23 февраля четверо харьковчан — участников православного молодежного движения — выехали в четырехдневное паломничество. Они рассчитывали вернуться домой 28 февраля. В пять утра 24 февраля молодые люди вышли из поезда в Киеве и узнали, что началось российское вторжение. С тех пор они живут в одном из мужских монастырей Украинской православной церкви (УПЦ) в Киевской области. Некоторым из них некуда возвращаться: дом в Харькове разрушен. Другие, проведя два месяца в монастыре, решили не расставаться с церковью. Киевская журналистка Ирина, оказавшаяся в том же монастыре, по просьбе «Медузы» рассказывает, как война разрушила жизнь украинцев — и получается ли у них построить новую в монастыре.

Уже утром 24 февраля предстоятель Украинской православной церкви блаженнейший митрополит Онуфрий назвал российское вторжение войной. На следующий день на официальном сайте УПЦ появилось благословение открыть для людей все подвальные помещения храмов Киева и помогать беженцам во всех епархиях и монастырях. Как минимум в одном из монастырей беженцы появились уже через несколько часов после начала войны. А больше всего их было в первые недели российского вторжения, когда в Киевской области шли активные боевые действия. 

Из соображений безопасности мы не указываем название и месторасположение монастыря, имена всех героев текста изменены.

Харьков

Павел, 34 года, экскурсовод

Администратор одного из православных просветительских центров. Автор паблика, посвященного истории Харькова, экскурсовод, коренной харьковчанин

Благодаря родственникам у меня загорелась пылкая любовь к своему городу. Я через это [их рассказы] полюбил историю.

Есть сообщество [по истории Харькова] во всех социальных сетях, я занимаюсь информационным наполнением этого паблика: пишу статьи, ищу материалы, фотографии. У меня есть авторские экскурсии по Харькову, несколько маршрутов. Самая популярная — это в Успенский собор с подъемом на колокольню. Изначально там был первый храм города. Это самое сердце Харькова, очень большая святыня для нашего города. 

Владимир, 20 лет, семинарист

Администратор того же центра. Студент певческого отделения духовной семинарии, учится медицинской инженерии в одном из ведущих харьковских вузов. Родом из небольшого города в Донецкой области (на момент публикации был под контролем Украины). Живет в Харькове с момента поступления в вуз

Я живу в Харькове три года. Это любовь с первой прогулки. Город очень, очень красивый, очень ухоженный, удобный для жизни. По нему идешь — и хочется жить.

Мы [какое-то время назад] познакомились с ребятами из православной «молодежки», с нашим администратором [Пашей], который занимается историей Харькова, — и так я познакомился с городом более детально. Я был постоянным посетителем экскурсий Паши. 

Полина, 18 лет, студентка

Студентка медицинского колледжа и певческого отделения духовной семинарии. Коренная харьковчанка

Я родом из Харькова. У нас [нашей семьи] две квартиры, но мы живем в одном доме, в одном подъезде. Нас пятеро детей. Также в доме неподалеку живет наша бабушка. 

Александра, 19 лет, волонтер

Получает высшее образование по специальности «Теории и методы дошкольного воспитания», волонтер нескольких благотворительных организаций, певчая церковного хора. Коренная харьковчанка 

Мы все [с ближайшими родственниками] живем в одном районе, Салтовка, недалеко друг от друга. Удобно было: мы бегали к бабушке, бабушка — к нам. Храм тоже рядом у нас с домом. Все мы там собирались. 

Накануне войны

Владимир, семинарист

Я любил [до войны] организовывать всякие поездки, мероприятия, движухи для нашей молодежи, для общения и досуга. У Паши, поскольку он работает главным администратором и почти постоянно находится на работе, год был не таким насыщенным [в плане поездок]. Ему хотелось уехать от этой городской суеты, хотя он любит Харьков так, как, наверное, его не любит никто. И он попросил меня куда-то с ним съездить. 

Павел, экскурсовод

По факту я домосед. Мне нравится бывать в каких-то разных местах, но… Не знаю, я привык дома. Я не то что сижу именно в своей квартире, но всегда на таком достаточно длинном поводочке. И даже когда выезжал на дачу на две недели — потом мне донельзя хотелось в Харьков. Мне нужно было вдохнуть харьковский воздух, увидеть Госпром, увидеть Успенский собор. Убедиться, что это все стоит на своих местах. 

