«Во время больших обстрелов закрывали двери. Успокаивали детей. Крестились. Прощались с жизнью» «Медуза» поговорила с работниками «Азовстали». Они провели на осажденном заводе больше 50 дней — и смогли эвакуироваться
Комбинат «Азовсталь» остается единственным очагом сопротивления в Мариуполе. Бои за завод идут почти два месяца, но только 30 апреля удалось начать эвакуацию мирных жителей, укрывавшихся там. В числе первых покинувших комбинат были два работника завода — Илья и Павел (имена изменены по просьбе героев ради безопасности их родственников, остающихся в Мариуполе). Сейчас и Илья, и Павел находятся в Запорожье. «Медуза» поговорила с ними. В разговоре также участвовал директор по персоналу «Азовстали» Иван Голтвенко — он выехал из города 9 марта и с тех пор помогает выбираться из Мариуполя другим сотрудникам.
Что происходит на «Азовстали»
Российские военные начали бомбить Украину 24 февраля, а к 1 марта окружили Мариуполь.
Постепенно бои за город переместились в район металлургического комбината «Азовсталь», куда россияне вытеснили украинских защитников города: отряд спецназа Нацгвардии Украины «Азов», морскую пехоту, пограничников и полицию. Количество украинских бойцов на «Азовстали» не раскрывается.
Там же все это время находились мирные жители Мариуполя. Только после личного вмешательства генсека ООН Антониу Гутерриша удалось начать эвакуацию гражданских. Вывозят людей сотрудники ООН и Международного комитета Красного Креста.
К 8 мая удалось провести три эвакуации и спасти около 600 человек. Вице-премьер Украины Ирина Верещук заявила, что с территории завода вывезли всех женщин, детей и пожилых людей. Но 9 мая руководитель военной администрации Донецкой области Павло Кириленко рассказал, что на комбинате остаются еще около 100 мирных граждан. Это может и не противоречить словам Верещук, если речь идет о мужчинах средних лет, которые в основном и работали на заводе.
Кто рассказывает о ситуации на заводе:
Илья — мастер конвертерного цеха, пробыл на «Азовстали» 55 дней, с 8 марта по 1 мая, вместе с женой, дочерью, тещей и сестрой жены
Павел — инженер, провел на «Азовстали» 61 день, с 2 марта по 1 мая, вместе с женой и двумя детьми
Иван Голтвенко — директор по персоналу «Азовстали», выехал из Мариуполя 9 марта и помогает выбираться другим сотрудникам
* * *
— Как вы оказались на «Азовстали»?
Илья: Когда 24 февраля на нас напала Россия, я был на работе. Увидел новости, позвонил жене, сказал: собирайте вещи, выезжайте из города. Она собралась, забрала дочку, [свою] сестру — и выехали на дачу за город. Мы на работе договорились, как законсервировать производство, распустили рабочих. За мной заехала теща, и мы с ней выбрались на ту же дачу.
Думали, посидим два-три дня, в любой момент сорвемся в Запорожье. Но началось наступление [россиян] из Крыма. И когда мы думали ехать, бои велись в Токмаке [в Запорожской области], безопасного проезда не было.
Первого-второго марта мы вернулись в Мариуполь, где уже не было ни света, ни воды, ни телефонной связи. В городе мы жили до 8 марта. Когда и там начались обстрелы, когда уже горели школы [2 марта] и торговый центр Port City [3 марта], решили ехать в убежище на территории комбината. Двумя машинами — две семьи из пяти человек — мы заехали в одно из убежищ на «Азовстали». Там начался наш быт. С 8 марта по 1 мая мы там были.
Павел: Я 24 февраля был на работе, [а когда появились новости о нападении России,] нас отпустили. Приехал домой, начали запасаться водой-едой, детским питанием. Выехать за город я не думал. Второго марта попросил начальника отвезти меня с семьей на «Азовсталь».
— Почему именно туда, а не в подвал своего дома, например?
Илья: Руководство комбината еще 25 февраля открыло доступ на территорию для всех, кому нужно убежище. Люди об этом знали.
Иван Голтвенко: Мы оборудовали 36 бомбоубежищ на предприятии. Восстановили их еще после первой попытки захвата города в 2014 году. Там были запасы еды и воды, генераторы. Все сотрудники знали о такой возможности.
