим видением — но чаще всего это заканчивалось их уходом: Роман Баданин хотел «приделать голову к телевизору», несколько редакторов пытались переорганизовать работу сайта, но в итоге ушли. Как вы думаете, почему у них не получалось?
— Не знаю, но ничего простого в нашей работе нет. Команда давно работает в таком составе. Команда «Дождя» исторически находится под мощным давлением. Я предполагаю, что даже в предыдущие годы в России были ограничения рынка найма для компании — либо по экономическим причинам, потому что было сложно конкурировать за всех, за кого хотелось, либо потому что какие-то люди были недоступны по политическим причинам. Поэтому это просто сложная задача сама по себе.
Про ретропериод мне просто сложно говорить. Со многими на «Дожде» я дружу, но не очень хорошо знаю фактуру. Я думаю, что для многих, кто мог поменять игру, «Дождь» просто не выглядел местом, где можно построить большую безопасную карьеру и получить большие деньги. Это не значит, что приходили слабые [менеджеры]. И ведь оно как-то все это время работало. То есть я саму постановку [вопроса] не до конца разделяю. У меня нет какого-то сентимента, чтобы защищать «Дождь» на том отрезке, который я не застал. Но эти люди, очевидно, что-то привнесли и поменяли. Канал оставался актуальным. Значит, мне сложно это интерпретировать как неудачу.
— Иногда команда не принимала руководителей, которые пытались внедрить новые подходы. Как вы думаете, примут ли вас?
— Я не хотел бы себя противопоставлять команде. Я с уважением отношусь к тому, что они [редакция «Дождя»] делали и делают. Мне кажется, как раз на этом у меня и получилось построить карьеру. Я понимаю людей творческих — а журналисты такие люди. При этом я хорошо делаю какие-то корпоративно-организационные штуки, которые на длинной дистанции помогают таким людям реализовывать себя, создают для них безопасное, комфортное пространство, а не загоняют в какие-то рамки и условия. Здесь нет, мне кажется, никакого бизнес-секрета. Просто уважение к тому, как было, и объяснение, почему может быть лучше — и как этого достичь. Остальное со временем, я думаю, придет, потому что люди в команде талантливые.
— Вы хорошо знаете сотрудников редакции?
— Многих, действительно, я знаю много лет, ту же Наташу [Синдееву], например. Был на свадьбе [главреда канала Тихона] Дзядко и [ведущей канала Катерины] Котрикадзе. Это близкие мне, в общем-то, люди.
— Как бы вы охарактеризовали Наталью Синдееву?
— Харизматичная и чувственная.
— А как руководитель? Как менеджер?
— Наташа прежде всего визионер. Мне кажется, что ее подход к лидерству, скажем так, эмоциональный. Но мне, кстати, кажется, что вряд ли с другим подходом в тех условиях, в которых «Дождь» создавался и находился, можно было бы добиться того, чего добились. Но сейчас мы сделали ставку на чуть более сухое, чуть более рациональное управление бизнесом.
— То есть вы совместно с Натальей приняли решение, что руководство будет более сухим, более рациональным?
— Я просто менее способен к эмоциональному лидерству. Темперамент другой, не позволяет.
«Считаю ошибкой непоследовательность, которую мы себе позволили»
— Вы уже несколько раз упоминали скандал после слов Алексея Коростелева в прямом эфире, из-за которых его уволили, — и за ним в знак протеста ушли несколько важных для канала сотрудников. Вы уже работали на «Дожде» в тот момент?
— Ну, в какой-то роли. Сложно сказать, что работал, — по-дружески помогал.
— То есть зарплату вы не получали?
— Нет.
— С какого момента вы работаете с командой «Дождя»?
— В каких-то эпизодах я начал помогать еще в 2022 году, но скорее как друг Синдеевой. Как операционный человек [начал работать на канале] в 2023 году. А в полной мере в новой должности, наверное, после анонса.
— Как вы считаете, можно ли было тот кризис решить менее болезненным образом для коллектива?
— Думаю, да. Мне кажется, что уместной мерой было бы отстранение от эфира и какое-то последующее разбирательство: что произошло, почему произошло в таких обстоятельствах. Но поскольку решение принималось голосованием собственника, главреда и еще нескольких ключевых людей, были голоса за отстранение, были голоса за увольнение, и оно сработало так, как сработало.
— Считаете ли вы произошедшее менеджерской ошибкой?
