«Я просила снять с мамы цепи, но они отказались» Этнических казахов в Китае отправляют в те же «лагеря перевоспитания», что и уйгуров. Вот десять историй

С 2014 года мир начал узнавать о происходящем в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая. С тех пор СМИ и правозащитники регулярно рассказывают, как уйгуров массово помещают в «центры профессионального обучения» — а по сути, в концлагеря. Попасть туда можно за малейшее проявление религиозности, а выйти — только после «перевоспитания» (или не вернуться никогда). Кроме уйгуров, в этих лагерях содержатся и представители других народов Синьцзяна — в основном казахи. С февраля 2021 года родные и близкие казахов, находящихся в синьцзянских лагерях, каждый день выходят на акции протеста у консульства КНР в Алматы. «Медуза» публикует проект «Рядом» фотографа Офелии Жакаевой о китайских казахах и об их утраченной связи с родственниками в лагерях Синьцзяна. Она запечатлела участников акций протеста у консульства с предметами, которые напоминают им о родных, и записала их истории.

«Забери меня отсюда, спаси меня»

Гульпия Казыбек

Уже больше пяти лет, как я разлучена с матерью. Во время тоя маминой племянницы в селе Карасу района Кульджа ее задержали и увезли на допрос. Мой младший брат прождал ее на улице семь часов, но ему сказали, что сегодня мама домой поехать не сможет. После этого она исчезла на несколько месяцев. Мы искали и искали, пока через друзей и сотрудников не узнали, что она в лагере. 

Потом мне позвонили и сказали, что мама в больнице, ей нужно лечение и его необходимо оплатить. Когда я приехала в Кульджинскую районную народную больницу, там везде были железные двери и решетки. После обыска меня пропустили в палату к маме, и я увидела ее — исхудавшую, с завязанными глазами и цепями на руках и ногах. На нее была направлена камера наблюдения. Мама рассказала мне, что оказалась в больнице после того, как во время допроса ее пнули в грудь и она потеряла сознание.

«Забери меня отсюда, спаси меня» — шепнула она, когда я уходила из палаты. Через некоторое время после этого мне удалось попасть к маме еще раз. Я просила охранниц снять с нее цепи, но они отказались.

Потом мама снова исчезла. Через восемь месяцев тишины к брату пришли работники суда и сказали, что маму осудили на 12 лет: пять лет лишения свободы и семь лет в лагере.

Забирают [в лагерь] под разными предлогами. Держишь дома Коран — забирают. [Посещение мечети] тоже под запретом. Только потом предъявляют обвинения. Родственники уже пять лет, с 2017 года [когда задержали мать], нормально не живут: спят в одежде, потому что в любое время могут прийти и чуть ли не вытащить из-под одеяла.  

Однажды мне дали посмотреть на мать через видеокамеру: мамины длинные волосы сбрили, на руках и ногах цепи, позади — две женщины с автоматами. Ударом в плечо ее посадили на стул и дали пять минут, чтобы поговорить со мной. Все, что я могла, — плакать от увиденного.

Сейчас доходят слухи, что она не ходит. Еще до задержания у мамы были проблемы со здоровьем: у нее нашли опухоль. 

В какой-то момент я уже не знала, что делать, куда обращаться. Но позвонила одна женщина и сказала, что они собираются перед китайским консульством [в Алматы], предложила к ним присоединиться. Так я попала на митинги, это был февраль [2021 года].

После того как я стала ходить на акции и давать интервью СМИ, мне позвонили из международной организации по правам человека, фото моей матери выставили среди более двух тысяч пропавших. Но родственники из Китая сообщили, что после этого к отцу стали приходить, угрожать семье. Представители местных администраций заявляли им, что я вступила в зарубежные террористические организации. Отец на меня обиделся, братья тоже — они в это поверили. Просили, чтобы я больше не выходила на митинги. Но я продолжаю. 

Очень боюсь, что вслед за матерью в лагере окажутся мои младшие братья, сестры. Их жизнь в опасности. После того как маму осудили, дети моих братьев и сестер не имеют права учиться в университетах, работать на хороших местах. Если и будут работать, то только с разрешения правительства. Они всего лишь дети, но уже без будущего. 

Еще когда я выходила замуж, мама подарила мне свой платок. Тогда она сказала: «Береги его. Когда видишь его, когда берешь в руки, чувствуй: я рядом». Теперь, глядя на него, хочется бесконечно плакать. Пока платок в моих руках, я слышу ее запах.

