«Чагин» — роман Евгения Водолазкина о человеке с абсолютной памятью, которого вербует КГБ Первая попытка писателя поговорить о живом человеке — и ни о чем ином
Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о новом романе российского писателя Евгения Водолазкина «Чагин». Главный герой книги — мнемонист, то есть человек с абсолютной памятью. Он приезжает из Иркутска в Ленинград, где его вербует КГБ и внедряет в кружок молодых людей, читающих запрещенную литературу. Это первый роман Водолазкина, в котором он концентрируется на истории одного человека, а не на широком историческом контексте, — и в этом решении есть как достоинства, так и недостатки.
Евгений Водолазкин. Чагин. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022
Из всех романов Евгения Водолазкина «Чагин» — наименее программный, масштабный и обязательный. В отличие от эпического «Лавра», обращавшегося к самым глубинным слоям отечественной ментальности, от политически заостренного «Авиатора» или «Оправдания Острова» с его комплексной концепцией российской государственности, «Чагин» — первая, пожалуй, в творчестве писателя попытка поговорить о живом, конкретном человеке и ни о чем ином.
Можно сказать, что в этом качестве новый роман наследует камерному «Брисбену», однако даже в нем — не самом, признаться, удачном из водолазкинских текстов — худо-бедно веял ветер истории, а скрытым лейтмотивом повествования служила музыка, понятая максимально широко — в том числе как музыка сфер. В «Чагине» же автор, кажется, намеренно выносит за скобки все, что не относится к внутренней природе человека. В этом подходе есть весомые достоинства и не менее очевидные недостатки. Причем, что характерно, смешаны они примерно в равной пропорции.
Главный герой романа Исидор Пантелеевич Чагин — мнемонист, то есть человек с абсолютной памятью. Приехав в середине 1960-х годов в Ленинград из Иркутска и влюбившись в Северную столицу со всей страстью романтичного провинциала, он становится легкой добычей для сотрудников госбезопасности. Польстившись на его диковинный дар, они внедряют героя в так называемый Шлимановский кружок — сообщество молодых людей, собирающихся вместе и читающих запрещенную литературу. Платой за стукачество становится ленинградская прописка и, соответственно, возможность после окончания университета не ехать по распределению обратно в нелюбимый Иркутск. Однако понемногу Чагин втягивается в жизнь «шлимановцев», заводит роман с одной из участниц кружка и начинает тяготиться своим предательством. Когда же дело доходит до закономерных арестов, Исидор сознается в своем грехе любимой девушке — и жизнь его катится под откос.
На протяжении всей книги пребывая вроде бы на авансцене, герой ни в какой момент не обретает собственного голоса — мы видим его в череде сменяющих друг друга зеркал. В первой части о нем рассказывает Павел, молодой коллега по архиву, где Чагин проработал последние годы перед пенсией, изучающий оставшиеся после смерти Исидора Пантелеевича документы. Потом эстафету принимает чудаковатый кагэбэшник Николай Иванович, посылающий мнемониста со шпионским заданием в Англию, — чем ближе к концу, тем сильнее эта часть напоминает гоголевские «Записки сумасшедшего». Третий голос — Эдвард Григ, он же Эдуард Григоренко, артист оригинального жанра, выступающий вместе с Чагиным на эстраде, где герой поражает публику своей безупречной памятью. И наконец, ближе к финалу в полифонию вплетается голос Ники — девушки, жившей рядом с Чагиным и ставшей сначала невольной свидетельницей последних месяцев его жизни, а после — возлюбленной Павла, того самого, которому выпала честь исполнить в этой оратории открывающую партию.
Каждый из рассказчиков приносит в повествование что-то свое — любовь, артистическую экстравагантность, помешательство, и все эти не относящиеся вроде бы к жизни главного героя подробности подсвечивают неброскую фигуру Чагина с самых разных сторон. Сквозь занудство в нем в зависимости от оптики повествователя проступают то романтичность, то прагматизм, то наивность. Отвага и изобретательность в некоторых ракурсах дополняются ранимостью, рыцарская верность главной любви своей жизни (той самой девушке из Шлимановского кружка) — внезапным легкомыслием, неловкость и неспортивность — способностью нанести лихой апперкот, а трагическое отсутствие чувства юмора — мягкой иронией. Черты, выглядевшие бы противоречиво при иной подаче, будучи подмечены и зафиксированы разными людьми, складываются в картину мозаичную и пеструю, но убедительную. И в этой способности собрать, сшить из разноцветных лоскутков живого, настоящего героя, не сводимого к набору наперед заданных свойств, Водолазкин, конечно, показывает себя настоящим большим мастером.
Сделав героя мнемонистом, автор словно бы подает заявку на вступление в клуб авторов в диапазоне от Кадзуо Исигуро до Марии Степановой и от Татьяны Замировской до Ольги Токарчук, на разные лады говорящих в последние годы о странной и призрачной природе памяти. Однако на поверку тема эта оказывается в «Чагине» лишь формальным приемом, позволяющим как-то уплотнить, связать повествование.
Уникальная способность Исидора Чагина сохранять в памяти все (не случайно в какой-то момент значимым акцентом в тексте всплывает знаменитый девиз в гербе Фонтанного дома — «Deus conservat omnia», «Бог хранит все») ни в какой момент не становится его определяющей чертой, оставаясь, по сути, лишь декоративной виньеткой — тем единственным, что можно сказать необычного о довольно заурядном, в общем-то, персонаже. Если для чего-то эта деталь и нужна, то исключительно для того, чтобы лишний раз подчеркнуть очевидное: выдающаяся память не делает человека выдающимся в других отношениях. Более того, даже тема забвения, к которому вроде бы пылко стремится утомленный переизбытком информации Чагин, оказывается не магистральной линией его жизни, но малозначимым ее ответвлением — не столько подлинной целью, сколько поводом для светского разговора.
Заявив в первой части мотив стукачества и расплаты за него, Водолазкин его легко теряет — грехопадение Чагина не влечет за собой искупления и прощения, а демонические кагэбэшники из первой части ко второй оборачиваются забавными и даже в чем-то трогательными недотепами. Эдвард Григ, друг и партнер героя по сцене, приносит с собой в пространство романа не только говорящее имя, но и вполне прозрачную отсылку к «Перу Гюнту», развязку которого мы можем при желании разглядеть в финале жизни Чагина. Однако и этот мотив оказывается несущественным — довольно быстро он растворяется на периферии читательского зрения, не оставив значимого следа.
То же можно сказать и о фигуре археолога-любителя Генриха Шлимана, нашедшего гомеровскую Трою, — он возникает в романе многократно и словно бы не случайно, в нем так и хочется увидеть одно из зеркал для героя, но и эта линия не получает ни развития, ни развязки. Раз за разом пытаясь зацепить в романе что-то обобщающее, концептуальное, возвышающееся над обыденным, хватаешь только воздух.
Человеческое измерение в новом романе Евгения Водолазкина превалирует, перетягивая на себя внимание читателя и отчетливо доминируя над всем остальным. И в этом, как уже говорилось выше, заключена и сила романа, и его слабость. Создать, оживить и выпустить в мир живого, человечного, вызывающего сострадание и симпатию героя — умение для писателя, спору нет, важнейшее, но при всем том базовое. Со времен «Лавра» Водолазкин приучил нас ждать от каждого следующего своего романа чего-то выходящего за рамки обязательной программы. В этот раз нашим ожиданиям сбыться не суждено.
Галина Юзефович