— Я бы предпочел не принимать быстрых решений, а отстранить от эфира и разбираться в более спокойной обстановке. При этом я считаю ошибкой некоторую непоследовательность, которую мы себе как организация позволили после.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду комментарии Наташи Синдеевой после [увольнения Коростелева]. Мне кажется, что, приняв решение, канал должен был поддерживать свою позицию до конца.
— Как эта история отразилась на коллективе?
— Травматично. Не понравилось никому.
— Что вы теперь думаете о Латвии как стране для работы независимых русскоязычных СМИ?
— Я не прошел с каналом тот период в 2022 году, когда принималось решение о переезде в Латвию, когда все это сетапилось и организовывалось. Поэтому какую-то часть картинки я просто не хочу комментировать, у меня не хватает информации. При этом конкретно в разрезе оговорки Леши Коростелева и отзыва лицензии, мне кажется, это ужасно, что решение [об отзыве лицензии на вещание канала] принималось за закрытой дверью. Если бы регулятор занял более конструктивную позицию, мы могли бы объяснить, что произошло, как мы планируем избегать похожих ситуаций в будущем, и принести извинения аудитории. Тем более что это прямой эфир, в нем ошибки были и будут.
Я уже говорил, что мы сейчас работаем двукратно меньшим составом людей, чем это было в Москве. То есть мы сильно ограничены в ротации внутри команды и в каком-то отдыхе. И кажется, что в тех обстоятельствах, в которых канал был в 2022 году, логично было бы вести по этому поводу какой-то диалог [с регулятором].
При этом там [в Латвии] живут другие коллеги, «Медуза» работает — и ничего. Но мы, к сожалению, не видим для себя возможности работать в этом регионе.
— В контексте кейса с увольнением Коростелева хотела бы спросить про Наталью Синдееву. Вы сами упомянули ее эмоциональность. Как вам кажется, может ли это сказаться на дальнейшей работе телеканала?
— Мне кажется, что нет. В новых условиях взаимодействия — нет. Надеюсь, что это будет помогать, потому что мне как человеку не слишком эмоциональному такое иногда полезно.
«Риски есть, но ничего лучше, чем делать то, что считаю правильным, я не придумал»
— В одном из интервью 2021 года вы упомянули, что не планируете уходить из Sports.ru и работать где-то еще в найме. Что с тех пор изменилось?
— На самом деле к началу 2022 года я уже более-менее понимал, что заканчиваю свою карьеру в Sports.ru. Мы проделали большой путь, и для меня как для человека, который прошел от младшего сотрудника до генерального директора, все-таки было важно какое-то логическое завершение этой истории. Компания была продана, и я дальше планировал заниматься своей карьерой где-то еще.
«Дождем» заниматься не планировал — как и вообще медиа. Где-то за пару лет до полномасштабного вторжения я думал, что попробую заниматься венчуром, который открыл для себя незадолго до этого. Я сделал несколько инвестиций, еще находясь в России, что-то для себя в этом увидел, мне это было интересно. Но после начала войны стало понятно, что быть предпринимателем и заниматься просто коммерческим проектом не получается. Я просто не нашел в себе на это мотивации. Мне кажется, я хорошо умею делать медиа, и мне в этот момент было важно делать что-то, что я считаю полезным или как-то отвечающим моим ценностям.
Если выйти за рамки нашего ежедневного безумия и посмотреть на это, то это же очень логичный карьерный шаг. Я занимался одним из крупнейших развлекательных русскоязычных медиа — и стал заниматься главным [независимым общественно-политическим] телеканалом. Наверное, все это вполне последовательно. Через 10 лет, надеюсь, это будет выглядеть совершенно очевидным и логичным.
— Как вам кажется, чем отличается руководство общественно-политическим медиа от спортивного?
— Я бы это не так формулировал. Я бы сказал, что компания, в которой много ресурсов и нет искусственных ограничений, управляется сильно проще, чем компания, которая поражена в правах и не зарабатывает. Скорость [потенциальных] изменений в минутах просто несопоставима.
— Как вы оцениваете свои личные риски, связанные с вашим назначением в руководство компании, объявленной в России «нежелательной организацией»? И принимаете ли вы в связи с этим какие-то дополнительные меры безопасности?
— Даже не знаю, что ответить. Честно говоря, риски есть. Какие-то нежелательные последствия будут, к сожалению. Я считаю, что у любого из нас довольно мало инструментов на это повлиять. Я непубличный человек, и в общем таким и планирую оставаться.
— Говорит непубличный человек в интервью «Медузе»…
— Да, риски есть, и мне страшно. Но ничего лучше, чем просто делать то, что я умею и считаю правильным, я пока не придумал.
Беседовала Елизавета Антонова