«Мне многие говорили: не надо его защищать, он какой-то странный» Интервью Ольги Михайловой. Она 16 лет защищала Навального в судах — и чудом смогла избежать ареста (в отличие от других адвокатов политика)
Адвокат Ольга Михайлова начала работать с Алексеем Навальным еще в 2000-х. Она защищала его в процессах по делам «Кировлеса» и «Ив Роше», в деле о создании «экстремистской организации» (имеются в виду структуры Навального) и других. Когда политика приговорили к 19 годам «особого режима» по делу об «экстремизме», Михайлова навещала его в колонии. В октябре 2023-го власти решили полностью изолировать Навального, который даже сидя в тюрьме продолжал активно заниматься политической деятельностью: они сфабриковали дело об «участии в экстремистской организации» против пятерых его адвокатов. Михайлову посадить не успели: в день планируемого ареста она была в отпуске за рубежом. Спецкор «Медузы» Светлана Рейтер поговорила с Ольгой Михайловой об убийстве Навального и о преследовании его адвокатов.
— Почему ты решила защищать оппозиционных политиков?
— В 2000 году я пришла работать в «Центр содействия международной защите», куда обращались люди, которые каким-то образом пострадали от несправедливости. Центр возглавляла известный адвокат Каринна Москаленко. Затем я получила статус адвоката, Каринна была моим патроном и привлекала меня в качестве стажера к своим делам. Она была адвокатом [бизнесмена и оппозиционного политика Михаила] Ходорковского, я тоже была его адвокатом. Мы вместе занимались делами «Беслана», «Норд-Оста» и еще огромным количеством дел, в которых требовалась наша специализация — международная защита.
— А как ты стала постоянным адвокатом Алексея Навального?
— В 2007 году я защищала людей, выходивших в знак протеста на пикеты против судов по Ходорковскому. Познакомилась с [адвокатом] Вадимом Прохоровым, с Борисом Немцовым, а через них — с Алексеем Навальным. Ему в то время нужен был адвокат в связи с уголовным делом, которое ему грозило после мероприятия в клубе «Гоголь». Если я все правильно помню, Алексей проводил дебаты с участием [политика, дочери одного из архитекторов демократических реформ в России Егора Гайдара] Марии Гайдар, на сцену ворвались какие-то агрессивные провокаторы, началась свалка. Потом, после окончания дебатов, уже на улице один из провокаторов пристал к Навальному и тот пару раз выстрелил в воздух из травмата. Его задержали, грозило возбуждение уголовного дела, но в итоге все закончилось хорошо: дело прекратили, и в актовом зале ОВД по Тверскому району города Москвы нам с ним торжественно вручили его травмат.
— Каким тогда был Навальный?
— Тогда мне многие говорили: «Не надо его защищать, он какой-то странный». Он был не сильно известным, это было только начало его политического и творческого пути. В общем, молодой человек, достаточно амбициозный. Мне показалось, он хотел изменить все к лучшему и старался это делать так, как может. Он мне позвонил через два года после истории с травматом, когда возбудили уголовное дело по «Кировлесу», и сказал: «Против нас завели дело, меня вызвали на допрос, пошли со мной». Я стала его защищать.
Нам даже удалось дело «Кировлеса» прекратить, но Алексей, который хотел, чтобы все было по-честному, потребовал от прокурора Кирова извинений из-за незаконно возбужденного уголовного дела, после чего [глава Следственного комитета Александр] Бастрыкин на совещании разнес все руководство Кирова и потребовал все возобновить… После этого я вела все уголовные дела с участием Алексея.
— Ты от этого не уставала?
— Когда у тебя, скажем так, проблемный клиент с большим количеством уголовных дел и все они публичные, это, конечно, тяжело. Адвокат по таким делам не имеет права на ошибку — потому что все, что делает защита, рассматривается под микроскопом. Вместе с адвокатом Вадимом Кобзевым, который подключился к защите Алексея, кажется, в 2011 году, мы достаточно достойно со своими задачами справлялись. Насколько я помню, нас даже мало ругали.
— В какой момент ты поняла, что количество дел будет расти?
— Я помню, что когда возбудили дело по «Кировлесу» во второй раз, и я ходила его обжаловать, прокурор мне сразу сказал: «Вы своему клиенту передайте, что если он замолчит, уголовные дела прекратятся, и все сразу всё забудут». Понятное дело, Алексей замолчать не мог. Он говорил, что они «жулики и воры» и коррупционеры — они заводили против него дела по экономическим статьям, пытаясь доказать, что коррупционер он сам. Он украл весь лес, всю почту и так далее.
— Почему он не мог замолчать?
— Он так устроен. Видит цель и идет к ней. Ему было все равно, что происходит — он шел по своему пути и ничто не могло его сбить.
— Сколько у Навального было уголовных дел, ты считала?
