Французский фотограф Летиция Вансон показывает войну в Украине через истории ее жителей «Медуза» попросила журналистку рассказать о своих снимках
С начала полномасштабного российского вторжения в Украину погибли тысячи мирных жителей и десятки тысяч служащих ВСУ. Миллионы украинцев потеряли родных и друзей, были вынуждены покинуть свои дома, лишились работы. Французский фотограф Летиция Вансон в первые же дни отправилась к границе Украины с Венгрией, а затем с Молдовой, чтобы снять украинцев, бегущих от войны. В саму Украину ей удалось попасть только летом 2022 года. С того времени Вансон документирует происходящее в стране с помощью историй ее жителей: в портретах и репортажных съемках она показывает, как война влияет на жизнь отдельного человека. «Медуза» поговорила с Вансон о том, как эмпатия помогает журналисту рассказывать истории читателям, которые устали от новостей.
— Россия вторглась в Украину 24 февраля. Уже через четыре дня вы опубликовали фотографии украинских беженцев с венгерско-украинской границы, а в начале марта показали, как украинцы бегут от войны в Молдову. Почему вы решили туда поехать?
— Я фрилансер и регулярно сотрудничаю с The New York Times. Как только случилось 24 февраля, я поняла, что хочу освещать происходящее в Украине. К сожалению, попасть в Украину было невозможно: я не соответствовала требованиям безопасности [The New York Times], которые предполагают, что перед тем, как поехать в зону боевых действий, журналист должен пройти специальный тренинг. Поэтому The New York Times отправила меня снимать миграционный кризис на границах с Украиной.
Сначала мы с журналистом Бенджамином Новаком отправились в Венгрию, в приграничный город Захонь. Там мне особенно запомнилась история нигерийских студентов: из-за дискриминации на станции в Украине они несколько дней не могли сесть на поезд в Венгрию. Сотрудники железной дороги в первую очередь брали женщин и детей.
Затем я и журналист Патрик Кингсли поехали в Молдову — на граничащий с Украиной КПП у села Паланка. Через него проходили тысячи украинцев, бежавших от войны. Чтобы не травмировать психику детям, родители говорили некоторым из них, что едут на отдых. Мне особенно врезался в голову эпизод, как границу в Молдове переходила маленькая девочка: она была вся окружена розовым — розовыми были ее шапочка, дорожная сумка, леопардовый плед, который был у нее на плечах. Она как будто продолжала сохранять свой сказочный мир посреди этой трагедии.
— Уже в июне 2022 года вы приехали в Украину. Как вы готовились к поездке?
— По требованию The New York Times я проходила специальный тренинг в Великобритании, его проводили бывшие военные и специалисты по безопасности. Это обычный тренинг, необходимый для тех, кто собирается работать в экстремальных ситуациях, в основном в нем участвуют журналисты. Курс охватывает широкий спектр тем и навыков, которые можно применять в зонах конфликтов, условиях нестабильности и риска. На нем учат всему, что может пригодиться для спасения жизней — включая твою собственную.
Например, у нас была симуляция, в рамках которой меня с коллегами «захватили в заложники». Нас намеренно подвергали высокому уровню стресса, чтобы каждый понял, как бы он повел себя в такой ситуации. Если ты попадаешь в стрессовые условия без подготовки, тебя может просто парализовать. Тренинг должен помочь лучше справляться с такими условиями, научить, как правильно себя в них вести.
— Чем военная фотография отличается от работы в мирное время?
— Главное отличие — в сложности доступа в страну, в некоторые ее места и в сложности доступа к людям. Нужны аккредитация и другие бюрократические вещи, поэтому скорость работы может снижаться, — тут на помощь приходят местные фиксеры. [Вдобавок] на войне ты никогда не можешь предсказать, окажешься ли в неподходящее время в неподходящем месте. В мирное время ты об этом просто не думаешь.
На психологическом уровне мой подход не меняется. Я проявляю эмпатию и уважение к героям, мне нравится проводить с ними как можно больше времени, чтобы укрепить взаимное доверие и понимание. Такой подход позволяет мне углубиться в более интимную сферу жизни человека, уловить моменты, которые потенциально могут затронуть читателей. Я считаю, что эмпатия служит мощным средством построения визуальных мостов. Благодаря этому читатели и зрители в странах Европы и Северной Америки, которым конфликт в Украине может казаться далеким, получают возможность глубже проникнуться этими событиями.
— По вашим фотографиям складывается ощущение, что вы стараетесь уловить эмоциональное состояние отдельного человека, а не просто запечатлеть картину войны. Почему для вас это важнее?