«Верил, что если не шуметь, то будет лучше»

Байболат Кунболат

Когда в 2011 году брат окончил школу в Шанхае, я пригласил его в Казахстан. Он приехал, поступил здесь в университет. После первого семестра, во время зимних каникул, он отправился обратно в Китай к своим приемным родителям — его усыновила сестра моего отца, у которой не было детей. Но вернуться в Казахстан он не смог, потому что у родителей начались проблемы со здоровьем, он решил остаться. 

В 2017 году его взяли на работу в полицию. Но потом я узнал от родственников, что его забрали в лагерь. Сначала сказали, что на месяц, потом — на год. Срок прошел, но брат так и не вышел. Еще через полтора года я узнал, что его осудили на 10 лет.

Когда брата только задержали, я ничего не делал. Верил, что если не шуметь, то будет лучше, ему не причинят вреда и быстрее выпустят, а родственников не тронут. Сейчас я так жалею об этом решении. 

В конце концов я решил действовать. С ноября 2019 года несколько раз обращался к президентам [Казахстана] — и к прошлому, и к действующему, писал в министерство внутренних дел, в посольство Китая в Казахстане, в ООН, представителям Евросоюза. И продолжаю писать, но никаких ответов, никаких результатов (в интервью казахстанскому изданию «Vласть» Байболат сообщил, что после одной из акций в Астане его принял представитель посольства КНР. Он сообщил, что брата сразу отправили в тюрьму. Причина — статья брата Байболата в социальной сети Baidu, которая, по словам работника посольства, разжигала межнациональную рознь, — прим. «Медузы»).

Потом я хотел попасть в китайское консульство, но меня не пустили. Теперь я каждый день выхожу на пикеты с фотографией брата.

В марте 2020-го я сковал себя цепями и вышел к консульству. Хотел, чтобы они понимали, в каком состоянии находится брат. Меня несколько раз предупреждали, но это был одиночный пикет — я ничего не нарушал. Однако в феврале 2021 года меня задержали на шесть часов. Получил тогда предупреждение.

Тогда же к консульству вышли три женщины, требовали освободить их родных в Синьцзяне. На следующий день у консульства было уже 20 человек. После этого протеста полиция приехала за мной. Посадили на 10 суток. Но люди не останавливались: они продолжали протесты.  

И я продолжал. Но только решил сменить тактику: начал снимать на видео протестующих, распространять записи по социальным сетям. Делать все, чтобы истории людей стали известны. Мы весь год обращались к акиму [мэру] города, чтобы выходить на пикеты и митинги полностью законно, согласованно. Постоянно писали заявления. Но нам отказывали, ссылались на то, что консульства и посольства — особо охраняемые зоны, а значит, и акций никаких рядом быть не может. 

В июле этого года, пока я шел навестить родителей, меня внезапно поймали люди в штатском. Я сперва подумал, что это китайские агенты, испугался: сейчас увезут и убьют. Меня силой посадили в машину, не показали никаких документов — просто волоком дотащили, скрутили руки, надели наручники. Делали все очень грубо и больно. Вырваться у меня никак не получалось. Выбежали жена и соседи, пытались помочь, снимали происходящее на видео. В этот момент подошли еще люди, сказали, что из полиции, и отвезли в участок. Продержали до ночи, причем не только меня, но и родственников. К жене сотрудники тоже пришли, но уже после того, как меня задержали. Сказали: приходите сейчас в отделение полиции и мы отпустим вашего мужа. Так жена, дети и моя мать обманным путем на целый день оказались в участке. Тогда, как оказалось, задержали многих, кто регулярно выходил на протесты. В Китае был праздник — отмечали 100-летний юбилей Компартии.  

Я после этого писал заявление в прокуратуру, его оттуда перенаправили в отдел безопасности. И только потом я получил ответ: никаких нарушений со стороны полицейских допущено не было. За что задержали меня и мою семью — так и не объяснили. 

Так и из Китая нет ответов. Вот уже четыре года, как мы потеряли связь с моим братом. Из-за этого отец стал болеть: сердце ослабло, один глаз перестал видеть. У мамы постоянное давление и головная боль. Мы в больших переживаниях. 

