Тут должны стоять миллионы, а стоят тысячи Как москвичи прощались с Михаилом Горбачевым. Репортаж «Медузы»
3 сентября в Москве прошли похороны Михаила Горбачева. Полиция перекрыла центр столицы, желающие проститься с политиком выстроились в часовую очередь возле Дома союзов, в которой прошли через несколько металлорамок и досмотров. После церемонии прощания гроб с телом президента СССР отвезли на Новодевичье кладбище, где состоялись отпевание и погребение. Накануне власти сообщили, что похороны Горбачева будут «с элементами государственных» — что далеко не в традиции прощания с первыми лицами в России. Из зарубежных лидеров на церемонию смог приехать только премьер-министр Венгрии Виктор Орбан. Владимир Путин на похороны не пришел, сославшись на плотный график. Корреспондент «Медузы», выстояв очередь к Колонному залу Дома союзов и увидев похоронную процессию на Новодевичьем кладбище, считает, что Михаил Горбачев заслуживал других похорон.
Центр Москвы
Выход из метро в сторону Дома союзов — здания на углу Большой Дмитровки и Охотного Ряда в Москве — закрыт. В полдесятого утра хвост очереди из людей, желающих проститься с первым и последним президентом Советского Союза Михаилом Горбачевым, застрял между Старой и Новой сценами Большого театра. Люди стоят в специальном коридоре из металлических заграждений: выйти отсюда можно только назад, на площадь Большого театра. У многих в руках цветы.
— Мы — потомки крепостных, — говорит кому-то невысокий человек в сером пиджаке. — Людям нужны заборы.
Возле поворота в Копьевский переулок Росгвардия выставила железные перегородки, отсекающие стоящих впереди людей. Одна часть очереди застыла в Копьевском, другая — у Большого театра.
— Поздно пришли, — переживает женщина с белыми хризантемами.
— Говорил тебе, надо было в восемь идти, — отвечает ее спутник.
В очереди слышна русская и английская речь. Испанец средних лет рассказывает кому-то, как добирался недавно в Москву из Мадрида: «Долго, очень долго».
Мужчина в классическом черном пальто говорит в телефонную трубку:
— Выдающийся политик мирового масштаба… При нем рухнул железный занавес, ограничивающий нас от всего мира. Он дал нам свободу. Благодаря ему мы узнали, что это такое.
И, помолчав — видимо, выслушав вопрос, — добавляет:
— Пропаганда делает свое дело. Мало кто об этом знает. Тут должны стоять миллионы, а стоят тысячи.
Парень с бейджем «Пресса» идет вдоль очереди, спрашивая, может ли кто-то дать ему интервью.
Супруги с красными гвоздиками говорят ему про свободу — и про то, что благодаря Горбачеву они впервые выехали из страны и увидели мир; за это и хотят сказать ему спасибо.
Журналист уходит, к супругам приближается человек с видеокамерой:
— Дадите интервью для федерального канала?
— Нет, — отвечает мужчина.
Двое парней, стоящие рядом, одобрительно смеются:
— Все равно вырежут тебя, только время потратишь.
— Или так переделают слова, что выйдет не то, что ты сказал, а наоборот.
В 10 утра, к официальному началу прощания, очередь двигается. Мы проходим в Копьевский, но снова останавливаемся — минут на пятнадцать.
Возле афиш Новой сцены Большого театра несколько металлорамок. Очередь выстраивается к ним шеренгами. Тут строгий досмотр: нужно показать содержимое своих сумок.
В моей шеренге девушка в полицейской форме заставляет женщину в светлом плаще выложить из рюкзака небольшой розовый термос. Женщина, положив две белые розы на стол между рамками, спорит с полицейским:
— Это всего лишь термос с чаем. Я могу выпить чай. Вы меня пропустите?
— Нет, — вежливо объясняет девушка в форме. — Термос металлический. С металлическим нельзя.
— Даже если я все выпью?
— Дело не в чае, а в термосе, — говорит полицейский. — С термосом нельзя.
— Что же мне делать? Я могу его тут оставить, а потом забрать?
— Можете, но мы не ручаемся за его сохранность.
— Чтобы сюда попасть, мне надо будет снова очередь выстоять, — резюмирует женщина и, вздохнув, ставит термос на землю.
Полицейские перегораживают проход, мы замираем буквально перед металлорамками — еще на 10 минут. По Большой Дмитровке в это время проходят люди с цветами.
— Чтобы толпы не было, запускаем частями, — объясняет девушка из полиции. — Тут только две улицы открыты. Сейчас они проходят. Потом вы.
Пройдя досмотр здесь, через 30 метров снова оказываемся в загоне: перед нами железные перегородки с росгвардейцами, за нами — длинная очередь к металлорамкам.
Ждем.
Мужчина с длинными белыми волосами в куртке защитного цвета, стоящий напротив нас, машет парню в очереди за нами букетом оранжевых осенних цветов: «Пробирайся сюда!» И поясняет окружающим: «Это мой внук». Дед похож на шамана, внук — подросток с крашеной прядью волос.
Внук снимает деда на телефон:
— А расскажи мне, почему распался Советский Союз?
— Дома расскажу, а то еще загребут нас. Лучше давай запишем, зачем люди сюда пришли. Вот вы зачем пришли? — обращается он к парню лет двадцати.
— Я — ради истории.
— Ради какой истории?
— Ну Горбачев — великий человек, он всю историю изменил, — поясняет парень.
— Так, а теперь скажите мне это на камеру, — просит «шаман». — И подписывайтесь на мой канал, никогда не будете болеть.