— Считала. Точную цифру не помню — то ли семь, то ли восемь. Но их же соединяли, выделяли, разделяли.
— Правильно ли я помню, что ты сопровождала его из Берлина в Москву, когда он решил вернуться в Россию после [отравления и] реабилитации в клинике «Шарите»?
— Да.
— Почему он решил вернуться?
— Когда он лежал в больнице «Шарите» после отравления, мне позвонили и сказали: «Алексей хочет с тобой поговорить». Кто-то держал перед ним телефон, потому что сам он тогда был не в состоянии. Навальный сказал мне: «В общем, я возвращаюсь, продумай, когда мне лучше это сделать».
— И ты сказала: «Никогда».
— Да. На что он ответил: «Подумай, посчитай, что у нас там по уголовным делам». Были же условные сроки, которые заканчивались. В декабре 2020 года он сказал, что точно возвращается: это его окончательное решение, ничего больше на эту тему он слушать не хочет. В итоге я смогла его удержать в Берлине только до января 2021-го, а потом мне просто прислали билеты «Москва—Берлин—Москва». И все.
— Ты понимала, что его прямо в московском аэропорту могут арестовать?
— Я Алексею, прилетев за ним в Берлин, сказала: «Ты понимаешь, что тебя сразу посадят на десять лет?» Он усмехнулся и сказал: «Ты всегда говоришь, что меня посадят. Если посадят, значит, будешь меня защищать».
— Каким был последний процесс, в котором ты его защищала?
— Мы это называли «Как я провел это лето в колонии» — потому что все лето Навального судили в колонии строгого режима города Коврова по обвинению в организации «экстремистского сообщества», приговорив в итоге к чудовищному сроку в 19 лет. И это был не первый судебный процесс Навального в колонии (до этого его судили по делу о мошенничестве, — прим. «Медузы»).
Сначала процесс по делу о мошенничестве проходил в колонии в Покрове. Самое первое заседание пришлось на 22 февраля 2022 года. В первый день войны, 24 февраля, Навальный произнес очень сильную антивоенную речь — потому что он, как любой нормальный человек, был категорически против [вторжения].
Я недавно думала, почему какие-то символические события приходились на то время, когда его судили? Почему начало первого процесса совпало с началом войны, и все внимание было приковано к войне, а не к процессу над Навальным? До этого процессы над ним привлекали большое количество людей — журналистов, публику. А тогда всего этого уже, конечно, не было.
— И в день приговора по делу о мошенничестве [в марте 2022 года] вас с Вадимом Кобзевым задержали.
— Сразу после приговора я давала интервью немногочисленным журналистам. Тут же нас с Вадимом задержали и отвезли в ОВД Покрова — якобы мы мешали движению транспорта.
Мы какое-то время сидели в актовом зале ОВД, в зал периодически забегали сотрудники полиции и спрашивали: «А вы кто?» Мы отвечали, что адвокаты, после чего полицейские стремительно убегали обратно. Потом нам неожиданно сказали: «Извините, вы свободны» и даже любезно довезли до нашей машины, которая стояла перед воротами Покровской колонии.
— Почему вас тогда так быстро отпустили?
— Потому что в тот раз, в отличие от октябрьских событий [2023 года], когда были задержаны трое защитников Навального, за нас мгновенно вступилась Адвокатская палата города Москвы. Они очень быстро отреагировали.
— Как выглядел Навальный в последнее время?
— Мы за него очень боялись. Когда его арестовали после возвращения из Берлина, мы старались ходить к нему каждый день, это было очень важно — потому что мы опасались, что его опять могут отравить. В колониях его морили голодом, не давали спать и сажали в ШИЗО. За три года он очень изменился физически. Но насколько сильно, я до конца не понимала — потому что когда мы навещали его в колониях Коврова и Покрова, общались через пластиковое стекло, которое было довольно сильно поцарапано, а в нескольких местах заклеено непрозрачной пленкой. То есть что-то разглядеть и услышать было довольно проблематично.
Увидеть его лицом к лицу я могла только во время судебных заседаний, и когда это произошло в первый раз летом [2023 года], я ужаснулась. Он был очень худой, серого цвета, а рядом стоял такой розовощекий фсиновец. Я говорю: «Вы что с ним сделали?! Почему он так выглядит?!» — а фсиновец отвечает: «Да он отлично выглядит, это на него от серой стены как бы бликует».
— И через несколько месяцев после приговора по делу об организации «экстремистского сообщества» завели уголовные дела против адвокатов Навального.
— Да. 4 августа вынесли приговор, в котором вся деятельность Навального, начиная с 2011 года, была признана «экстремистской». В сентябре состоялась апелляция на этот приговор, а в октябре адвокаты Навального — Вадим Кобзев, Алексей Липцер и Игорь Сергунин — были задержаны. Меня и еще одного защитника Навального, Александра Федулова, арестовали заочно.
