Предки дунган когда-то бежали от преследований в Китае. Но в современной Центральной Азии им тоже трудно чувствовать себя как дома Перевод репортажа The Beet из Чуйской долины

В Чуйской долине, на границе Чуйской области Кыргызстана и Жамбылской области Казахстана, со второй половины XIX века живут десятки тысяч дунган — представителей преимущественно мусульманского народа из Китая, чей язык напоминает один из диалектов китайского, но чья письменность основана на кириллице. В феврале 2020 года в Казахстане произошел межэтнический конфликт между казахами и дунганами, в результате которого 11 человек погибли, а тысячам пришлось бежать в Кыргызстан. Журналист Meduza in English Сэм Бризил съездил к дунганам по обе стороны границы, чтобы узнать, как их жизнь изменилась после тех столкновений.

Этот текст — перевод репортажа, который вышел в англоязычной рассылке «Медузы» The Beet. Она изучает большой регион от Будапешта до Бишкека и предлагает новый (не москвоцентричный) взгляд на него. Авторы и редакторы The Beet — местные и международные журналисты. Чтобы читать новые выпуски The Beet, подпишитесь на рассылку — вот на этой странице либо с помощью формы в конце материала.

Имена некоторых героев репортажа были изменены, а фамилии опущены по соображениям безопасности.

В часе езды на восток от Бишкека расположен город Токмак. Граница между Кыргызстаном и Казахстаном идет по реке Чу, вдоль которой петляет дорога — и несколько минут она проходит по территории соседней страны. От небольшой автобусной станции Токмака я беру тарахтящее такси до школы № 10, где ученики играют в баскетбол на пыльной площадке за мечетью — за «узбекской», как мне потом расскажут.

С задней парты кабинета, в котором учатся пятиклассники, я разглядываю плакаты на стенах; надписи на них сделаны по-русски и по-кыргызски. Единственные шесть слов на дунганском языке написаны на доске. Учительница Гульнара раздает каждому из 20 учеников копии «Косточки» Льва Толстого, напечатанные на русском и дунганском. После того как все прочитали обе версии детского рассказа, Гульнара предлагает ученикам обсудить, был ли герой «хорошим мальчиком» или «плохим». Но сначала ей приходится объяснить им значение тех шести слов на доске, которые упоминаются в рассказе, но не существуют в родном диалекте семей большинства учеников.

«Для меня это очень сложно, потому что наши учебники написаны на ганьсуйском диалекте», — говорит она мне после урока. В отличие от большинства дунган, живущих в Кыргызстане, семьи учеников школы № 10 разговаривают на шэньсийском диалекте. «В Токмаке говорят и на ганьсуйском, но он больше распространен в районе школы № 6», — поясняет учительница.

Предки дунган, живущих в Центральной Азии, эмигрировали из провинций Китая Шэньси и Ганьсу, чтобы спастись от преследований и расправ, вызванных мусульманскими восстаниями против империи Цин во второй половине XIX века. Диалект, на котором говорит современная дунганская семья, зависит от того, из какой части Китая вышли ее предки. Потомки народа хуэй, дунгане объединены среди прочего религией (ислам) и хорошо сохранившейся культурой. Их язык, напротив, начал исчезать, рассказывает Гульнара.

«Мы знаем разговорную речь, повседневные слова, названия домашней утвари, — объясняет она. — Но мы теряем наш язык. Слово за словом мы добавляли в [свою речь] русский. <…> Моя цель — убедиться, что [ученики] не забудут слова, которые они знают. О том, чтобы превратить их в знатоков дунганской культуры, я даже не мечтаю».

Для исследовательницы Рахимы Исмаевой, которую как раз можно назвать знатоком дунганской культуры, недостаточно просто сохранения того немногого дунганского, что уже знают молодые люди. «Инстаграм, фейсбук, „Одноклассники“, тикток. Я везде. Потому что сейчас молодежи нравится тикток», — рассказывает она мне в кафе в Бишкеке. Аккаунты Исмаевой продолжают просветительскую работу, которую начала вести газета «Сўлян хуэйзў бо» («Газета советских дунган»). Ее первый номер вышел в 1930 году под киргизским названием «Сабаттуу бол» («Будь грамотным»). 