Мимо проходят двое крепких мужчин в штатском: бритые головы, джинсы, светлые куртки неопределенных оттенков. Они показывают росгвардейцам какие-то удостоверения, и те их пропускают.
— А меня пропустите? — спрашивает «шаман» росгвардейца. — У меня тоже есть удостоверение.
— У тебя не такое, как у них, — комментирует внук.
— У меня свой ютьюб-канал, я, можно сказать, журналист, — говорит дед.
— Тут послов не пускают, не то что журналистов, — отвечает охраняющий вход гвардеец.
Наконец он отодвигает железную решетку, и мы сворачиваем на Большую Дмитровку. До Дома союзов еще метров сто, но перед нами очередной барьер, где мы теряем еще 10 минут.
В общей сложности мы простояли на улице чуть больше часа.
На входе в Дом союзов надо пройти еще одну проверку: вещи на ленту, люди через металлорамки.
Здесь снова пробка. Пожилую даму заставляют выбросить йогурт, который она долго пытается отстоять:
— Я не очень здоровый человек, мне потом ехать ремонт делать!
— Ну вы же знали, куда шли, — невозмутимо отвечает проверяющий.
— Я не знала, что тут так строго, — говорит дама.
Йогурт она все-таки выбрасывает.
Идущего следом за ней мужчину в косухе заставляют открыть большую дорожную сумку и достать содержимое. Он достает то блокнот, то квитанции и целлофановые пакеты, но проверяющий недоволен: не то. Наконец показывает на мониторе на предмет, напоминающий бутылку.
— А это для согрева, — улыбается мужчина и достает из внешнего кармана сумки маленькую бутылочку коньяка.
— Придется сдать, — говорит проверяющий.
Мужчина безропотно выбрасывает бутылку в мусорную корзину.
Наконец проходим контроль и мы.
Сразу за металлорамками в фойе у большого портрета Горбачева выставлен почетный караул. По ковровой дорожке, вдоль которой с двух сторон установлены ограничители с красными лентами, проходим на второй этаж. Большое зеркало на парадной лестнице и зеркальные двери в Колонный зал завешаны черной органзой.
В зале играет классическая музыка. Гроб стоит в центре — в окружении почетного караула, отгороженный от проходящих мимо людей длинным низким постаментом, задрапированным черной тканью. На постамент складывают цветы. Цветов много. Подойти к гробу нельзя, постоять перед ним — тоже. Напротив покойного на высокой трибуне — много телевизионных камер. Справа от гроба на стульях сидят родственники и знакомые. Первых лиц не видно, Дмитрий Медведев уехал с прощания до того, как в зал пустили простых людей.
— Проходите, не задерживайтесь, — поторапливает человек в парадной военной форме, стоящий в проходе.
В Колонном зале мы провели три минуты.
Выходим на Большую Дмитровку. Очередь на вход тянется издалека, людей за это время стало еще больше. Прощание планировалось сперва до 14 часов, потом время сократили до 12, но очередь не иссякла, и теперь его опять продлили. Но ненадолго: в половине второго Большая Дмитровка возле Театра оперетты уже наглухо перекрыта, очереди нет.
Новодевичье кладбище
На Новодевичьем кладбище людей меньше, а обстановка более демократичная. Вход через металлорамки организовали слева от Новодевичьего монастыря. Очереди нет.
Центральная аллея кладбища обложена с двух сторон еловыми ветками. В половине третьего вдоль перпендикулярной аллеи выстраивается рота почетного караула. Занимает свое место оркестр.
В 14:56 раздается команда: «Смирно!» Юные караульные вытягивают подбородки к небу, играет траурный марш. Похоронную процессию возглавляет нобелевский лауреат, главный редактор «Новой газеты» и друг Горбачева Дмитрий Муратов — с портретом в руках. За ним почетный караул несет венки и государственные награды покойного. Гроб, накрытый российским флагом, тоже сопровождает почетный караул.
Накануне власти сообщили, что похороны будут не государственными, но «с элементами государственных похорон», поэтому их организация возложена на президентскую службу протокола.
В черном шатре священник Алексей Уминский начинает отпевание. Сюда проходят только родственники и знакомые, посторонние ждут на соседних аллеях кладбища. Что говорит Уминский, они не слышат. Разливается сладкий запах ладана. Мимо по наземной ветке мчится поезд метро.
Около четырех часов гроб, уже без триколора, вынесли из шатра. В это время пошел сильный дождь, но быстро стих. У могилы раздается тройной оружейный залп. Оркестр играет гимн России — без слов. То есть церемония фактически завершается под гимн СССР.
Близкие бросают землю в могилу. На прощание оркестр исполнил «Балладу о солдате». Позднее к могиле пустили всех, кто хотел попрощаться с политиком на кладбище. Михаила Горбачева похоронили рядом с его женой Раисой Максимовной, как он и завещал.
* * *
Не было траурного митинга. Не было прощальных слов и слез. На днях рождения радиостанции «Эхо Москвы», куда Михаил Горбачев любил приходить, вокруг него создавалась особенная атмосфера: шутки, смех, интересные разговоры. Наверное, он заслуживал такого же прощания — живого, человеческого, без барьеров, с воспоминаниями и словами благодарности, — но в сегодняшней России это выглядело бы неестественно. В Колонном зале Дома союзов 3 сентября хоронили не просто человека, возглавлявшего когда-то империю и добровольно отказавшегося от государственной власти, но и страну, в которой такой отказ был возможным.
Михаил Нечаев, Москва