«Внук говорил, что ничего, кроме встречи с родителями, не хочет»

Кенжегул Алкак

В марте 2017 года дочь с двумя детьми приехала навестить нас сюда, в Казахстан. В это время ее мужу в Китае начали угрожать задержаниями, требовали, чтобы дочь вернулась. Когда она все-таки вернулась в Китай, у нее потребовали документы и спросили, зачем она ездила в Казахстан, почему замужем за муллой и с какой целью [совершает] намаз.

Зятя задержали в августе того же года, затем саму дочь. Зятя осудили на 25 лет, мою дочь на 18. Причины неизвестны, как и где они сейчас и что с ними происходит. Зять был имамом в Монголкюре. Китайская власть его сама обучала для этой работы, отправляла учиться — он даже получил красный диплом, а затем его задержали. Прошло пять лет, полных неведения и горя. Не можем выехать ни к живым родственникам на встречу, ни к ушедшим на проводы в последний путь.

Сперва я выходила на акции протеста, но сейчас совсем разболелась, да и муж болеет. Все из-за этой трагедии. Мы теперь постоянно болеем. Кроме родственников, ни от кого поддержки нет.

Три года назад удалось связаться с внуком [в Синьцзяне], у него тогда был день рождения. Он не переставая плакал, говорил, что ничего, кроме встречи с родителями, не хочет. После этого звонка его зачислили в черный список, его номер заблокировали. Теперь связи с ним нет. 

«Дочери сейчас пять лет, и она не знает, что такое „отец“»

Бикамал Какен

В 2016 году муж по состоянию здоровья отказался от работы в Китае, перешел на пенсию по болезни, у него поясничная грыжа. Это все отголоски тяжелой работы в нефтяной компании: он распаривал твердую нефть, запускал пар в скважины. 

В том же году мы решили переехать в Казахстан. Получили все документы, разрешения и без проблем перешли границу. В августе приехали в Астану, затем в Алматы — работы было немного, но спасала пенсия мужа. Тем временем мы уже собирались подавать на гражданство. В декабре у нас родилась вторая дочь. 

В 2017 году, в мае, мужу позвонили со старой работы из Китая, сказали, что будет какое-то собрание и что нужно на него приехать, иначе остановят выплату пенсии. Он поверил и решил съездить, не заподозрив ничего неладного: муж ведь не преступник.

Я стала ждать новостей. Родственники [в Синьцзяне] сказали, что домой он не приехал. Я заволновалась. Через три дня позвонила сестра мужа и сказала, что мужа до сих пор нет. Я тут же позвонила водителю автобуса, в котором ехал муж. Он сказал, что помнит моего мужа — как только автобус пересек границу, его забрали полицейские на несколько вопросов, как только автобус переехал границу. Через 20 минут муж так и не появился, водитель уехал. Пока я все это узнавала, к сестре приходили местные из полиции города Карамая. Они принесли ей сумку с вещами мужа и сообщили, что он в тюрьме, но не сказали за что.

Оказалось, его там же на границе после допроса и задержали, не называя причину. С тех пор прошло уже пять лет. Первое время его показывали родственникам мужа, они встречались два или три раза, потом общались по видео, но эти встречи тоже прекратились. До марта 2021 года его держали в тюрьме города Карамая, а с марта 2021 года говорят, что перевели в тюрьму на востоке Синьцзяна.

Когда мы женились в 2013 году, у нас был традиционный свадебный обряд «неке». Его совершал мулла, как и положено. Во время обыска видеозапись свадьбы нашли и предъявили мужу обвинения в том, что он пригласил муллу на свадьбу и хранил дома Коран. Хотя его тогда можно было свободно взять в библиотеке или купить в магазине — многие так и делали. Кроме того, его обвинили в переезде в Казахстан. Об этом мне сообщили наши бывшие односельчане. Я вышла с ними на связь, потому что с родственниками в Китае я говорить уже не могла — их запугали арестами. 

[Когда мы еще общались] родные просили меня остановиться, обижались, что я ищу мужа, везде хожу и пишу заявления. О заявлениях в «Ата-журт» узнали власти Китая — и там родственникам стали еще активнее угрожать арестами. Из-за всего этого им не дают разрешения на свидание с мужем. Раньше хоть иногда давали.

