«Писать можно. А исполнять никто не даст» За антивоенную позицию группа Anacondaz оказалась под запретом. Музыканты судятся за срывы концертов и не планируют уезжать из России. Мы с ними поговорили
В августе группа Anacondaz объявила, что переносит все выступления, запланированные в России до конца 2022 года. До этого организаторы все лето отменяли концерты группы под давлением властей, два концерта — в Екатеринбурге и в Перми — сорвали сотрудники полиции. Anacondaz также попали в неформальный «список запрещенных артистов», который распространялся среди российских промоутеров. Сейчас музыканты судятся с полицией за срывы концертов и гастролируют за рубежом. «Медуза» поговорила с вокалистами группы Артемом Хоревым и Сергеем Карамушкиным о том, зачем они пытаются отстоять свои права в российском суде, почему, несмотря на преследования, не хотят уезжать из страны и как смыслы их старых песен меняются во время войны. Музыканты отвечали на вопросы письменно.
— После того как ваши концерты несколько раз сорвали полицейские, вы обратились в суд. Как вам опыт общения с российской судебной системой?
— [Мы] в процессе, и этот процесс пока выглядит забавно. Будто одни люди приняли решение не давать нам играть концерты, другие — полицейские — исполняют это решение технически, а третьи теперь придумывают, как юридически это все оправдать в суде.
— И как идут суды? Есть результаты?
— У нас сейчас идет два суда: в Екатеринбурге и в Перми. Ответчик [по обоим искам] — Министерство внутренних дел. В Екатеринбурге наш иск отклонили, посчитав действия полиции правомерными. Поскольку мы были «замечены в поддержке Навального, критиковали власть и осуждали СВО», полиция закрыла наш концерт в целях предотвращения возможных правонарушений. Это уже похоже на мыслепреступление или еще нет? Решение это мы будем обжаловать.
В Перми полицейские избрали другую тактику: они говорят, что в клубе были нарушены правила пожарной безопасности. С каких пор полиция отвечает за пожарную безопасность, не сказали. При этом в Перми сотрудники МВД, приехавшие закрывать концерт, ни про какую безопасность не говорили, а в Екатеринбурге вообще просто объявили: «Концерта не будет, потому что не будет, обращайтесь в прокуратуру».
— Верите ли вы, что суд может принять решение в вашу пользу?
— Мы ни одного закона, включая свежепринятые, не нарушили. Подать в суд — это наше право. Почему бы им не воспользоваться? Никто, конечно, не верит, что мы победим, но это не значит, что не нужно ничего делать. Пусть работают, а мы посмотрим на их профессионализм и совесть.
Печально видеть, как наша попытка судиться, вполне себе логичная и законная, кажется чем-то из ряда вон выходящим и вызывает у всех недоумение. Вот и пусть она станет для кого-то примером. Независимо от результата.
— Как вам кажется, почему власти так ополчились именно на вас?
— Вероятно, это и стечение обстоятельств, и результат работы огромного количества людей, в чьи обязанности входит поиск и выявление инакомыслящих. Кибердружинники, киберстукачи, всякие «общественные организации»… Посмотрите, какое количество ботов залито во все соцсети. Даже в запрещенные [в России]. Даже в твиттер, где бота видно за километр. Деньги на это продолжают выделяться и осваиваться. Так что у нас не было ни единого шанса остаться незамеченными.
А в тактике «гаси несогласных» нет ничего нового и удивительного. Всячески и гасят. Вот и публикации райдеров музыкантов в «независимых» телеграм-каналах появляются, и провокации, и информационные кампании против тех, кто уехал, или просто против [власти].
— Как вы думаете, чего в конечном счете добиваются организаторы таких кампаний?
— Они добиваются, чтобы все замолчали и не высовывались. Музыкант? Не хочешь молчать? Тогда у тебя не будет концертов, получишь статус «иноагента», а там и в розыск попадешь, если что.
— Несмотря на все преграды, вам в этом году удалось организовать тур. Как он прошел?
— Тур не по России. В России нам играть не дают: Екатеринбург и Пермь попали в фокус СМИ из-за того, что только там концерты были сорваны в момент выступления. А так у нас больше 20 эпизодов, когда власти отменили концерты [в России] задолго до их проведения. Те самые «черные списки», о которых так много писали, оказались настоящими.
А что касается заграничного тура, все концерты прошли прекрасно. Даже жаль, что мы раньше не играли в этих городах и странах. Или играли, но редко.
— В России группа фактически под запретом. Где вы сейчас находитесь и что планируете делать дальше?