— Как много людей было в убежище? Вы, кстати, в одном были или в разных?
Илья: Мы в разных были. У нас было 70 человек, из них 15 детей.
Павел: В нашем убежище было 76 человек. Из них 17 детей разного возраста, самому младшему было четыре месяца. Были старики, женщины. Мужчин среднего возраста было двадцать человек — это те, кто мог ходить за водой, добывать солярку для генератора, сливать ее из автокранов.
Иван Голтвенко: Кстати, на видео «Азова», где они конфеты раздают детям, как раз убежище Павла.
— Как обстояли дела с едой?
Павел: Сперва были [домашние] запасы и те, что уже были в убежище. Потом [украинские] военные приносили еду.
Илья: Да, были запасы еды в убежище. Еще в середине марта мы делали вылазку под обстрелами в соседнее здание, где на втором этаже была столовая с запасами еды. Этого нам хватило до конца марта.
Дальше нам с едой помогал «Азов»: приносили каши, крупы, макароны и консервы, чтобы можно было как-то пропитаться. А в начальный период они приносили еще и сладости — конфеты и цукаты для детей. Для совсем маленьких сухие смеси приносили, какие-то запасы памперсов.
— Как вы готовили еду?
Илья: Ели раз в день. Изначально готовили в корпусе метрах в 20–30 от убежища. Тринадцатого марта был первый «прилет» в цех, пострадали стена здания и мой автомобиль. Осколки пробили радиатор, он [автомобиль] перестал заводиться. Четырнадцатого марта снова был обстрел, обрушилась кровля, накрыло мою машину, еще машин девять или тоже накрыло, или заблокировало. С этого момента мы готовили в подвале возле убежища. Палили дрова, на дровах готовили еду.
Павел: Мы изначально готовили на улице, пока в магистралях был газ. От магистрали запитали [печь] и на газу готовили. Такие большие 20-литровые кастрюли. Когда газовую магистраль повредили [россияне], мы построили печку под дрова и готовили на ней. Потом начали прилетать снаряды, стало небезопасно, дорога к печи была разрушена. У нас в цеху были четыре газовых баллона. Мы оборудовали походную кухню, использовали эти баллоны для готовки.
— А где воду брали?
Илья: С питьевой водой не было проблем. Руководство комбината уже не первый год завозит на предприятие для работников горячих цехов бутилированную воду, газированную, [бутылки по] полтора литра. Еще перед остановкой электроснабжения руководство распорядилось наполнить технической водой емкости на территории комбината.
— Судя по видео, у вас и электричество было?
Павел: Рассчитывали, что будет электричество. Но его не стало в первый же день. Пока был рабочий автокран, перевезли генератор. Установили возле убежища, запитали от него освещение, заряжали фонарики и телефоны.
Илья: У нас в бомбоубежище генератора не было. Точнее, он был, но в неисправном состоянии, запустить не получилось. Мы тогда сняли аккумуляторы с тепловоза, и военные раз в три-четыре дня брали эти аккумуляторы, уносили и на своем генераторе заряжали. Чтобы хотя бы было освещение. Но иногда приходилось сидеть при свечах.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
— Вы уже несколько раз вспомнили о военных. Что это за подразделения?
Илья: Изначально к нам приходили только азовцы. Морпехи появились в начале апреля, когда часть из них прорвалась с комбината имени Ильича на «Азовсталь». А пограничники и полиция появились еще позже.
Павел: Связь с внешним миром у нас была только через военных, но и у них, как понимаю, была ограниченная информация. Кто-то из них приходил и говорил: подождите еще пару дней. А потом — потерпите еще месяц. Мы на него все тогда так посмотрели: «В своем ли ты уме?» А по факту растянулось все на два месяца.
Илья: Да, о том, что происходит в городе, мы узнавали от военных. Изначально они говорили, что все хорошо, что они держат город. Потом рассказали о бомбардировке русскими Драмтеатра — мы все были в шоке, упали духом. Говорили нам, что украинские «вертушки» (вертолеты, — прим. «Медузы») подвезли боекомплект. Говорили, где в городе украинские военные закрепились, а где им уже тяжело держать.
— Как находящиеся на «Азовстали» мирные жители относились к военным? Российская пропаганда всех пугает «Азовом».