— Есть такая устойчивая версия, что уголовное дело против вас открыли потому, что вы якобы ставили посты Навального в его инстаграм.
— Давай я тебе про себя отвечу. Накануне гибели Алексея, 15 февраля, судья Басманного суда Наталья Дударь заочно избрала в отношении меня меру пресечения в виде заключения под стражу. И в качестве обоснования этой меры на суде был представлен протокол — прослушка нашей с Алексеем беседы за 11 апреля 2023 года, когда я приходила к нему в колонию. Он мне говорит: «Слушай, боюсь показаться параноиком, но, кажется, меня тут притравливают». Я сразу, только выйдя из колонии, сделала об этом пост в твиттере Кобзева, который был нашим адвокатским твиттером. Мы подали жалобы генеральному прокурору, директору ФСИН, уполномоченной по правам человека [Татьяне Москальковой].
И вот эта прослушка — доказательство того, что я, Ольга Михайлова, участник «экстремистского сообщества». И судья Дударь использовала этот протокол как единственное доказательство необходимости избрания мне меры пресечения. Мало того, когда мы ездили в колонию, все бумаги, которые мы приносили и выносили из нее, фотографировали. У нас ни разу не изъяли ни одной бумаги.
Мы с Кобзевым действительно постоянно и долго работали с Навальным — но при чем здесь Сергунин и Липцер, которые очень недолго защищали Алексея в Покрове?!
— Как тебе удалось уехать из России до ареста?
— В конце сентября назначили заседание по рассмотрению апелляции на приговор по делу об организации «экстремистского сообщества». Я поняла, что после этого могу неделю отдохнуть и в сентябре купила тур в Иорданию — для себя и дочки, с 10 по 18 октября. 10 октября мы улетели, а 13-го арестовали почти всех адвокатов. В Москву мы не вернулись.
С арестом ребят мы столкнулись с абсолютно новой реальностью — никто не думал, что адвокатам тоже нужна помощь. Ситуация сейчас такая: мои коллеги заключены под стражу за участие в «экстремистском сообществе» клиента, и такая судьба грозит каждому, кто защищает оппонентов действующей власти. То есть мы видим устойчивую тенденцию: [теперь и] адвокатов обвиняют в преступлениях, которые они не совершали.
Мошенничество, противодействие правосудию, насилие в отношении представителей власти — все это реальные случаи уголовных дел против адвокатов. За то, что они хорошо работали. А дальше получается так: адвокатов сажают, их семьи бедствуют, им самим нужны адвокаты. Например, защитники наших ребят работают абсолютно бесплатно. При этом на суды по их делам практически никто не ходит — например, 7 марта продлили арест Вадиму Кобзеву, Алексею Липцеру и Игорю Сергунину в Басманном суде. На это заседание пришли жены ребят и двое журналистов. И все. Судьба адвокатов вообще никого, к сожалению, не интересует. Я в какой-то момент поняла: есть много организаций, оказывающих помощь активистам, журналистам, политзаключенным, но…
— Адвокаты незаслуженно забыты?
— Да. Поэтому несколько месяцев назад мы зарегистрировали организацию Rule of Law Empowerment (ROLE), которая будет помогать адвокатам и юристам — как тем, кто работает в России, так и тем, кто вынужденно ее покинул. Основатели организации — бывшие судьи Европейского суда и практикующие в Европе и США юристы. Президент ROLE — адвокат Анна Маралян, один из самых крутых специалистов по международному праву, которая вместе со мной работала по делам Навального. Я буду координатором.
— Вопрос, который я должна тебе задать: ты помнишь свои первые ощущения после новостей о смерти Навального?
— «Это не может быть правдой». Да, мы всегда боялись, что его могут отравить, но перевешивала мысль о том, что его не будут убивать так открыто, поскольку это привлечет внимание всего мира. Но это их не остановило.
— Ты смотрела фотографии и видео с похорон Навального?
— Да. Я очень благодарна ФБК за прямую трансляцию с похорон. Звучит, конечно, дико — трансляция с похорон… Я в жизни не могла подумать, что буду такое смотреть. Но когда ты не можешь приехать, не можешь попрощаться, ты сидишь и смотришь трансляцию.
— Ты когда-нибудь жалела, что стала адвокатом Навального?
— Мы ругались иногда и я говорила: «Все, защищай себя сам!» Хотя он был довольно послушным клиентом и никогда не спорил с линией защиты. Я его защищала 16 лет — тут уже понимаешь друг друга с полуслова.
— А из-за чего вы все-таки ругались?
— Я все время говорила, что не понимаю, зачем он вернулся из Берлина в Москву. Он пытался доказать, что это было правильное решение, я говорила, что все равно его не понимаю.
— Сейчас понимаешь?
— Потому что он такой человек. Если бы он был нормальным, обычным, он бы не вернулся. И не вынес последние три года — стойко, с улыбкой, ободряя всех нас.
Беседовала Светлана Рейтер