«Защищать-то нас защищают, но как-то не на всю мощь, что ли» Жители Белгорода уезжают из региона из-за обстрелов. Вот что они рассказывают об эвакуации и помощи властей
С конца декабря 2023 года Белгород регулярно подвергается обстрелам со стороны Украины — атаки происходят в ответ на массированные удары российской армии по украинским городам. В результате удара ВСУ по центру Белгорода 30 декабря погибли 25 человек, больше сотни пострадали. После этого губернатор региона Вячеслав Гладков объявил о начале эвакуации — при этом некоторые жители области решили уехать раньше, не дожидаясь помощи от властей. Кооператив независимых журналистов «Берег» узнал у белгородцев, как они принимали решение уехать из дома. С разрешения издания «Медуза» публикует этот текст целиком.
Полина
43 года
Не сказала бы, что решение уехать из Белгорода далось тяжело — думаешь же в первую очередь о детях, правильно? Муж остался, а мы [с детьми] загрузили вещи и уехали в деревню — у нас небольшой дом в 35 километрах. Думали пересидеть там, но оказалось, что дом очень холодный: мы его только осенью ввели в эксплуатацию. Два дня побыли там, но младший ребенок заболел, пришлось вернуться в квартиру в Белгороде. В то время, что мы пробыли в деревне, в городе было тихо, никаких бешеных обстрелов. А только вернулись — все началось по новой.
Ехать к родственникам у нас нет возможности, да нас никто и не зовет. Сами мы вообще из Казахстана — два года назад сюда переехали, в ноябре 2021-го. А в феврале началась СВО. Тогда не было никакого страха — это все не взрывалось у тебя над ухом. Сначала мы жили в деревне за городом: здесь [в самом Белгороде] бахало, а там мы только слышали как пэвэошки запускают. В октябре переехали в город, все было нормально. А с 29 декабря как началось — это ужас какой-то! Муж на балкон выходит — и прямо над нами в небе огоньки.
Я смотрю в родительские чаты — многие [вместе с детьми] поуезжали. В садик из нашей группы никто не ходит: все боятся. Я тоже боюсь повести туда ребенка — а вдруг [пока идем] будет обстрел? Даже спрятаться негде.
Возвращаться в Казахстан очень далеко — две тысячи километров. Да и сколько мы там просидим? Старшая дочь профессионально занимается спортом, кандидат в мастера по спортивной гимнастике, тренируется два раза в день — утром и вечером. Ехать куда-то просто отсиживаться мы не можем: она занимается десять лет, нужны ежедневные тренировки, иначе потеряет форму. Восстановиться будет сложно. [В итоге] сидим боимся. Вчера [9 января] мы на свой страх и риск сели в машину и приехали на тренировку. Я жду ее и боюсь — не дай бог опять что-то будет.
А так все эти дни дети не выходят на улицу: очень страшно. В любой момент может начаться обстрел, они просто не успеют забежать домой. Дети очень сильно напуганы, при любом шорохе бегут в ванную, трясутся. Младшему шесть лет, он еще пока особо не понимает [что происходит], а старшей 13, она общается с подругами. 30-го числа на глазах у одной из них был обстрел, она рассказывала про трупы, и моя, видать, впечатлилась. У детей детство должно быть, а не вот это вот все.
30 декабря, когда в центр прилетело, дочка собиралась с подружкой [в центр] к елке — солнце в Белгороде зимой бывает очень редко, но тогда погода была отличная. А мы собирались в деревню, там постоянно гаснет газовый котел. Я говорю дочке: «Давай мы сейчас съездим, вернемся, и потом пойдешь [гулять]». Мы съездили, сделали все дела, пока поели — уже у них с подружкой что-то не заладилось. Дочь говорит младшему сыну: «Пойдем во двор погуляем?» И только они вышли на улицу — эти бахи как начались!
Обстрел центра был как раз в момент, когда они с подругой должны были там быть. Прилетело в остановку, на которой она обычно выходит из автобуса, и на каток, где елка, — они как раз туда собирались. Я это до сих пор пережить не могу — как будто наш дурацкий холодный дом нас спас.