Жить тяжело. Выживаю только благодаря знакомым, землякам, соседям — и благотворительному фонду. Вот уже пять лет две девочки растут без отца. Постоянно спрашивают, когда вернется папа. Особенно старшая: она его помнит. Говорю, что скоро приедет. Я и сама в это верю, надеюсь. Но на нервах поменялся характер, я стала срываться на детях. Они были лишены отцовской опеки, наша семья разрушена. Когда мужа посадили, младшей дочери было всего четыре месяца. Сейчас ей пять лет, и она не знает, что такое «отец».

«Если я его не буду искать, то кто будет?»

Алмахан Мырзан

В начале 1990-х мой брат [в Китае] учился на имама, этому власти никак не противились, даже диплом выдали. В 2004 году, через год после меня, он приехал вместе со своей семьей в Казахстан. Примерно в это же время отец получил инвалидность, и брат вернулся в Китай. В 2012 году отец умер. Еще через несколько лет умерла мама. Потеряв родителей, брат в Китае остался практически один. Вместе с женой он решил вернуться в Казахстан и подать на гражданство. 

Но им помешали: приехали трое полицейских, один из них был казахом, и задержали брата прямо в доме. Сказали, что есть несколько вопросов. Сперва задержали и посадили в лагерь, после — осудили на 14 лет за то, что он работал имамом. Насколько знаю, посадили в тюрьму в [столице Синьцзяна] Урумчи.

У него остались двое детей, жена, внуки. Старший сын работает. Младший сын окончил учебу, но его нигде не зачисляют в вузы, не берут на работу — все потому, что его отец сидит в тюрьме. 

Брата я ищу уже четыре года. Сперва давала интервью в [организацию, занимающуюся защитой прав этнических казахов в Китае] «Ата-журт», потом их офис [в Алматы] закрыли. Результатов не было, и я решила выходить [на митинги] перед консульством Китая. И так уже целый год. 

Помощи [от властей Казахстана] никакой нет. Нас задерживают на несколько суток, штрафуют, говорят, что мы вышли на несанкционированный митинг, но это не так. Наша цель — просто спасти своих родных. Поддерживают только родные.

Сейчас доходят новости, что здоровья у брата совсем нет: высокое давление, больные почки и сердце. Говорят, что у него рак. Он инвалид II группы: у него нет одной руки. Ему уже 60, когда выйдет из тюрьмы, будет больше 70 лет. Боюсь, что он там уже не выживет, умрет, а я его больше никогда не увижу. Не сплю, не смеюсь, скачет давление, болит сердце. От переживаний схожу с ума. Он мой единственный родной человек, если я его не буду искать, то кто будет?  

«До этого слышали про такие места только хорошее»

Турсынгуль Нуракай

В 2015 году, после 34 лет работы учительницей китайского языка, я вышла на пенсию. Через три года мы с мужем решили переехать в Казахстан к детям, которые здесь занимались бизнесом. 

В мае 2017 года у мужа закончилась [казахская] виза. Он уехал, чтобы заново ее открыть, но спустя месяц связь резко пропала. Поехать за ним я не могла, так как сдала свой паспорт — подавала на статус оралмана (казаха-репатрианта, — прим. «Медузы»). Детям как-то удалось узнать, что его забрали на «политическое переобучение». 

Мы даже подумали, что это хорошо. До этого слышали про такие места только хорошее: как туда забирают всех, даже самых старых, обучают, кормят три раза в день. Но вскоре и дети потеряли с ним связь, телефон был постоянно отключен. Спустя два месяца мы узнали, что его осудили на 10 лет. Но за что? Он ничего не сделал. Тридцать шесть лет работал, вышел на заслуженную пенсию, никогда не нарушал закон. 

Потом мы услышали, что ловили всех, кто собирался переехать или бывал в Казахстане. Ходили слухи, что их пытали, заставляли подписывать [самооговор]. Ловили и тех, кто ходит в мечеть или совершает намаз. 

Уже четыре года, как я ищу супруга. Стою перед консульством Китая, обращаюсь за помощью в разные ведомства. За это время не получила ни одного серьезного ответа. Наша семья разделилась на два государства без каких-либо причин. Права моего супруга растоптали. 

«Связаться с родными невозможно — иначе у них будут проблемы»

Кумысхан Бабан

В 2018 году я от друзей брата, которых в Казахстане много, узнала, что его и жену задержали. Они верующие, совершали намаз — за это и задержали. Брата выпустили через два месяца, а сноху через год. 