— Прямо сейчас мы в России. Все, кроме барабанщика [Евгения Стадниченко]: он гражданин Украины, этим летом ему запретили въезд в Россию на 50 лет. Пишем альбом, готовимся к новым концертам за границей. Планируем пережить всех и все.
— Вам не страшно оставаться в России?
Артем Хорев: Страшно. Но в России по-прежнему остается много прекрасных и добрых людей, которые испытывают те же чувства, что и мы. Эта мысль немного помогает. Мне страшно еще и за будущее сына. Наши дети не будут скучать точно. Но хочу ли я, чтоб он жил в таком мире? Хочу, чтоб он служил в армии два года? Слушал «уроки о важном» в школе? Не хочу.
Хочу, чтоб он жил и наслаждался жизнью, а не учился молчать, терпеть и переживать. Как делали наши бабушки, дедушки, родители, как нам приходится делать. Вокруг столько интересного, красивого, вдохновляющего, созидательного. Вокруг будущее. А мы на всех парах мчимся в прошлое.
Сергей Карамушкин: Как ни странно, не будь у меня возможности уехать, мне было бы спокойнее. А пока такая возможность есть, есть и страх ее лишиться и обнаружить себя в обстоятельствах, которые невозможно изменить. Сейчас у меня нет духа разорвать эту петлю. Возможно, я об этом пожалею.
— Вы вообще думали уехать? Многие российские музыканты, выступившие против войны, все-таки это сделали.
— До февраля таких мыслей не было. Сейчас релокация — более чем реальный вариант, которому мы пока противимся. Родители, семьи, дружеские связи, близкие сердцу места и маршруты, планы, идеи, возможности, прости господи, которые, правда, уже испаряются на глазах, — вот эту родину, настоящую, а не тот пропагандистский суррогат, который нам всем суют, покидать не хочется.
— С начала войны прошел почти год. Какой момент за это время был для вас самым трудным?
Карамушкин: Начнем с того, что трудности, с которыми мы столкнулись, ни в какое сравнение не идут с трудностями людей, которых непосредственно коснулась война. Но для меня самыми кошмарными были первые несколько недель, когда, помимо базового набора горьких эмоций и шока, к которому со временем адаптируешься, мной владело самое настоящее, яростное, пьянящее сумасшествие. Сейчас состояние кукухи стабилизировалось.
Хорев: Со временем к состоянию постоянной тревоги и шока привыкаешь. Ты все время в стрессе. Каждый день трудный, потому что непонятно, что принесет следующий. А он точно не принесет ничего хорошего.
У меня лично все внутри рухнуло в бездну, когда я случайно наткнулся на видео, где из завалов выносили ребенка без сознания в подгузнике. Он примерно ровесник моего сына. Я смотрел это видео и видел, как моего сына достают из завалов без сознания. Не знаю, выжил ли этот ребенок. Боюсь узнавать.
— Как за время войны изменились ваши отношения с аудиторией? Были ли слушатели, которые отвернулись от вас под влиянием пропаганды?
— Наша аудитория в России на 99,9% придерживается тех же взглядов, что и мы. Никаких массовых отписок в соцсетях не было, наоборот, людей прибавилось. Естественно, с украинской частью нашей аудитории все немного иначе, но тех, кто остался с нами, значительно больше, чем отвернувшихся. Спасибо им.
— Нойз MC рассказывал в интервью у Юрия Дудя, что каждая отмена концерта обходится артистам в миллион рублей. Насколько сильно российские власти доставляют вам финансовые проблемы?
— Сильно, конечно. Отмененные концерты, возможные концерты… У всех разный минус получается. Но деньги сейчас далеко не самое важное. Проживем как-нибудь.
— На что вообще живут музыканты, когда им запрещают выступать, а часть международных стримингов перестала работать с российским рынком? Денег с концертов в Европе вам хватает?
— Стриминги в принципе работают. Цифры значительно упали, но что-то до нас доходит. Заграничные туры по доходности не сравнимы с гастролями в России. Но, повторимся, все это не смертельно и мы прорвемся.
Хочется отдельно еще сказать спасибо всем, кто нас поддерживает: не сдает билеты на отмененные и перенесенные концерты, покупает мерч и музыку. Это очень вдохновляет и дает надежду.
— Нойза, кстати, как и многих других рэперов, российские власти признали «иноагентом». Что вы об этом думаете?