— Когда я начинала заниматься фотографией, она была для меня своего рода терапией. Я хотела не зарабатывать этим на жизнь, а заново обрести внутреннее «я», воссоединиться с окружающим миром. Моей основной целью было поделиться историями других, и это, в свою очередь, помогло мне глубже понять собственную историю. Пока я погружалась в их жизни, я обнаружила, что работаю со своими проблемами. Фотография гармонично объединила мой внутренний мир с внешним. Поэтому я продолжаю показывать через объектив в том числе психологические аспекты истории: они всегда добавляют дополнительный, человеческий контекст любым событиям. И помогают видеть более широкую картину.
— Вы сами выработали для себя какие-то правила во время командировки в Украину, о которых раньше даже не задумывались?
— Мой подход иногда может отличаться от общепринятых стандартов фотожурналистики. Например, я не всегда скрываю свои эмоции при общении с героями фотографий. Эти эмоции служат внутренним компасом, придают моим снимкам достоверность. Речь не только о негативных эмоциях. Я часто чувствую желание сказать героям своих репортажей, что уважаю их силу и смелость, которую они проявляют в сложных обстоятельствах. [В моей работе] всегда есть место надежде и поддержке.
В некоторых случаях мой подход может быть воспринят как выход за профессиональные границы, но я искренне верю, что это не влияет на объективность. Демонстрация поддержки, понимания и сострадания очень важна, она показывает нашу человечность.
— Как менялось ваше ощущение опасности в этой поездке?
— Я в основном работала в Киевской и Одесской областях, Чернигове и Николаеве. Везде, кроме последнего города, я чувствовала себя в относительной безопасности. В Киеве и Одессе очень серьезная система противовоздушной обороны, поэтому уже летом 2022-го, когда люди в Одессе слышали сигнал воздушной тревоги, они не обращали на него никакого внимания. Частично это можно объяснить и тем, что украинцы пользуются впечатляющими приложениями для телефонов и телеграм-каналами, которые оперативно передают информацию об атаках — включая их источник, направление и тип ракет. Ты просто адаптируешься к условиям и стараешься максимально приблизить свою жизнь к нормальной.
Ощущение опасности меняется только с приближением к линии фронта и местам работы артиллерии, потому что вероятность попадания ракеты или ее обломков значительно повышается. Но ты не можешь это контролировать, поэтому не стоит тратить свою энергию и нервничать.
Я заметила, что камера обладает мощным эффектом «психологического щита». Я особенно прочувствовала это в Николаеве: мои страхи и тревога, казалось, рассеялись в тот момент, когда я стала смотреть через фотоаппарат. Мои мысли переключились на вопросы света, кадра, окружающей среды и цели съемки. Важно отметить, что это личный опыт, который отличается от опыта [фотожурналистов и бойцов] на передовой. Кроме того, нас сопровождают консультанты по безопасности, которые оценивают риски и готовы вмешаться, если возникнет такая необходимость.
В любом случае в таких обстоятельствах нельзя работать, думая только об опасности. Конечно, забывать о ней тоже не стоит: если вы приехали в только что освобожденную деревню, не нужно обходить все закоулки ради того, чтобы найти пейзаж получше, — так можно лишиться ног [из-за заминированных участков дорог], а то и жизни. Нужно оценить риск, продумать его и работать уже без постоянной тревоги.
Так же и в жизни [вне войны] — не нужно быть слишком наивным или, наоборот, слишком самоуверенным, как не нужно и позволять страху руководить своими действиями. Решения, принятые из-за страха, часто оказываются неверными и ставят человека на путь, на который ему лучше не ступать.
— В Одессе вы делали репортажи о подростках — в основном из Одесской морской академии. Почему вы решили сосредоточить свое внимание именно на них, а не на взрослых?
— Первое, что мне бросилось в глаза в Одессе, — это пустое море. В крупном портовом городе! И олицетворение этой трагедии — школьники и студенты, которые до войны хотели связать свои жизни с морем, но теперь не могут этого сделать из-за российской блокады. Меня поразило, что эти события не отразились на их желании. Мы [с корреспондентом The New York Times Марком Санторой] прибыли в Одессу 1 сентября 2023 года — и я предложила посмотреть на начало учебы в морской академии. Я люблю смотреть на мировые события через призму молодого поколения.
В Одессе одной из наших героинь стала София, 16-летняя девушка, которая уговорила свою мать остаться в городе [несмотря на обстрелы], чтобы продолжить обучение. Она хотела стать капитаном торгового судна, но теперь близка к карьере в ВМС Украины. Это одна из многих историй, которые показывают не просто выносливость, а жизнестойкость украинской молодежи.
В каком-то парадоксальном смысле полномасштабная война придала им новые силы. Война затронула каждый социальный слой, каждое поколение. Теперь у них всех общая, конкретная цель. Большинство украинских подростков разделяют здоровый оптимизм и положительный взгляд на будущее. Они видят луч света во тьме и готовы сделать все, чтобы стало еще светлее.
Конечно, российское вторжение украло у них юность — тот беззаботный период, когда у тебя не так много обязательств, когда ты только формируешь свою личность, когда у тебя много свободного времени. Все это забрала война. Многие из них за эти полтора года лишились легкости и простоты жизни, резко стали взрослыми. Трагические события стали катализатором личного развития.