Брат продолжил работать певцом. В марте 2019-го его задержали снова. Все из-за песни «Қазақ мұңы» («Печаль казаха», — прим. «Медузы»), которую он исполнил в 2010 году. Она активно распространялась в интернете. Брат был популярным певцом: выпустил более 60 песен, участвовал в конкурсах. Насколько знаю, он сейчас в тюрьме в городе Куйтун [Или-Казахского автономного округа Синцзян-Уйгурского автономного района КНР].

В этом году его сыну исполнится пять лет. Сейчас он растет без опеки родителей. Связаться с родными невозможно — иначе у них будут проблемы. Родственники под наблюдением, телефоны на постоянных проверках — откровенно поговорить не выходит. Их запугивают, что если что-то расскажут, то и их посадят. Поэтому все, что можем, — просто поздороваться. 

Я не могу сидеть сложа руки. Каждый день с 8 февраля [2021 года] выхожу к консульству Китая, после чего нас задерживают, штрафуют. Мы предупреждали, что будем выходить, но наши заявки в акимате не принимали. Хотя это даже не митинги: мы просто ждем ответов.

Наши полицейские запрещают появляться здесь. Некоторые из них нас жалеют, но говорят, что указ свыше, у всех семьи, дети, — против пойти не могут. Тем не менее не все так говорят — другие очень жестоки. Но наступит завтра — я опять выйду. И буду выходить, пока не освободят родных.

«Днем лишилась смеха, ночью — сна»

Халида Акытхан

В 2016 году я поехала в Китай. Сперва сомневалась, ехать ли: уже слышала про давление на этнические меньшинства. Но сыновья, которые жили там, успокоили, сказали, что у них все нормально. В 2017-м я вновь собралась в Китай, но супруг меня не отпустил: сказал, что сейчас там у всех отбирают паспорта, людей забирают в тюрьмы. 

В феврале 2018 года мне позвонила жена одного из сыновей и сказала, что их всех троих забрали на четырехмесячное «обучение». Я тогда не поняла, отнеслась спокойно — подумала, что это какие-то обязательные курсы. На следующий день она позвонила еще раз, чтобы сказать: жен тоже забирают.  

В промежутке с 2017 по 2020 год забрали всех моих сыновей и снох. Четырнадцать детей остались без родителей. За детьми старшего сына присматривала родственница его жены. Детей второго сына забрали в детский дом. За детьми третьего сына смотрела мать одной из снох. Она же и смогла забрать детей старшего сына из детского дома. 

Перед консульством я плачу, кричу, падаю в обморок. Каждый день выхожу из дома в шесть утра. Практически не ем, только воду пью — только на дорогу уходит тысяча тенге (около 150 рублей, — прим. «Медузы»), поесть — еще тысяча. Где мне брать каждый месяц 60 тысяч? Недавно помог один человек, дал 20 тысяч, из них 13 ушли на лекарства.

Домой только к вечеру приезжаю, а если задерживают, то и вовсе к утру — в 3–4 часа. У консульства ежедневно собирались около 15 человек, потом 10, сейчас меньше — по 6–7 человек. Болеют потому что, устают. Но я до самого конца жизни буду выходить.

Знаю, что отпустили двух снох. Третью, старшую, осудили на 11 лет. От самих сыновей не было никаких вестей. Здоровье мужа резко подкосилось от переживаний за своих родных. Он сильно заболел и умер.

Спустя год после смерти мужа я узнала, что наших сыновей осудили. Младшему дали 10 лет, двум другим — 11 лет. Какое-то время у меня была связь с акимом Карагаша — нашего родного села в Синьцзяне. Он и рассказал об осуждении, но не ответил, за что. После того как я вышла к консульству Китая, аульный аким перестал брать трубку, отвечать в мессенджерах, потом вообще заблокировал меня. Снохам тоже запретили со мной говорить, пригрозили тюрьмой. 

Мне уже 68 лет. Днем лишилась смеха, ночью — сна. Все, чего я сейчас хочу, — увидеть сыновей, обнять и поцеловать. Хотя бы перед своей смертью. А после, надеюсь, они положат горсточку земли на мою могилу. 