Илья: Азовцы — храбрые ребята. Те, кто к нам приходил, ребята 25–35 лет, по два-три года служат. С их стороны к нам никаких вопросов не было — спрашивали только, что нужно, чем помочь. Поэтому претензий к военным нет, всегда предлагали помощь, [выказывали] человеческое отношение.
Павел: Поддерживаю.
Иван Голтвенко: Азовцы такие же мариупольцы, как и мы. Многие в Мариуполе осели, женились. У них нет какой-то отдельной от города укрепленной базы, обычные военные части [Нацгвардии].
— Российская пропаганда говорит, что «Азов» не выпускал людей, прикрывался ими.
Илья: Нас никто не держал, мы сами боялись выходить. Первые дни еще поднимались на первый этаж. Но в середине марта в наше здание прилетел снаряд, загорелся кабинет. Мы поняли, что по этажам шастать нечего. Потушили огонь в этом кабинете и сидели тише воды, ниже травы. Женщины и дети вообще не выходили после этого, мужчины — только если надо теплую одежду найти, антисептики собрать, чтобы какие-то горелки сделать, хотя бы кружку чая нагреть, кастрюльку воды.
Артиллерия — «Грады», минометы, корабельная артиллерия — все это было слышно. Была ночь, когда жене не спалось, она считала взрывы: каждые пять минут был «прилет». За ночь россияне успевали сделать 20–25 таких обстрелов.
С нами жила девушка, у которой родственники были в 4-й поликлинике недалеко от комбината. Вот она еще до 14 марта бегала к родным, а потом уже не рисковала.
Павел: Мы спрашивали военных, можно ли выйти. Они говорили: «Выходите, но куда вы пойдете? Там стреляют». И горящий город, на который мы смотрели из своего здания, давал понять, что выходить некуда. Посмотрите сами на фотографии «Азовстали» — поймете, что обстрелы не прекращались ни на минуту.
Иван Голтвенко: Людьми «прикрываются» россияне: не открывают «зеленые коридоры», держат людей в «фильтрационных лагерях» неделями. Одного нашего сотрудника, когда узнали, что он с «Азовстали» и разбирается в коммуникациях, задержали и начали пытать. У меня есть видео со следами ожогов [на его теле]. Поэтому я думаю, что и тех наших людей, которых россияне показывают в своих видео, заставили «сотрудничать».
Людей не выпускают, потому что им [россиянам] нужна рабочая сила, чтобы разбирать завалы. И как щит — потому что украинская армия точно будет освобождать Мариуполь, а они [россияне] мирными прикрываются.
— Вернемся к быту на «Азовстали». Был ли у вас душ, возможность помыться?
Илья: Душа не было. Все — и мужчины, и женщины, и дети — были в рабочих робах «Метинвеста», ватных штанах и зимних бушлатах, потому что было холодно. Все лавочки и столы мы принесли в бомбоубежище — на них и спали. Была возможность нагреть техническую воду, чтобы умываться и мыть руки. Может быть, один раз за весь период можно было подняться в цех искупаться из одного ведра, если не было обстрела.
Павел: Никто не купался. Детей подмывали. Дети — это святое. А полностью никто ни разу не купался. В той же воде, в которой детей купали, стирали детские вещи.
— Из чего состоял ваш быт, чем занимались?
Илья: День за днем одно и то же. Проснулись, начинали лепешки готовить, тесто лепить, суп варить. Часам к трем поели, поиграли в карты-шашки-домино, вечером чай попили. Вот и весь распорядок.
Павел: Меня занимали дети. Были в убежище у нас карты. А так каждый день одинаковый, как в фильме «День сурка». У нас был генератор, чайники, воду кипятили, часто чай пили. Воды у нас было больше, чем у Ильи, потому что в одном нашем цеху работали 1500 человек, то есть для людей в убежище под цехом ресурсов было больше.
— Можете вспомнить самые страшные моменты за два месяца?
Илья: Было, что во время больших обстрелов закрывали двери, успокаивали детей, крестились, прощались с жизнью. У меня и у дочки, и у жены дни рождения прошли в убежище. Ели «праздничный» суп.
