«Говорили, чтобы я ехала „на свою Украину и забирала своих ублюдков“» Ирина Нэльсон — юрист и мать четверых детей. За антивоенные посты ее внесли в список «экстремистов и террористов» — теперь она не может устроиться на работу и постоянно сталкивается с травлей
Ирине Нэльсон 34 года. Она живет одна с четырьмя детьми в Новой деревне Новгородской области. Летом 2022-го Ирину внесли в список «террористов и экстремистов» из-за антивоенных постов во «ВКонтакте» (а позже оштрафовали за них на 300 тысяч рублей). Ей пришлось уволиться с работы — а найти новую не удается из-за преследования по политической статье. Кооператив независимых журналистов «Берег» поговорил с Ириной Нэльсон о том, как она решилась открыто выражать свою позицию и как живет теперь. С разрешения издания «Медуза» публикует ее рассказ целиком.
Осторожно, в этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, не читайте его.
Я родилась в Кременчуге, в Украине, но в 1993 году моя семья переехала в Россию. В 24 года окончила Санкт-Петербургский институт управления и права. Затем по распределению попала в поселок Любытино Новгородской области — по программе [молодой] специалист на селе. По ней выпускников вузов приглашают в отдаленные уголки России, чтобы там хоть кто-то был. Я была молодая, у меня был всего один ребенок, поэтому согласилась.
В Любытино я полтора года проработала помощником адвоката, потом во второй раз вышла замуж, ушла в декрет, затем снова вернулась на ту же работу. Но вскоре поняла, что мне не очень подходит этот поселок: он совсем небольшой. Тогда я уже вышла замуж в третий раз: мой муж был из поселка Парфино той же Новгородской области. В 2016 году мы переехали в Парфинский район — в Новую деревню, где я устроилась в юридическую контору.
24 февраля 2022 года «царь» (имеется в виду Владимир Путин, — прим. «Берега») объявил о начале «СВО» «по просьбе трудящихся». Спустя два дня я записала видеоролик на фоне здания администрации [поселка Парфино], в котором призвала русских женщин защитить своих мужей и сыновей и не отдавать их в топку войны (сейчас этот ролик недоступен, — прим. «Берега»).
Я объясняла, что если мы будем более разумными, скооперируемся и начнем втихаря сжигать военкоматы, то наши близкие не окажутся в зоне боевых действий. Я мотивировала это тем, что во многих военкоматах информация до сих пор хранится на бумажных носителях, мало что занесено в компьютеры. Если бы мы уничтожили эти бумажки, к нашим сыновьям и мужьям не пришли бы. Мне хотелось объединить единомышленниц в небольшой анонимный штаб, где мы бы разрабатывали план действий.
Это был не просто голословный призыв — я была готова сделать это первой и подать пример, хотя мне есть что терять: у меня четверо детей. Я пыталась показать, что не боюсь, поскольку, испытывая страх, мы раболепствуем.
Я выложила ролик на свою страницу во «ВКонтакте», он провисел буквально шесть часов, после чего его заблокировали администраторы соцсети. Поддержка прислала письмо, что «видео носит экстремистский характер» и его заблокировали «по жалобам подписчиков».
Многие после того ролика ругали меня, говорили, что я безумная, не подумала о детях. Но это не так. Старшему сыну на тот момент было 15 лет. Я понимала, что война тогда уже шла восемь лет, поэтому быстро бы не кончилась. А через три года сыну стукнет 18, и ему придется ехать умирать за замок в Геленджике. Поэтому я отвечала, что, в отличие от остальных, я как раз подумала о своих детях. Я не горю желанием, чтобы мой ребенок сдох непонятно за что. Я хочу посмотреть, как он растет успешным, погулять на его свадьбе, стать бабушкой. Но никак не похоронить его в 18 лет — я не для того его 24 часа рожала. Конечно, мало кто меня тогда поддержал. Мне говорили, что я больная на голову, «оголтелая бандеровка».
В марте на меня завели уголовное дело [по статье 205.2 УК РФ]. Ко мне пришли двое сотрудников Центра «Э». Отрицать, [что это мое видео], было бесполезно, потому что там была моя морда. Но я и так не собиралась отпираться, поскольку на тот момент уже ничего не боялась. Мне уже было все равно, что со мной будет.
Эшникам — это были два красивых гладковыбритых мальчика — я тоже объяснила свою мотивацию и [сразу] сказала, что не надо меня запугивать. Они не хамили, спокойно разговаривали. Спустя месяц ко мне приехала сотрудница Следственного комитета с сотрудником ФСБ. Они возили меня на очную ставку к администрации, где я снимала видео, и снова брали показания. Потом было затишье [до августа], я продолжала работать, все было нормально.
В августе мне пришла зарплата, и я радостно отправилась в магазин купить детям вкусняшек. Но оплата не прошла: продавец сказала, что у меня недостаточно средств. Я зашла в приложение банка и увидела, что карта заблокирована. Позвонила в банк, но девушка-оператор вообще не понимала, что происходит. Она предположила, что карту заблокировали судебные приставы, но это было невозможно: у меня не было никаких задолженностей.
В отделении банка тоже не могли понять, что происходит. Сотрудники не понимали, почему не видят мои счета [в своей системе]. Они позвонили в московский офис, там им сказали, что мои счета заблокированы по просьбе Росфинмониторинга — по статье Федерального закона 115 «О противодействии легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, и финансированию терроризма». Так я узнала, что попала в список экстремистов.
Тогда я позвонила следовательнице из СК и говорю: послушайте, Ольга, а что вообще, собственно, блядь, происходит? Почему меня не поставили в известность? На что мне теперь детей-то кормить? Ольга сама была в шоке, ничего не знала — видимо, впервые с этим столкнулась. Позже она мне перезвонила и сказала, что Росфинмониторинг по моей статье (205.2 УК РФ) всегда просит банки блокировать счета, чтобы «нас» [обвиняемых в оправдании терроризма и экстремизма] никто не спонсировал. Но что мне делать дальше, она не знала.