Мы сами себе придумали тур. Собирались два дня побыть в Киеве и два дня в Одессе, поездить по монастырям. Маршрут полностью составлял Вова, я даже не спрашивал, куда мы едем, где мы будем ночевать. Я не знаю, почему был так спокоен. Я обычно за месяц покупаю билеты, бронирую хостелы. А тут сел и спокойно уехал.

[Других участниц поездки] приглашал Вова. У нас при просветительском центре есть молодежь, которая собирается на занятиях, лекциях, устраивает свои мероприятия. [Они все] знают друг друга, и все, в вере находясь, друг друга хорошо понимают и любят. 

Александра, волонтер

Четырнадцатого февраля прихожу, [в центре] сидят Вова и Паша, обсуждают планы на будущее, поездку. Зачем мне куда-то срываться? У меня работа начинается, учеба. А внутри как будто загорелась искорка, и я хожу, обдумываю: «А может, стоит?» 

Меня не хотели отпускать. Бабушка, мама не особо одобряли. Как будто чувствовали, что что-то будет. И папа тоже был против. В последний день я прихожу к бабушке: «Бабушка, может?..» Бабушка у меня такая, что если православная [поездка], то можно. Дает мне денежки, и я еду в эту поездку. 

Полина, студентка

[Когда Вова предложил поездку], я сначала мусолилась, говорила: «Нет, тут не получится. У меня учеба, у меня долги». Потом он говорит: «Давай я тебе куплю билеты». Я задумалась. И тут он действительно покупает билеты. Я говорю: «Мам, все, получается, что я еду». — «Да? Окей». И меня это так вдохновило! Только папа был против. Сказал, что война может начаться за две минуты. Я вообще так легкомысленно: «Ой, па, ну что ты говоришь? Какая война? Я еду на два дня». В итоге папа отпустил. 

Александра, волонтер

До войны мы с подругой успели сходить на спектакль. Были какие-то после него предчувствия, люди там [по сюжету] были на расстоянии, потеряли друг друга. И у меня тоже было чувство такое: «А вот если со мной такое случится? Что, если я буду вдалеке от своих родных?..» 

Павел, экскурсовод

Двадцать первого числа была уже информация о том, что признают ЛНР и ДНР, некоторые начали беспокоиться. Думаю, я у батюшки [Димитрия, наставника и руководителя] на всякий случай спрошу: если он спокоен, если он благословляет — мы поедем, и все в порядке. Для меня благословение — серьезная вещь. Я воспринимаю это как молитву наперед за меня, за то дело, на которое прошу благословения. 

Владимир, семинарист

Мы ехали в поезде и все еще составляли маршрут, по которому будем ходить по Киеву. Вплоть до трех утра 24 февраля.

Киев

Полина, студентка

Просто не укладывается в голове, что мы приехали в Киев, сошли с поезда в 5:03 — я точно помню — и мне звонит мама в истерике, говорит: «Нас обстреливают». Я и слышу, как на заднем фоне ба-бам, бу-бух! Я говорю: «Мать, а чего ты шутишь?» — «Я не шучу».

Такое ощущение, что она мне говорит в последний раз: «У тебя там все хорошо? Берегите себя. Целую, обнимаю». И сбрасывает трубку. Было напряжение. Потом [родственники перезванивают и] говорят: «Все под контролем, все нормально». 

Владимир, семинарист

Мы зашли в «Макдоналдс» и начали понимать, что, скорее всего, все наши прогулки отменяются. 

Александра, волонтер

Мы сидим, и тут начинает разрываться телефон от сообщений: «В нас стреляют». В Харькове, в моей группе однофакультетников. Я такая: «Да что они придумали? Зачем они это пишут?» И мозг всячески старается опровергнуть, что это война. И сразу страх: «Я здесь, а родственники там. А если вдруг что — и их не станет…»

Владимир, семинарист

Буквально через 10 минут нас попросили удалиться из помещения «Макдоналдса»: технический перерыв. Мы решили двигаться в сторону Киево-Печерской лавры. Сели в метро, доехали, постояли на службе.