Губернатор [Вячеслав Гладков написал] у себя в соцсетях, что тех, кому нужна помощь, вывезут из Белгорода, а детей [отправят] в лагерь. Я записала ребенка в лагерь, а сейчас появилась информация, что первые дети уже выехали. Но нам никто не писал. Я обратилась в администрацию города, чтобы нас вывезли [в пункт временного размещения], — пока ничего. Сидим на чемоданах, ждем — губернатор же сказал, что поможет. Еще видела, [что журналистка Ксения] Собчак вывозит, но ей я еще не писала. Подождем еще несколько дней, а что потом — не знаю.
Мы бы и сами выехали, машина есть. Но недавно взяли ипотеку, и еще висят три кредита — финансово я с трудом потяну снимать квартиру в другом городе. Муж собирается к другу в Самару «на разведку», но боится оставлять нас тут одних. Ждем, что либо ребенка заберут в лагерь, либо губернатор нас всех вывезет в ПВР. Такая неопределенность.
Уезжать отсюда надо по-любому — чего ждать? Если ничего не получится [с эвакуацией], пойдем в банк, попросим кредитные каникулы на два-три месяца, сядем в машину и поедем в ближайший город или в ту же Самару. Просто Самара очень дорогой город, я туда боюсь уезжать. Если бы мы были вдвоем с мужем, можно было бы снять комнату. Но детям нужны условия, нужно учиться, тренироваться.
Старики-родственники тоже хотят уезжать. Раньше боялись дом оставить, а сейчас говорят: «По фигу уже на этот дом». Но у них одна пенсия — куда они с ней поедут? Потратят ее на жилье, а дальше что? Если бы их вывезли, как сказал губернатор, тогда бы поехали. А так тоже сидят.
Люди финансово не готовы уезжать, нет лишних средств. Да и жилья нет: муж смотрел и в Старом Осколе, и в Губкине — ничего не сдается. А если и сдается, то втридорога: от 20 тысяч и выше. Я так понимаю, что в Курске и в Брянске тоже поподнимали цены. Видела, что [из Белгорода] дали дополнительные поезда и автобусы на Москву. Но не у всех есть возможность снять там жилье.
[При этом] здесь находиться опасно, боишься даже ехать на машине — постоянно в голове, что сейчас на тебя что-то свалится, взорвется. У нас дома закрыты все окна, мы не разрешаем детям сидеть возле них — вдруг будет прямое попадание. Соседи заклеили, но я не особо верю, [что это поможет от осколков].
Недалеко от нас, буквально в двух минутах от нашего дома на машине, был обстрел — прямое попадание, двоих мужчин ранило, 30 или 40 машин разбились, окна полетели. Наши вооруженные силы, я так понимаю, работают, но почему так происходит, не знаю. Защищать-то нас защищают, но как-то не на всю мощь, что ли.
Дмитрий
36 лет
Мы уезжаем уже в третий раз: до этого дважды возвращались. Как раз на следующий день после первого прилета на [улице] Маяковского мы уехали в отпуск в Петербург. Потом, когда повредили какой-то дом, мы снова уехали на месяц в Воронежскую область. После 30-го [декабря] тоже уехали и пока не знаем, когда вернемся.
Ездили к друзьям в Питер, но климат там нам не подходит — слишком холодно. Сейчас мы в Воронежской области. Не самый безопасный регион, но самый близкий к Белгороду. Когда [началась война], мы понимали, что по Белгородской области будут стрелять, и на всякий случай купили квартиру в Воронежской — чтобы, если что-то случится, мы могли уехать, но оставались близко [к дому]. Воронежская область большая, мы довольно далеко от границы.
В идеале хотелось бы вернуться в Белгород к концу продленных каникул: у нас двое детей [ходят в начальную школу]. Но если объявят, что будет дистанционка [дистанционное обучение], например, до конца года, то, скорее всего, рассмотрим другой регион, чтобы школа была очная, нормальная. Может, жена с тещей тут останутся, а я смогу вернуться [в Белгород]. Потерю связи с Белгородом мы не рассматриваем: там мои родители.