С тех пор в поселке только ленивый обо мне не судачил. Тогда я и ушла с работы. Я проработала в той фирме почти шесть лет, а потом случилась вся эта заваруха [с внесением в список террористов], и [компании] было бы странно держать юриста под уголовным преследованием. Поэтому я ушла сама, мы разошлись полюбовно.
Потом были еще очные ставки. Детей начали травить в школе: говорили, что их мать «предатель из ВСУ», что они «дети-укробандеры». Даже учителя высказывали им, что их мать «не патриотка». Люди в магазине говорили, чтобы я ехала «на свою Украину и забирала своих ублюдков» — так они называли моих детей. Я много чего пережила тогда, у меня была страшная депрессия. Дети нормально ко всему отнеслись, на травлю внимания не обращали.
18 октября 2022 года был суд. Бывший работодатель помогал мне и представлял мои интересы. Я ехала на слушания с собранной сумкой, поскольку была готова, что меня закроют. По моей статье предусмотрено от пяти до семи лет.
Мы с бывшими мужьями заранее обсуждали, что в случае чего они заберут детей к себе. Они бы не оказались в детском доме. Не буду лицемерить: я переживала, что, если меня посадят, по детям это ударит, потому что мамы нет рядом. Мы любим целоваться, обниматься, у нас достаточно нежные отношения. Но мне было легче от мысли, что у них есть отцы, которые о них позаботятся. С детьми мы тоже с самого начала все обсуждали, я ничего от них не скрывала.
Конечно, было страшно, поскольку в тюрьме с тобой могут сделать что угодно — даже убить. И никому за это ничего не будет: скажут, варила чифир и ебнуло током.
Суд шел шесть часов, приехали три судьи из московского военного суда. Мы с адвокатом просили отсрочку до тех пор, пока младшему ребенку не исполнится 14 лет. Прокурор запрашивал пять лет.
Судьи обсуждали приговор час. Наверное, это был самый страшный час в моей жизни. Когда они вышли и назначили штраф в 300 тысяч рублей, я закричала и расплакалась прямо в зале суда. Не ожидала, что они меня так пощадят. Я благодарила судей за их разумность, за то, что в России все еще есть справедливость. Один судья посоветовал мне прекратить «этим» заниматься, потому что в следующий раз точно посадят.
После заседания я сразу позвонила старшему сыну и сказала, что еду домой. Я слышала, как ребенок плакал в трубку, он очень переживал. Когда я приехала домой, я прямо в дверях упала на колени и стала обнимать детей. Это было очень тяжело, не передать словами.
Но после этого я не успокоилась [не перестала выражать свою позицию], потому что морально мне было очень тяжело [из-за войны]. Я родилась в Кременчуге, поэтому, когда увидела видео, как ребенка с отцом разорвало на части от попадания ракеты в центральный парк, я не смогла промолчать. В феврале вышла к администрации с плакатом «В Украине погибают дети, не молчите» — и меня загребли. Я была уверена, что меня будут судить по КоАП и точно не посадят. На меня завели новое дело о «дискредитации армии» и в апреле назначили штраф в 75 тысяч рублей.
Уже почти два с половиной года я безработная, сижу дома. В январе пыталась устроиться фасовщицей на склад в местную «Пятерочку», но не прошла проверку их службы безопасности. Затем в июле меня пожалела одна знакомая и взяла продавцом в магазин детской одежды в соседнем поселке. Но проработала я там недолго: знакомую вызвал к себе глава поселка и объяснил, что таким, как я, помогать не надо, потому что я «предатель родины». Он намекнул ей, что, если она не хочет дополнительных проверок, меня лучше уволить. Мы с ней поговорили, и я согласилась уйти, потому что все прекрасно понимаю.
До внесения в список я прилично зарабатывала, обеспечивала себя и детей. Сейчас мы, как все, потихонечку выживаем. Хотя, конечно, чуть хуже, чем все. Стало ясно, что теперь мне все дороги закрыты. Работы нет, штрафы висят — полная жопа. Я даже объявила на платформе «Заодно» о сборе денег на карту бывшего мужа — нам удалось собрать 300 тысяч рублей и оплатить самый большой штраф. Сейчас мне помогают бывшие мужья — кто сколько может. Но у них тоже небольшие зарплаты и свои семьи. Выходит около 20 тысяч рублей в месяц.
Из села я больше ни с кем не общаюсь и вообще почти не выхожу из дома. Иногда шучу, что лучше бы сидела в тюрьме — там хотя бы бесплатно кормят. Я теперь изгой и отшельник, никого не хочется видеть. В магазин отправляю старшего сына. Все друзья отвернулись от меня, потому что считают, что, если бы Путин не начал «СВО», страны НАТО напали бы на нас.
Опека (органы опеки, — прим. «Берега») трясет меня каждый месяц: приезжает, проверяет, как живут дети, запрашивает характеристики из сада и школы.
Я больше не пишу ничего в соцсетях — бессмысленно кому-то что-то доказывать. Я поддерживаю [бывшего губернатора Хабаровского края] Сергея Фургала — написала ему семь писем, на одно пришел ответ: он поблагодарил меня за поддержку. Раз писала Саше Скочиленко и в конвертик положила ей шоколадку, чтобы поддержать.
Я не верю, что здесь что-то изменится в ближайшее время. Я настолько опустила руки, что готова начать новую жизнь и приносить пользу обществу где-то там. Когда я оплачу штраф и накоплю на загранпаспорта, планирую уехать из России.
«Берег»