Александра, волонтер

У меня был страх какой-то неизвестности: «Что я буду делать? И возвращаться ли мне в Харьков?» Внутренний голос сразу сказал: «Нет, если тебя Господь сюда привел в начале войны, то здесь ты должна остаться». Это был единственный день, когда я сильно плакала. И на службе я сама себе сказала, что плакать — только в крайних ситуациях. И не паниковать. Видимо, Боженька услышал и наполнил сердечко верой, что все будет хорошо. 

Владимир, семинарист

Если у Паши была мысль вернуться в Харьков, то у меня вообще такой мысли не было. Зачем возвращаться в Харьков, в котором стреляют? 

Отстояли на службе в лавре, успокоились. Было необыкновенное спокойствие — что мы там, где должны быть. Потом пошли пешком к другому монастырю. В нем мы посидели, помолились и решили сдавать билеты. Мы уже понимали, что все это продолжится и нам нужны будут средства на первое время. [И тут же] нам сказали, что нас ждут в том монастыре, который мы должны были посетить во второй день поездки. 

Игумен Никодим

Архимандрит, игумен монастыря. До войны проводил социально-психологические волонтерские курсы в Харькове. Организовал помощь беженцам в своем монастыре

Я в Харькове до войны проводил волонтерские курсы. Поэтому практически все эти ребята знали меня, лично или заочно. Естественно, они мне сразу позвонили: «Как быть и что делать?» И я сказал им ехать сюда. 

Владимир, семинарист

Мы встретили местного архиерея, который благословил нас на поездку в этот монастырь. Он нам сказал: «Если не получится, если автобусы уже не будут выходить из Киева, то возвращайтесь сюда, к нам, мы приютим вас».

Александра, волонтер

И тут как раз какой-то мужчиночка на машине подъехал, вообще непонятно откуда взялся: «Садитесь, я вас подвезу до вокзала». 

Владимир, семинарист

[На автовокзале] мы сели в первую же маршрутку, которая шла по нужному маршруту. Сели и спокойно доехали. Мы были очень уставшие. Мы до трех часов ночи думали, что мы будем спокойно гулять, а тут за полтора часа все так резко изменилось, о чем мы можем думать дальше? Мы просто ехали туда, где нас ждут, и думали о том, что мы будем делать сегодня, как мы разместимся, про какие-то бытовые вещи.

Полина, студентка

Мы выходим из автобуса и слышим, что в Киеве тоже начинаются взрывы — такие мощные! И я понимаю, что нас реально Пресвятая Богородица [уберегла] под своим покровом.

Владимир, семинарист

Нас встретили наши знакомые, которые провели нас до самого монастыря. Потом началась суматоха по нашему размещению. В 17:00 мы пошли на службу, думали — что, куда, к чему. Началась наша монастырская жизнь.

Александра, волонтер

[Игумен] сказал: «Оставайтесь и живите, пока не наладится обстановка в стране». 

Игумен Никодим

Господь в Евангелии сказал: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». Монастырь живет по этому же евангельскому принципу, потому что монахи хотят исполнить Евангелие досконально, даже в мелочах. Это само Евангелие, где говорится о любви к ближнему. Если в процессе военных действий люди оказались без крова или вдалеке от своего дома, то наша христианская обязанность — оказать каждому человеку помощь. Монастырь готов давать заботу, ласку, духовное окормление.

Беженцы

Игумен Никодим

У нас есть нижний храм, он как хорошее бомбоубежище. Поэтому люди из округи приезжали к нам и у нас жили. Кроме этого, мы принимали еще беженцев, которым давали ночлег, создавали им условия для дальнейшего путешествия на Западную Украину. Человек едет, например, из Черниговской области — но комендантский час, и естественно, что он не успеет за один световой день доехать. Поэтому они у нас ночевали, мы их снабжали едой. 

Вместе с братией у нас собиралось до 60 человек. Территория у нас достаточная, а для ресурса [питания] это очень много. Одно дело, когда братия готовит на 20 человек, или [другое дело] на 60 — в три раза больше. И даже до 70 человек доходило.