Она перегибается ко мне через стол, чтобы показать ролики в тиктоке газеты: в одних раскрываются секреты дунганской кухни, другие показывают жизнь дунган в России и США. Исмаева листает комментарии под видео о дунганской грамматике и читает вслух любимые. Например, такой: «Я киргиз! А дунгане — мои друзья со школьной скамьи. Братья, салам!»

Через несколько минут Исмаева снова достает телефон. Полистав галерею, она находит фотографию: молодая женщина в ярком узорчатом платье с цветами в замысловато заплетенных волосах: «Это моя младшая дочь. Китайская принцесса».

«У всех страх остался»

В начале февраля 2020 года в Кордайском районе Жамбылской области на юго-востоке Казахстана произошли две не связанные друг с другом стычки между дунганами и казахами. После этого по сети стали быстро распространяться призывы «дать отпор дунганцам» и прочая ксенофобная риторика. Вечером 7 февраля около 30 казахов устроили драку с примерно тем же количеством дунганцев, сообщал антидискриминационный центр «Мемориал». 

За несколько часов к месту конфликта собрались сотни казахов из других городов и деревень. Стянулись туда и различные представители местных властей и общин. К следующему утру казахи обстреляли, сожгли и ограбили множество домов и предприятий дунганцев. Свидетели сообщали, что полицейские не вмешивались и даже убегали от атакующих, пока насилие распространялось на соседние населенные пункты. По оценке казахстанских властей, было убито 11 человек, 168 домов было повреждено. Сильнее всего пострадало село Масанчи.

Гульнара, сотрудница центральной библиотеки Токмака, хорошо помнит ту ночь: как и десятки других семей в Кыргызстане, она разместила у себя дома столько дунганских беженцев из Казахстана, сколько туда смогло уместиться. «С нами жило семь человек, — рассказывает она мне. — А у семьи моего мужа жило почти 40 человек — их родственников, среди которых много маленьких детей».

Ее коллега Аида тоже принимала беженцев. «Моя сестра с детьми приехала среди ночи, а мужчины сказали, что они останутся [в Казахстане] до конца: „Как мы можем бросить наши дома и уехать?“ Так, наверное, и поступил бы любой мужчина — они отправили женщин и детей в безопасное место, а сами остались дома».

Всего в Кыргызстан временно бежало больше четырех тысяч человек. В Токмаке дунганский ресторан «Пекин» собирал пожертвования, включая подгузники, бутилированную воду, еду, одежду и сладости для детей, вспоминает Аида. Она хвалит мэра Токмака за то, что он помогал наладить связь между волонтерами, готовыми предоставить свое жилье, и беженцами.

«[Наши гости] жили с нами почти полтора месяца. А когда они вернулись [в Казахстан], они [еще какое-то время] жили в подвале. Боялись даже выйти наверх», — говорит Гульнара. «У всех страх остался, — добавляет Аида. — Все получили психологическую травму — и дети, и взрослые».

«Если не ассимилируешься, отправляйся на все четыре стороны»

Казахстанские власти изначально отвергали этническую подоплеку в погромах, описывая их как «массовую драку, спровоцированную хулиганством». Журналистка Джоанна Лиллис, которая следила за судебным разбирательством по этому делу, писала, что «откровенно этнический подтекст беспорядков в Масанчи выглядит крайне неудобно» для Казахстана; последний долгое время позиционировал себя как страну гармоничного сосуществования разных народностей. И хотя межэтнические конфликты после обретения независимости и правда случались довольно редко, это необязательно следствие теплоты отношений между разными общинами.

В отчете Управления Верховного комиссара ООН по правам человека за 2004 год говорится: «Этническая стабильность <…> частично является следствием фактического приоритета казахов как титульной группы и практически полного отсутствия институций, которые могли бы помочь в удовлетворении запросов меньшинств».

По словам ассоциированного профессора-исследователя университета «Нархоз» в Астане Зульфии Имяровой, за последние годы мало что изменилось. «Власти [Казахстана] всегда с гордостью повторяли <…>, что единство всех народов многонационального Казахстана является главной ценностью страны, — говорила она в интервью 2021 года. — Однако случившиеся в феврале [2020] года погромы сел <…> показали, что братство, равенство и справедливость являются довольно условными понятиями».