— Вы делали фоторепортажи из Одессы и летом 2022-го, и летом 2023-го. Как изменился город за год войны — не только физически, но и эмоционально?
— Еще во время первого визита я заметила, что [в Украине] перестала ощущаться постоянная опасность. Уже в июне 2022 года многие составляющие обычной жизни вернулись: работали и рестораны, и клубы, и даже театр оперы и балета. Через год ситуация еще сильнее «нормализовалась» — люди даже купались в море. В августе 2023-го я вообще наблюдала демонстрацию: одесситы протестовали против восстановления нежилых домов и требовали отправить средства [которые город собирался потратить на реставрацию, на пользу] ВСУ.
Одесса — город, уникальный своими независимостью и упорством, поэтому я уверена, что буду возвращаться в него снова и снова. Это особое место, которое дало мне возможность добавить к войне еще один визуальный сюжет: простые и тихие моменты, повседневные сцены, в которых можно увидеть, как война прокралась в реальность каждого человека, как люди цепляются за рутину, чтобы вернуть себе ощущение нормальности. Это мой способ показать, на что приходится идти людям, чтобы продолжать жить даже в самые мрачные времена; показать мужество и стойкость нации, которая выбирает жизнь и надежду, несмотря на их цену.
Один из таких примеров — молодые люди, танцующие перед Одесским оперным театром. В июне 2022 года, когда массовые мероприятия попали под запрет из-за идущей войны, молодые украинские выпускники создали мощное произведение искусства, танцуя перед мешками с песком у театра оперы и балета. Они опубликовали видео своего танца в социальных сетях, чтобы показать миру, что они теряют и как сопротивляются [войне]. Этим трогательным проявлением единства они демонстративно превращали баррикады из мешков с песком в холст, чтобы выразить свои мысли.
Другой пример — кадр из Одессы: солдаты теробороны сидят на колесе обозрения. На заднем плане мы видим жизнь «до» [в виде граффити, изображающих мирную жизнь], на переднем — «сейчас». Но есть и потенциал для «после» — ведь парк аттракционов продолжает работать.
— Есть ощущение, что аудитория привыкла к войне. Фотографии из Украины за эти полтора года стали частью повседневного визуального опыта и перестали так эмоционально затрагивать аудиторию, как весной 2022-го. Чувствуете ли вы это как фотограф? Боретесь ли с этим?
— Это действительно так и отчасти связано с замедлением самого конфликта: если вы находитесь дальше 50 километров от линии фронта, вы можете и не заметить, что война продолжается. Конечно, это лишь иллюзия. Вторжение продолжает ежедневно влиять на миллионы людей в Украине и в других странах. Однако с визуальной точки зрения это уже не так заметно. Кроме того, многие люди в Европе уже не боятся того, что война может перекинуться дальше и подойти ближе к ним. Это [потеря интереса аудитории к войне в Украине] очень грустно.
Как фотограф я хочу только продолжать работать и поддерживать осведомленность о войне. В будущем я снова вернусь в Украину: я уже работаю над серией человеческих историй на фоне масштабного, исторического события, чтобы показать, как оно влияет на их жизнь.
— Что вы думаете про эстетизацию разрушений и боли — что в каком-то смысле происходит с любыми военными фотографиями? Это необходимая часть работы или вы стараетесь ее избегать?
— Я думаю, что в военном контексте всегда есть какая-то эстетика, что-то кинематографичное — от дыма и огня до формы солдат. Поэтому фильмы о войнах популярны.
Эстетизация разрушений и боли в военной фотографии — сложная и часто обсуждаемая тема. С одной стороны, фотография — мощный инструмент, способный привлечь внимание к важным проблемам, вызвать сочувствие, заставить думать. Иногда воздействие таких изображений необходимо, чтобы привлечь внимание к суровым реалиям войны, побудить людей к дискуссиям и действиям.
Однако здесь есть тонкая грань. Крайне важно подходить к этому вопросу деликатно, ощущать свою ответственность. Военная фотография никогда не должна эксплуатировать страдания или сводить их к простой эстетике ради шока или сенсации. Рассказывать истории людей и показывать последствия конфликтов нужно с уважением и достоинством.
Ответственность [за эстетизацию военных снимков] в том числе лежит на читателе — если он видит трагические фото и не рефлексирует о происходящем, а только любуется красотой кадра, действительно ли это вина фотографа? Может быть, это, наоборот, признание его профессионализма?
Я стараюсь избегать любого сенсационного изображения разрушения и боли, если считаю его необоснованным. Моя цель — отразить человеческие аспекты конфликта, уделяя особое внимание людям и их историям, показать опыт тех, кто пострадал от войны, сохранив при этом их достоинство и человечность. Я руководствуюсь представлениями о сочувствии, понимании и этичности.
«Медуза»