Люди с чем были, с тем и приехали. Детям нужны были памперсы, какие-то лекарства, пеленки, детское питание. Без гуманитарной помощи, без добрых людей нам было бы очень сложно выкарабкаться из этой ситуации, но помогли две вещи. Первый момент — это люди, мои друзья, которые не оказались в стороне, а начали помогать, кто чем мог. Помогали волонтеры, зная, что у нас много народа. Приезжали, привозили [гуманитарную помощь]. Второй момент — это Великий пост. Весь православный мир постится, поэтому с едой стало намного проще. 

Для монахов монастырь — это их дом. Беженцы в любом случае гости, и как гости они подчиняются монастырским правилам. Есть четкие правила, которые они должны соблюдать: работать, помогать, обеспечивать друг другу поддержку. На литургии они [беженцы] должны быть обязательно, но, если человек устал, ему можно не посещать. Монахи живут своим уставом. Для [мирских] людей все проще, потому что на монашескую жизнь они не подписывались. Это все похоже на жизнь первохристианской общины, где все вместе живут, но у каждого свой образ жизни. 

Александра, волонтер

Я считаю, что если мы здесь живем, и живем бесплатно, нас тут кормят, домик есть у нас, то мы должны за это тоже как-то платить. Я очень хотела в цветнике работать: я немножко в этом разбираюсь. Думаю: «Господи, ну, может, как-то можно здесь с цветочками поработать». И на следующий день отец Варлаам говорит: «Иди на клумбу». И я такая: «Ура!»

Владимир, семинарист

Я здесь живу лучше, чем в общежитии [в Харькове]. У нас трехразовое полноценное питание. Все условия есть: стиральная машина, горячая вода, отопление. В гостевом домике мы топим сами дровяную печь. Это добавляет какого-то интерактива в наш быт. Первые разы из-за неопытности мы ее растапливали так, что дом чуть не улетал в космос.

Самое любимое мое послушание — это колка дров, потому что она задействует много мышц. И эта усталость не дает думать о том, что происходит. Эти послушания помогают учиться жить здесь и сейчас. 

Игумен Никодим

Некоторые думают о монастыре как о некоей реабилитации, как о каких-то медитативных моментах. Ничего подобного, в монастыре просто идет своя полноценная жизнь, направленная не вовне, а вовнутрь. В монастыре ты борешься с ревностью, с завистью, со страхами. Беженцев это касается напрямую. Страхи же есть у всех: что будет завтра, каким оно будет, что будет с их родными, что будет с их квартирами. Страхов у всех предостаточно. 

Павел, экскурсовод

Первые две недели я был стоек, спокоен, ровен. У меня все было хорошо, все четко: служба в семь, обед в час, все по плану. Потом я раскис. 

Две недели прошло, я хочу домой — и все, меня ничего не волнует. Сейчас, хоть не знаю на чем — на ковре-самолете, по подземельям, по воздуху, через границы, через что угодно. И я понимаю, что мне лезет в голову кромешная чепуха. Я исповедовался, [игумен] сказал слова, которые меня полностью успокоили. 

Пока был Великий пост, оставаться в монастыре, где есть таинства, где есть духовная жизнь, нормальные условия обычной жизни, очевидно, лучше, чем бросаться в омут с головой и ехать в город под обстрелами. Я бы поехал на дачу, но дача вообще за линией огня находится (дача Павла находится в населенном пункте Харьковской области, который на момент интервью был оккупирован российскими войсками, — прим. «Медузы»). А в монастыре мне найдется работа.

[После той исповеди игумен] отправил меня на восемь дней на послушание в трапезную. И я наконец-то дорвался до работы, которой я обычно себя дома нагружаю сам. И у меня все стало хорошо. 

Мы [с Вовой] включены сейчас в братию, участвуем в послушаниях наравне с братией, обедаем, завтракаем, ужинаем вместе с ними. У монахов есть Псалтирь, которая ночью читается почасово. Я все думаю напроситься.

Игумен Никодим

Чтобы люди спокойно спали, монахи молятся Богу о защите всего мира. Если сказать на современный лад — это как ПВО. Молитва никогда не должна переставать. Монастырь — это прежде всего место молитвы.