Это отчасти связано с тем, что, помимо меньшинств, живущих в стране, и международных партнеров, власти Казахстана пытаются угодить и своему основному электорату; а у него бывают иные, менее инклюзивные идеи о том, как должна быть устроена страна. Представители властей «посылают разные сигналы», апеллируя как к этнонационалистическому, так и к гражданскому пониманию казахстанской идентичности, добавляет Зульфия Имярова в разговоре со мной. «Если мы посмотрим на официальные выступления, <…> сказанное на казахском обычно содержит [фразы вроде] „Мы братья“ и „Мой народ“. [Но] когда они выступают по-русски, они говорят: „Мы казахстанцы“, „Мы люди Казахстана“, — объясняет она. — И национальные патриоты, и большинство, живущее в сельской местности, слушает такие [первые] выступления и думает: „Ага, наше правительство нас поддержит“».

Если такая амбивалентность по отношению к меньшинствам выглядит знакомой, то это, возможно, оттого, что Казахстан унаследовал ее от государства-предшественника. По словам Имяровой, казахстанские власти хотели позаимствовать советскую идею о том, что «русские — доминирующая нация, а русский язык — главный», просто заменив русских на казахов. «И казахские патриоты хотят того же, — добавляет она. — Они хотят, чтобы казахский язык был доминирующим, а меньшинства ассимилировались. А если ты не ассимилируешься, отправляйся на все четыре стороны».

«Знаешь, Казахстан — это тебе не Кыргызстан»

После школьного урока дунганского языка у Гульнары я обедаю у дунганки по имени Амина. Хотя она живет в Токмаке, но каждый день ездит через границу, в дунганскую деревню в Казахстане, преподавать казахстанскую историю в местной школе. Амина угощает маринованными овощами и кусочками говядины и рассказывает, как поменялась жизнь в Кордайском районе после конфликта 2020 года.

«Я не должна об этом говорить, но я больше не могу молчать. Мы два десятка лет жили с [Нурсултаном] Назарбаевым, а теперь у нас его марионетка, [действующий президент Касым-Жомарт Токаев]. Но я, конечно, все равно голосую [как надо], потому что я бюджетница», — говорит она.

По словам Амины, произошедшее кровопролитие оставило на сердцах местных дунганских детей незаживающие шрамы. «Эти дети увидели: все, что у них есть, может сгореть за одну ночь», — говорит она.

Когда я упоминаю, что планирую на следующей неделе поехать в Масанчи, Амина и ее муж Ясир начинают нервно смеяться. «Знаешь, Казахстан — это тебе не Кыргызстан, — предупреждает Ясир. — Будь очень осторожен». И хотя я объясняю, что местный общественный деятель согласился показать мне дунганский музей, и Амина, и Ясир уверены, что ничего нового про столкновения мне узнать не удастся. «Он расскажет тебе все про дунганскую историю и культуру, — говорит Амина. — Но он ничего не скажет о вещах, которые мы с тобой обсуждаем».

***

На следующей неделе я отправился в Масанчи. По совету многих я начинаю свой визит с посещения акимата (местный орган исполнительной власти в Казахстане, — прим. «Медузы») села, где объясняю молодому служащему-казаху, что я хочу посетить дунганский музей. Сделав звонок, служащий выводит меня на улицу и ведет к дому культуры.

Зайдя внутрь, я оказываюсь в просторной комнате; на стенах висят карты и постеры про Казахстан. Ничего на дунганском языке или хотя бы с упоминанием дунганцев — жителей Масанчи там нет, несмотря на то что они составляют примерно 94% населения села.

Сам музей находится за дверью, на которой висит табличка на казахском языке: «Историко-краеведческий кружок села Масанчи». Впечатляющая коллекция дунганской традиционной одежды, фотографий, рисунков и документов, которая, по словам Амины, раньше занимала значительную часть здания, сейчас втиснута в две комнаты размером с большую гардеробную.

После экскурсии я спрашиваю того самого общественного деятеля, можем ли мы поговорить про «те события», как называют конфликт 2020 года многие дунгане. Он вежливо отказывается. Несколько минут спустя он указывает мне на ряд такси, стоящих через дорогу, и дает понять, что мне пора возвращаться в Кыргызстан.