— Когда начали признавать «иноагентами» музыкантов, власти, по сути, расписались в том, что мы имеем дело с исключительно репрессивным законом. Потому что, получается, если один музыкант «иноагент», то и все остальные тоже. Музыкальный бизнес ведь построен на взаимодействии с миром, в частности на финансовом взаимодействии. Доходы от стриминга идут со всего мира, мерч можно — теперь уже было можно — заказать в любую точку мира, в конце концов музыкант может играть концерты за границей. Но разве какого-нибудь музыканта-пропагандиста или лояльного к власти артиста признают «иноагентом»? Ответ очевиден.
Плюс, надо понимать, что этот закон написан таким образом, что под него может попасть практически каждый и на него можно надстраивать и надстраивать все новые и новые ограничения. Сегодня «иноагентам» надо вешать везде плашку и подавать отчеты в Минюст, а завтра им нужно будет носить на одежде отличительный знак и жить только в определенных местах.
— Насколько ваши концерты в Европе во время войны отличаются от довоенных концертов в России? Вы высказываете свою позицию открыто со сцены?
— Ничем не отличаются. Мы такие себе ораторы и со сцены речей не толкаем. Для нас концерты — это в первую очередь шоу, мы всегда придерживались такой концепции. Для высказываний мы используем соцсети, в основном личные.
Может, это неправильно, может, мы еще не доросли до дяди Юры [Шевчука]. Но у нас нет страха сказать что-то не то, просто иногда важно не перепутать позицию и манифестацию — и важно не обесценить первое вторым. Как добиться баланса, мы не придумали, песни пока с этим справляются лучше.
— Песня «Пусть они умрут», которую вы часто исполняете первой на концертах, после начала войны слушается совершенно по-другому. Как вы сами сейчас воспринимаете ее?
— Немного жутко она звучит теперь. Когда мы ее писали, мы использовали гипертрофированный образ новогоднего желания. А сейчас, когда смерть везде, хочется, чтобы никто больше не умирал.
— Там, например, есть строчка «Родина-мать, вождь-отец. Они продолжают нас жестко *****. Самый что ни на есть абьюзивный инцест». Что, на ваш взгляд, мешает тому, чтобы отношения в России между «матерью», «отцом» и «детьми» стали здоровыми?
— В системе «власть — народ» вообще не должно быть ролей матери, отца или детей. Мы должны стать одним целым. Не так, чтобы отдельно существовала некая власть и элиты где-то там, где им «все виднее», а так, чтобы люди были себе и властью, и судьями, и гражданами.
— А как придумывался трек «Саша любит Сашу»? Вы ведь в нем буквально описываете нынешнюю российскую действительность. Был какой-то конкретный случай, который вас на эту песню вдохновил?
— Закон против «пропаганды ЛГБТ» выглядит просто смешно. Реальная проблема в России это, видимо, да? Других проблем нет.
От всей этой возни с традиционными ценностями и православием веет нафталином и тленом. В попытке объединить страну какой-то общей идеологией люди, не способные создать что-то ценное, достают из бабкиных сундуков все то, что уже сто лет назад проходили. «Другой идеологии у нас для вас нет, ребятки».
Суета вокруг надуманной «проблемы» ЛГБТ выглядит наигранно и неестественно, а вот люди, чьи судьбы этот закон может искалечить, настоящие.
— Вам вообще удается сейчас писать новые песни? Стоит ли ждать релиза в ближайшее время?
— Летом у нас вышла делюкс-версия последнего альбома, в которую вошли три свежие песни и два лайва. В ближайшее время выйдет альбом нашего сайд-проекта, название и концепция которого пока в тайне. Единственное, можем сказать, что этот альбом — дополнение к книге, которая у нас выйдет в следующем году.
Большая часть из вышеперечисленного была придумана еще до войны. А за новый материал мы сели только сейчас.
— Есть артисты, которые, как и вы, выступают против войны, но по разным причинам остаются работать в России. Можно ли сегодня таким музыкантам, на ваш взгляд, писать и исполнять песни в России, оставаясь честными с собой?
— Писать можно. Почему нельзя? А исполнять никто не даст. Или надо идти на сделку и с совестью — и с кем-то еще.
— Как-то раз вы написали в твиттере: «Моя Россия другая». Какой вы ее видите?
— Новые открытые люди. Теперь они могут стать очередным потерянным поколением в самой большой стране мира. Старики решили заменить для молодых будущее прошлым.
За туманом войны ничего не видно. Никто не знает и даже уже не строит предположений, но очень вероятно, что в прогрессе мы откатились далеко назад. Следующим поколениям по шажку придется выбираться из ямы. И они обязательно выберутся. Другого пути нет. Хотя, возможно, это будет бессмысленно тяжелый и страшный путь.
«Медуза»