Павел, экскурсовод

У бабушки был один акафист, в тряпичном состоянии, из кусочков собранный — еще прабабушка моя склеивала, прописывала вручную недостающие буквы. Акафист этот был на церковнославянском. В детстве мне было дико интересно учиться читать на церковнославянском — именно по нему я худо-бедно научился.

Буквально перед приездом сюда в течение, может, месяца мне удалось трижды почитать (послужить чтецом во время богослужения, — прим. «Медузы») в храме. И я хотел продолжать учиться этому. В монастыре меня решили привлечь. Видимо, кому-то показалось, что я неплохо читаю. 

Владимир, семинарист

Я с детства в храме. Я пономарил у себя в городе. С переездом в Харьков я читал (служил чтецом, — прим. «Медузы») в нескольких храмах, и мне это очень нравилось. Потом я поступил в семинарию на певческое отделение, чтобы совершенствовать навыки, и вот — совершенствую по нынешний день, уже находясь здесь.

У нас [в семинарии] сейчас есть возможность дистанционного обучения, но поскольку в монастыре ежедневные богослужения, я пока не вижу в нем надобности, поскольку каждый день могу петь, читать и прислуживать.

Александра, волонтер

Помимо участия в общей монастырской работе, продолжает волонтерскую деятельность — удаленно, в качестве координатора

Я такая, что мне нужно быть задействованной, помогать кому-то. Мы [волонтеры] прозваниваем людей, которые не могут выйти из дома. Это бабушки, дедушки, которые прикованы к постели.

Мы спрашиваем: «Какое у вас состояние здоровья? Что вам нужно?» И нам дают списки необходимых продуктов. Говорят, какие медикаменты нужны. Мы это отправляем нашим поставщикам. Они потом дают все это волонтерам, которые занимаются доставкой. Слава Богу, хотя бы так мы помогаем. 

Дом

Александра, волонтер

Дедушка у меня такой, что он не сидит на месте. Бабушка ушла [прятаться] сразу в храм, как только начались обстрелы, и сидела там. А дедушка побежал смотреть то в одну квартиру, то в другую — все ли на месте. И Господь вывел его в тот момент, [когда в их дом] попал снаряд, квартиры не стало. Они в этой квартире 50, по-моему, лет жили. Несколько поколений росли в ней. 

Квартира дяди тоже разрушена. Моя квартира разрушена. Квартира родителей пока стоит, слава Богу. Это единственная наша целая квартира. 

Сейчас бабушка с дедушкой живут в храме. Дедушка мой в храм никогда не ходил почти, а сейчас причащается, исповедуется, молится. 

Поначалу бабушка с дедушкой остались в храме, а папа (отец Александры работает в мирской должности в монастыре, — прим. «Медузы»), мама, сестра и брат собрались в монастыре. Брат с нашими родителями очень долго не общался, а сейчас все перемирились. Сейчас брат уже вернулся к себе в Одессу. Мама с сестрой поехали в Черновцы [к родственникам]. Папа остался: монастырь женский, требует помощи. Мужчин там почти никого нет.  

Полина, студентка

На глазах моей бабушки [в Харькове] разорвало несколько людей. Она сидела, молилась, слышит: что-то летит. Она смотрит в окно — и падает ракета, и просто людей разрывает на кусочки. Это было спустя две недели после того, как началась война. Она мне сразу же позвонила, голос трусится. Я говорю: «Бабуля, все будет хорошо. Ты цела. Просто молись». 

Мои родственники выехали спустя две недели [после начала войны]. Они нашли машину, хотя это было очень сложно. Их семеро. Сейчас они все вместе под Харьковом. Там более-менее тихо, но тоже слышны взрывы. 

Пока что, слава Богу, именно наш дом не задет. Там рядом живет моя подруга. Она говорит, что постоянно, систематически район обстреливают.

Павел, экскурсовод

Дома у меня остался на вахте только мой черепах, Эраст Петрович. Дом цел, он в 10 минутах ходьбы от главной площади — площади Свободы. 