Павел: Страшно было, когда прибежали из соседнего здания люди и попросили помощи медсестры, потому что к ним прилетел снаряд в холл. Люди там как раз поднялись из убежища на первый этаж: кто покурить, кто подышать свежим воздухом. Залетел снаряд, четверых убило, у остальных осколочные. Я тогда своим запретил вообще подниматься наверх — и жене, и детям.
— Как вы узнали об эвакуации?
Илья: От военных. Они сказали, что под эгидой ООН и Красного Креста возможна эвакуация. Первая группа вышла 30 апреля. Вечером нам сказали, что если с ними все хорошо будет, то мы с утра [1 мая] следующие.
Первого мая вышли пешком группой из семи человек. Военные нас не сопровождали. Направились к проходным. Пока шел, видел ужасные повреждения комбината. Видел двухэтажные здания, которые сложились в двух местах. То есть были попадания двух авиабомб с расстоянием в 25 метров друг от друга. Хвостовики от «Градов» торчали, парашюты от кассетных боеприпасов.
Мы пошли по направлению к Восточному микрорайону, поднялись на мост, через который сейчас, судя по новостям, пытаются прорваться русские. Перешли мост и вдалеке увидели русских солдат.
Они нам закричали: «Стойте». Сказали, что здесь заминировано, показали, как обойти. Провели через свой импровизированный блокпост, а дальше уже стояли дээнэровские автобусы.
Павел: Мы с семьей тоже оказались в этих автобусах, вместе выезжали. О разрушениях я тоже уже знал, азовцы нам фото показывали.
— Куда вас повезли, в Запорожье?
Илья: Мы очень надеялись, что Красный Крест и ООН нас сразу заберут в Запорожье, но нас повезли совсем в другую сторону, в направлении Ростова, в Безыменное (село в Донецкой области, — прим. «Медузы»), проходить «фильтрацию».
Павел: Там в первую очередь вызвали женщин и детей выйти из автобуса. Проверили вещи, наличие татуировок на теле. Детей [на татуировки] не проверяли.
Следом пошли мужчины, досматривали нас полностью. Телефоны, фотографии. Мессенджеры нам [заранее] посоветовали удалить — это мы сделали. И всякие фотографии про войну, Мариуполь и «Азовсталь» тоже удалили. Остались семейные фотографии.
Раздевали до трусов, осматривали спереди-сзади. Снимали отпечатки пальцев. Записывали с наших слов показания, которые мы потом подписывали.
Задавали вопросы: кто по национальности? Говорю: украинец, живу на территории Украины, хотя и русскоязычный. Спрашивали, почему не возвращаюсь домой, кто у меня остался в городе. К нам, в общем, лояльно относились, потому что при осмотре присутствовали сотрудники ООН и Красного Креста.
Но вчера я переписывался со своим товарищем, который выезжал [на личном транспорте без участия ООН и Красного Креста] сам [из Мариуполя]. Он уже четыре недели на «фильтрации» в Безыменном со своим 14-летним сыном. У них забрали паспорта, никуда не выпускают, ничего не говорят.
Илья: Да, на «фильтрации» были вопросы, знаем ли мы кого-то из военных, где жили на «Азовстали», где были военные, сколько у них техники, знаем ли мы позывные, где могут быть позиции. Знаем ли кого-то из СБУ, прокуратуры, городских властей. Как относимся к украинской центральной и к городской власти.
Предлагали остаться в Мариуполе, ехать в Ростов или Запорожье. Мы, конечно, выбрали Запорожье. На нас не давили, но я думаю, потому что все это было при ООН и Красном Кресте. Крайне важно, чтобы сотрудники ООН и Красного Креста постоянно находились в пунктах фильтрации.
Павел: И на блокпостах. Мы видели гражданскую машину в кювете, она горела. Что с людьми, я не знаю. Но не думаю, что она бы сгорела, если бы там были ооновцы на блокпостах.
— Павла раздевали до трусов. Илья, и вас тоже? И женщин?
Илья: Жену тоже раздевали до нижнего белья, заглядывали в трусы, с других девчонок лифчики снимали, осматривали. Пятки смотрели — не знаю, для чего.
Меня раздевали до нижнего белья, татуировки искали, синяки [от приклада автомата]. Вещи все вывернули, все карманы, телефон пересмотрели, все сообщения и фотографии. Детский телефон тоже крутили, ноутбук запустили, искали мою страничку во «ВКонтакте», но не нашли.