«Громко объявили: „Дочь Ермекбая выступает против нас“»

Нурзат Ермекбай

Мы переехали в Казахстан в 2011 году: решили, что это наша историческая родина, родной народ, Казахстан с Китаем — друзья. Отец и три брата остались в Китае. Думали, что будем тесно с родственниками общаться, будем ездить друг к другу, думали, что все будет хорошо. 

Но в октябре 2018 года я узнала, что брата задержали. К нему домой пришли ночью, надели черный мешок и увезли. Сказали: «Четыре месяца будешь учиться, потом выпустим». Но так и не выпустили. Через девять месяцев его осудили на 12 лет. Сейчас уже четыре года, как он в тюрьме. Насколько знаю, в городе Куйтун [в Или-Казахском автономном округе Синьцзяна]. 

Я очень переживаю за брата и его здоровье. Он не преступник, на нем нет никакой вины. На протяжении 20 лет он просто был имамом. Все детство мы росли вместе: вместе играли, веселились, сидели за одним дастарханом [столом]. Помню себя с ним рядом как за каменной стеной, ни о чем не переживала. Не могу забыть его заботы и любви. 

После задержания брата, в 2019 году, я обратилась в организацию «Ата-журт», они собирали подобные заявления и отправляли по разным ведомствам в Казахстане, Китае. Но никаких ответов не поступило.

Потом я увидела эфир с Байболатом Кунболатом (активист, который в 2020 году вышел к консульству КНР закованным в цепи; его история выше в этой статье, — прим. «Медузы»). Смотрели его вместе с другими женщинами, с которыми я познакомилась в «Ата-жұрт». Мы плакали, жалели его, когда узнали, как грубо задерживали полицейские. После увиденного мне стало так жаль, что я женщина. Подумала, если крепкого мужчину так хватают, то что будет со мной? Но я прогнала такие мысли прочь: мы, женщины, объединились и тоже стали выходить перед консульством. Постепенно наши ряды увеличивались. Представители властей стали заявлять, что это митинги, но мы просто ищем своих родных.

После появлений в прессе я узнала, что меня показали в нашем родном селе в Китае во время утренних народных сборов. Сперва подняли флаг [КНР], спели песню на китайском, а потом на экране телевизора появилась я. Громко объявили: «Дочь Ермекбая выступает против нас, показывает нас в неприглядном виде, сама живет в Казахстане». Односельчане тогда сильно испугались. Об этом мне рассказали родственники мамы, чья дочь живет в Китае, а ей все передал мой отец. Просил, чтобы я закрыла рот и перестала выступать, потому что их ущемляют. Но я не стала слушать его, не остановилась, до сих пор делаю заявления.

Уже год выхожу [на акции протеста] перед консульством Китая [в Алматы]. Не знаю, что сейчас происходит с моими родственниками. Нет никаких новостей и ответов. Обращалась в ООН, МИД [Казахстана] и другие организации, к президенту — но ничего.

В сентябре мы, десять человек, которые тоже ищут пропавших родственников, поехали в Астану. Встретились в министерстве иностранных дел, там нам говорили, что была отправлена нота с вопросами: за что осуждены наши родные, по какой статье. И мне сказали, что брата осудили за работу имамом. На этом все. Только родственникам запретили со мной поддерживать связь. А я по ним очень скучаю. Хочу лишь, чтобы брата отпустили и он был вместе со своей семьей.

«Детям говорю, что отец уехал в гости и скоро вернется»

Джамиля Макен

Мы с мужем занимались торговлей. В начале 2017 года муж решил съездить в Китай. Там у него отобрали все документы и поместили сначала в тюрьму, затем в лагерь. С тех пор у нас с ним нет никакой связи. У нас остались два сына. Младшему, когда отца посадили, было около года. Они постоянно спрашивают, где их отец, вернется ли он. Мечтают о встрече с ним. А я даже и не знаю, жив ли он. Всю печаль и тоску я прячу: не хочу показывать детям. Говорю, что отец уехал в гости и скоро вернется.

Мой младший брат тоже пропал: у него просто отобрали документы по приезде в Китай, а наутро увезли из дома. С тех пор от него нет никаких известий. Я лишь слышала, что его переводят из одной тюрьмы в другую, из одного лагеря в другой. Куда я только ни обращалась, но ответа нигде нет. 

Все, что осталось от мужа, — его головной убор. Он его постоянно носил. Куда бы я ни поехала, всегда беру с собой и вешаю его на видное место. Мечтаю, что муж скоро вернется и наденет его обратно.