К Эрасту Петровичу периодически заходит папа, который решил ни при каких обстоятельствах не покидать город. Кормит его, поливает цветы. Заодно заходит по пути проверить [другую] квартиру, она рядом с военным госпиталем: там жили друзья, но эвакуировались в первый же день. Там сплоченные соседи, информативная домовая группа [в мессенджере], которая мне помогла обеспечить папу всем необходимым в критические моменты.

В самом начале [войны] был момент, когда разом закрылись все магазины, гуманитарки (гуманитарной помощи, — прим. «Медузы») еще не было, хлеб по 100 гривен буханка и только стихийно можно было что-то достать. В этом чате начали скидывать информацию о том, где что дают, где какие магазины открыты. Вокруг папиного дома и так почти нет магазинов, и я его ориентировал, куда ходить и за чем именно, — по тем сведениям, которые находил в чате.

В папином доме, это где-то в 15 минутах ходьбы от меня, тоже больше половины жильцов осталось. Во всех домах были и вода, и отопление, и электричество, и интернет. Сейчас папа пишет, что в центре совсем тихо. Он регулярно гуляет с моим псом, которого забрал перед моим отъездом.

Владимир, семинарист

Общежитие мое целое. Там повылетали какие-то окна, которые и так вылетели бы от сильной грозы. Рядом прилетает, но студенты имеют свободный доступ к эвакуации своих вещей. Можно даже продолжать жить в общежитии, если не смущает обстановка вокруг. Один из моих лучших друзей живет там рядом. Ему слышны какие-то интересные звуки падающих снарядов и прочих участвующих в войне летающих существ и орудий. 

Родители мои сейчас находятся на родине — в Донецкой области. С ними уже, слава Богу, все хорошо. Около месяца с ними не было связи: они были на границе всех столкновений, под очень активными ударами, им летело со всех сторон. Прятались в подвалах. Мы с ними говорили перед тем, как отключилась связь, что если что — не нервничаем, молимся и ждем дальнейшей связи. Так и случилось. Я чувствовал, что с ними все будет хорошо.

Новая жизнь

Александра, волонтер

Вначале у меня будто отрезали эмоции касательно войны. Я как-то к этому спокойно отнеслась: раз Господь послал эту войну, значит, за что-то мы ее заслужили. Мне кажется, эта война дана людям для переосмысления, каждый должен пересмотреть что-то в себе.

Полина, студентка

Я поняла, что, читая новости, могу неправильно реагировать на них. Я бы, наверное, очень унывала, плакала. Если мы все будем плакать, ныть и рыдать… Это, может быть, мне легко говорить, потому что я не ощутила всю полноту горя. Но в грусти и в унынии отсутствует рассудок. 

Игумен Никодим

Главный акцент — сегодняшний день. Если я знаю, что где-то ракета падает, как это повлияет на мой сегодняшний день? На быт, на мои заботы о тех или иных людях? Никак. Точнее, введет в странное эмоциональное состояние, переживательное. Если я буду в этом эмоциональном состоянии, как я смогу помочь другим? Никак. А так — абсолютно другая картина. Люди приходят из мира [в монастырь], видят спокойные разговоры, видят, что с ними говорят прежде всего о Боге, и сами успокаиваются, понимая, что жизнь продолжается.

Павел, экскурсовод

Нет масштабных потерь в пунктах остановок моих [экскурсионных] маршрутов [по Харькову]. По пути, скорее всего, что-то потеряно, но на маршруте, как правило, я 60% времени рассказываю о том, чего уже нет. Если там 10% еще прибавится… Земля-то останется. Я буду рассказывать, что вот здесь было [здание] до такого-то года. А другое было до прошлого года. 

Владимир, семинарист

На моей родине это [война] продолжается больше восьми лет. У меня город не сильно далеко от Донецка, но звуков [обстрелов], слышных на регулярной основе, не было. Поэтому мы жили спокойно, трудились, занимались хозяйством, огородом, пчеловодством, ходили в храм, учились. Человек счастлив не тогда, когда у него есть все то, чего он хочет, а тогда, когда он радуется всему тому, что у него есть. Мы радовались тому, что у нас было.

Монастырская жизнь

Полина, студентка

Для меня место, где мы сейчас живем, вот этот домик — как вторая семья. Какой бы следующий человек [из беженцев] отсюда ни уезжал [домой], такое ощущение, что кусочек моей души взяли и забрали с собой. 