Я не хотел уезжать, но жена настояла из-за детей. А дети тоже не хотели уезжать. Им страшно оставаться в городе, но там друзья. Ты уедешь в одну сторону, друзья в другую — когда вы увидитесь? Только по ватсапу какому-нибудь.
Мне кажется, от судьбы не уйдешь. Дома и стены помогают. Все равно Белгород — классный город, чистенький, небольшой, всего много: кафешки, ресторанчики. Раньше работал аэропорт — куда хочешь можно было летать. Если у тебя плюс-минус нормальная зарплата, то вообще все круто. В Белгороде вся наша жизнь, там все, что мы заработали, друзья, семья, все связи.
По моим оценкам, сейчас людей уехало больше, [чем во время предыдущих обстрелов]. Во-первых, каникулы [и у кого-то уже были планы]. Но и без этого многие уехали — я смотрю по своим друзьям и знакомым. Они поехали к родителям в деревни, то есть остаются в регионе, но находятся подальше от приграничья.
Я айтишник и могу работать на удаленке, но у многих с этим проблемы. Водитель, например, так работать не может, поэтому [не уезжает из города]. Я работаю в большой компании, все из разных регионов. Нам обеспечили все условия для комфорта: если нужен переезд — переезжайте, если день-два вас не будет, мы все понимаем.
Я не из тех, кто может выйти из своей квартиры, уехать в новую и начать с нуля. Мне нужны мои книжки, проигрыватель с пластинками, все, что меня окружает. Перевезти это можно, но должна быть мотивация. Там, куда ты переезжаешь, должно быть лучше, чем в Белгороде. Мне пока нигде не лучше, а [вариант] ехать за границу я тем более не рассматриваю: это сложно и нет необходимости. У нас есть жилье за пределами Белгородской области, есть друзья, нам есть куда ездить [на периоды обстрелов] — мы то к ним, то к себе.
Во время прилетов я себя успокаивал тем, что это судьба. А у жены страх. Когда дети слышат «бахи», всегда бегут в коридор и там сидят. Говорят: «Бабах! Все в коридор!» Они научены, как действовать: если слышны «бахи», нужно покинуть комнаты, в которых есть окна, и пойти в коридор, в ванную или в туалет. Если прилет случается, когда они в школе, у них там какие-то свои методички.
Сейчас уже прошел «нервак» [из-за обстрелов], тем более это не в первый раз — два года скоро. После 24 февраля 2022 года моя сестра уехала [из Белгорода] за границу и до сих пор не вернулась. Была одна семья, а после этого момента разделилась. Мы жили все вместе — теперь только по скайпу созваниваемся. У нас много родственников по разные стороны баррикад, у всех разные взгляды, но мы все равно общаемся.
У меня самого есть вопросы к руководству страны — они были [и когда война началась], и сейчас остаются. Надеюсь, в этом году все закончится — ну, сама «операция». А в какую сторону — мне не принципиально. Лишь бы все закончилось, и все.
Марина
35 лет
Я родилась в Белгороде и большую часть жизни прожила там. Для меня это родное место, там дом. Когда его строили, я трехлетняя сама кирпичики подавала.
[Через несколько месяцев после начала полномасштабной войны] мы с мужем уехали пожить за границу. А через год умерла мама, и бабушка с дедушкой остались в Белгороде совсем одни, поэтому в июле 2023-го мы вернулись в мой родной дом. Я хотела провести с ними время, как-то защитить, поддержать, скрасить их последние годы жизни. И оттого еще сложнее, что сейчас снова пришлось уехать. Мы успели привыкнуть к обстрелам — где-то «бухает», но вдалеке, все было плюс-минус нормально. Но то, что произошло под Новый год, — это просто ни в какие рамки не лезет.
Раньше взрывы были единичные: где-то бухнет, люди встрепенутся, буквально несколько секунд [ждут] и дальше идут по своим делам — такая у всех была рабочая схема. Но в этот раз (начиная с 29 декабря 2023 года, — прим. «Берега») таких хлопков становилось очень много. И эти звуки — совсем невыносимая штука. Звуки и вибрация — по полу, по стеклам. Помню момент: начались раскаты, сбили много ракет, а я лежу дома и аж холодею. Я понимаю, что, если окна выбьет, у меня будет очень много порезов, я могу лишиться ног. Но я лежу и не двигаюсь — просто тупое замирание. Сирены начали выть по шесть раз в сутки. Когда я ложилась спать, я понимала, что могу не проснуться, могу умереть — а за что, почему?
Эти мысли зрели, клубились внутри. Была глупая, очень наивная надежда, что произойдет чудо, все стихнет и можно будет продолжать жить — да, с трагедией в сердце, но жить. Но нет, потом в небе снова раскаты, снова бежишь в ванную, снова замираешь, снова думаешь: «А почему я вообще тут остаюсь?» Когда эти ситуации происходят часто, [морально их] уже не выносишь. А я психолог, мне еще людям помогать. Для этого надо держать свою психику в норме.
Числа третьего [января] после очередных раскатов мы на панике стали смотреть билеты. Сначала были только дорогие — по 10 тысяч, а потом стали появляться и обычные. Люди, видимо, сдавали. Мы несколько раз брали билеты: сначала в Москву, потом в Тулу. Покупали на панике, а когда все немного успокаивалось, сдавали.
Решение уехать из Белгорода далось тяжело. Моим бабушке с дедушкой за 70 лет, и они, конечно, не хотят никуда ехать. Муж был за то, чтобы перебраться в безопасное место, а меня просто разрывало — я не хотела оставлять родных. Но у меня тоже есть голова на плечах. В какой-то момент стало понятно, что [обстрелы] не прекращаются, что это просто перманентный кошмар, в котором живешь, спишь, просыпаешься. И через истерику о том, что приходится все оставить, волноваться за тех, кто остался, что снова надо тратить деньги, пришло смирение. Мы решили, что сейчас лучше уехать, иначе это будет травматично для психики.
В итоге поехали на автобусе до Россоши, там сели на поезд до Сочи. На неделю, две, три — не знаю, пока обратного билета нет. Приехали сюда, чтобы как-то переключиться, самое ужасное — это неопределенность. Сердце там, в Белгороде, а голова ищет безопасности где-то тут. Этот внутренний разрыв переносится очень тяжело.
Неопределенность вообще во всем. Мы хотим вернуться, честно. После приезда [из-за границы в Белгород] я очень хорошо там устроилась. Муж тоже хочет вернуться, его все устраивает, кроме этих проклятых обстрелов. Если там все успокоится, конечно, мы вернемся, потому что я хочу быть рядом с близкими. А если нет — у меня пока нет ответа, что делать.
В Сочи мы сняли квартиру, благо моя профессия позволяет работать дистанционно. Это большая удача и большое везение, что у нас с мужем есть возможность [удаленно] работать, обеспечивать себя и помогать близким. А те, кто не могут, — на что им жить в другом городе? Как уедешь? Я общаюсь с такими людьми и честно говорю, что не знаю, как быть в этой ситуации.
Из моего окружения уехало не так много людей, процентов 20. Другие остались: кто-то на грани нервного срыва, кто-то в отрицании. Это защитный механизм психики: улыбки, обесценивание ситуации через юмор, через высмеивание. Люди находятся в стрессе.
Вообще я человек, далекий от политики, в тонкостях и даже в каких-то среднестях я [не разбиралась]. Поэтому [начало войны с Украиной] было для меня шоком. Многие в моем окружении говорили, что это предсказуемо, а я недоумевала — почему? Потом вникла, поняла, что хорошо это все не закончится. Обстрелы Белгорода, Шебекина для меня не были неожиданностью. Бабушка и дедушка, кстати, этого не ожидали.
У меня с самого первого момента [после начала войны] есть большая скорбь вообще за все, что происходит. И не важно, нашу сторону обстреляли или другую.
«Берег»