Я не представляю, что бы со мной было, если бы я была в Харькове. Вообще не представляю, как сестричка Маша — ей два года, как брат Коля, которому четыре года [чувствовали себя в городе под обстрелами]. Понимаю, что лично я ничем бы не смогла им помочь — только тем, что помогала бы доедать запасы еды быстрее. Поэтому я очень рада, что я здесь [в монастыре]. Такое ощущение, что Господь взял нас всех за руки и привел сюда. 

Александра, волонтер

Мы стали частью монашеской жизни — немножечко, абсолютно чуть-чуть. Это все будто большая дружная семья. К нам здесь относятся как к детям, очень дружественно. Ты можешь абсолютно спокойно подойти [к монахам], попросить: «Можете со мной немножечко поговорить? Мне тяжело, хочется посоветоваться».

Игумен Никодим

Православную церковь надо рассматривать не как социальный институт, а как семью, поэтому мы все называемся братья и сестры. Поэтому и монастырь — это не просто сообщество людей, собранных по интересу. Монастырь — это полноценная семья.

Владимир, семинарист

Когда ты начинаешь видеть свои слабые стороны, видеть какие-то потребности и желания других людей, то начинаешь себя в чем-то ограничивать или стараться сделать что-то хорошее для кого-то. Этим ты сам себя смиряешь. Как написано в Псалтири: «С преподобными преподобен будешь <…> и со строптивым развратишися». Мы надеемся приближаться к преподобству братии.

Среди братьев, наверное, нет тех, кто бы меня чему-то не научил за это время. Кто-то помогает и учит словом, кто-то примером, другой — тем, как он служит богослужения. Тут есть такие монахи, которые разговаривают крайне мало, но они своим молчанием показывают, что люди могут общаться абсолютно без слов. Они обычные люди, которые трудятся и молятся за весь мир, и благодаря этим молитвам, я считаю, и родственники наши находятся, с ними восстанавливается контакт. Благодаря этим молитвам монастырь стоит, жизнь в нем бурлит. 

Александра, волонтер

На жизнь [после двух с половиной месяцев в монастыре] я стала смотреть больше так, что не я сама все решаю, а что Господь знает, что для тебя хорошо. И он тебя ведет. Здесь это очень ощущается. Даже касательно дальнейшей жизни: учеба, работа… Оно как-то все начинает выстраиваться. Я считаю, главное — верить, довериться Богу. 

Павел, экскурсовод

[За время, проведенное здесь] я начал больше чувствовать своим каменным сердцем. Оно либо мягчеет, либо я не знаю… Я впервые дорвался до полного цикла великопостных служб — потому что раньше всегда была работа. Я никогда так часто не причащался, не исповедовался. Я не видел тех своих негативных сторон, которые тут повылезали в больших количествах. Я их хотя бы начал замечать.

Полина, студентка

Находясь в Харькове, я редко общалась даже со своими родными. Я редко с кем-то делилась своими мыслями, а тут могу просто с кем-то разговаривать много часов на все темы, которые возможны. Я сама удивилась. Здесь мне дали понять, что быть открытой — это неплохо. Быть открытой — это равносильно доверять человеку. А любовь фундаментируется на доверии. 

Будущее

Полина, студентка

Я очень боялась, как я буду здесь жить вообще без родителей. Когда я задумалась над вопросом, почему я не вижу себя в Харькове, то сама себе не смогла ответить. Там у меня учеба, там родные. Я скучаю по ним, но у меня нет печали.

Я с самого детства мечтала, что буду врачом. Сейчас я на третьем курсе в медколледже. Я надеюсь, что даже при всех обстоятельствах я по совести получу диплом и по совести буду работать. Сейчас все дистанционно, это очень утомляет. Такое ощущение, что я ем всухомятку. Нужна практика. Я очень верю, что получится и я смогу быть волонтером хотя бы здесь.

Если бы я была в Харькове, я бы не осмелилась идти работать. Я никогда не могла поверить, что я смогу, дай Бог, работать в Киеве или в [области]. У меня не было в планах работать, не окончив колледж. Я очень рада, потому что это не то чтобы новая жизнь, а это продолжение, новая страничка.

Александра, волонтер

Господь меня направил в монастырь, в город, который мне очень понравился, и я задумалась над тем, чтобы переводиться в киевский вуз. Наверное, я не вернусь [в Харьков]. Я уже для себя решила, что оставляю прошлое в прошлом и хочу смотреть в будущее. Поступать [в столицу я] хотела еще в прошлом году. Но родители были не особо за, потому что чужой город, родных нет. А здесь Господь как будто сам все расставил на свои места. 

Павел, экскурсовод

Сейчас меня срезали с корня. Вот боюсь, как бы не начать другие корешки пускать. Я не перестаю хотеть вернуться [домой]. Но безудержность этого желания исчезла. [Возвращение в Харьков] обязательно должно произойти. Посмотреть в глаза родному городу — и либо прирасти обратно, либо понять, что прирасти не получится, и тогда уже думать, как двигаться дальше. 

Владимир, семинарист

Мы уже так к этому всему [жизни здесь] привыкли, что будет тяжело уезжать. Я бы тут где-то рядом и остался после окончания войны, потому что очень теплое место, которое позволяет вести продуктивную духовную жизнь. Хотелось бы приехать [в Харьков] и помогать с восстановлением города, но сейчас возможностей для восстановления города не предвидится, поэтому сидим здесь. Нам сказали: «Живите сколько нужно». Отсюда уезжать особо никуда не хочется. Но хочется иметь средства, иметь навыки, знания для дальнейшего существования и не быть бременем. 

Игумен Никодим

Я за то, чтобы ребята продолжали жизнь дальше, то есть продолжали учиться, а те, кто потерял работу в Харькове, нашли ее в Киеве. Ребята активные и хотят работать. Пускай встанут на ноги, пускай устроятся на работу, пускай заработают денег, чтобы могли снимать себе квартиру, чтобы жить самостоятельно. 

Все, что Промысл Божий нам посылает, должно быть нам в учебу, урок. Прежде всего этот урок заключается в том, чтобы двигаться дальше, несмотря ни на что. Если бы сегодня прекратилось все [война], да, конечно, может быть, из них многие бы и поехали [домой в Харьков], но мы же смотрим без всяких «если бы». Этого «если бы» нет. Люди здесь и так уже больше двух месяцев. Естественно, вывод: раз так промыслительно все случается, значит, надо свою жизнь устраивать здесь.

Я им об этом и сказал: пока они не встанут на ноги [могут жить здесь]. Я же духовный отец в монастыре, естественно, я забочусь о своих духовных детях, которые два месяца назад еще не были моими детьми, а сегодня стали. 

Павел, экскурсовод

Война, как ничто другое, учит ни к чему не привыкать и не ждать завтрашнего дня, поскольку он может не наступить. Когда проходит два месяца, понимаешь, что уже очень долго живешь без родного города, из которого раньше не мог уехать дольше чем на две недели. Живешь спокойно, но так же, как раньше, любишь его. 

Здесь становятся понятнее основные идеи христианства. Мы через принятие обстоятельств, послушание подбираемся к любви в более широком, христианском смысле.

* * *

В середине мая Павла назначили ответственным за гостевой домик, он благоустраивает его вместе с Владимиром, которому стали доверять участие в более ответственных частях богослужений. Александра дистанционно сдала сессию и ищет работу. Полина проходит практику в центральной районной больнице — по несколько часов в день. Ей уже поручают некоторые обязанности медсестры.

Четырнадцатого мая мэр Харькова заявил, что российские войска отходят от города. В нем уже пять дней не было слышно обстрелов, и люди постепенно возвращаются в город.

Как харьковчане ищут спокойствие во время войны

«Мне повезло, у нас хороший подвал» Скрипачка из Харькова Вера Литовченко играет для соседей по бомбоубежищу во время обстрелов. Вот ее история

2 года назад

Как харьковчане ищут спокойствие во время войны

«Мне повезло, у нас хороший подвал» Скрипачка из Харькова Вера Литовченко играет для соседей по бомбоубежищу во время обстрелов. Вот ее история

2 года назад