Начали по вещам смотреть, нашли рабочие очки. Подумали, что тактические, говорят: «Ты чего, стреляешь?» Я им объясняю, что это не из военторга, это рабочие очки. Еще мы тащили с собой пару турникетов (речь о медицинских жгутах-турникетах, — прим. «Медузы») на всякий случай, а русские даже такого слова не знали.
— Все, кто был с вами, удачно прошли «фильтрацию»?
Илья: Не все. Нас изначально семеро вышло из убежища: моя семья и с нами шли две сестры, одной 22 года, другой 15. Старшая — работник полиции. Ее не пропустили, увезли в неизвестном направлении. Мы ее больше не видели. Сестра ее 15-летняя осталась в лагере. Нашли родителей, позвонили, чтобы они забрали ее. На все вопросы к ООН и Красному Кресту, почему так, те отвечали: «Русские тут с оружием, у них свои правила, ничего сделать не можем».
— Как вы двигались дальше?
Илья: Утром 2 мая мы выехали в Запорожье колонной из 50 автобусов, но только три были заполнены. Ехали с большим крюком в 140 километров вокруг Мариуполя. Сперва через Новоазовск (то есть еще дальше от Мариуполя в сторону Ростова, — прим. «Медузы»), дальше через Волноваху — Бугас на Мангуш. Вечером 2 мая прибыли в Мангуш, где заполнили людьми, которые прошли «фильтрацию», еще два автобуса.
Со слов знакомого эмчеэсника, в Мариуполе на тот момент около 500 человек ожидали возможности выехать. Но [российские военные] нас целенаправленно отправили в объезд, чтобы мы не забрали этих людей, чтобы они там оставались как рабочая сила.
Павел: Русские оставляют людей в городе, чтобы ими прикрываться как «живым щитом». Если все мирные люди оттуда выедут, то украинские войска могут наступать, не опасаясь за мирное население.
Илья: В пути мы ночевали в селе Дмитриевка под Бердянском. Женщин и детей разместили в школе, мужчины ночевали в автобусе. И 3 мая с утра выдвинулись в сторону Запорожья.
В двух или трех населенных пунктах на нашем пути стояли люди на дороге с вещами, тоже хотели в Запорожье. Мы останавливались, Красный Крест и ООН подходили к российским военным, просили, уговаривали разрешить забрать этих людей, но нам нигде не дали никого подобрать. А в одном месте российские военные даже выехали на БТРе, оттеснили стоявших на дороге людей, чтобы автобусы проехали.
В безопасности мы почувствовали себя, когда пересекли первый украинский блокпост под Запорожьем. Из моих родных никто не плакал, все уже очень устали от дороги и переживаний. Встретили нас волонтеры, накормили, дали вещи личной гигиены, пару одеял и поселили нас в гостиницу.
— Есть ли еще гражданские на «Азовстали»?
Иван Голтвенко: Мы не знаем. Но есть информация, что как минимум 100 человек еще остаются там.
Бомбоубежища разрозненные, коммуникаций, которые бы их связывали, нет, а перемещаться по территории опасно, поэтому сложно определить, есть ли еще люди. Мест, где они могут быть, на «Азовстали» еще достаточно.
Но надо не забывать, что [на заводе остаются] военные — они тоже люди. И мы хотим, чтобы они к своим семьям тоже могли вернуться.
— Как вы думаете, почему россияне так поступили с Мариуполем?
Иван Голтвенко: Акционер нашей компании Ринат Ахметов из Донецка, [города, расположенного] в 100 километрах от Мариуполя. В 2014 году он был вынужден покинуть Донецк, но из Мариуполя бизнес не вывел. Наоборот, решил вкладывать [средства] в город. В Мариуполе были юридически перерегистрированы компания «Метинвест» и футбольный клуб «Шахтер», чтобы платить налоги тут [в Мариуполе]. Это дало возможность поднять бюджет города. Стали появляться скверы, парки… Было [принято] решение строить частный университет Метинвест Политехника.
[Тогда] мы не осознавали, но сейчас понимаем, как это раздражало Россию. Я буквально сегодня смотрел видео, где жители Донецка говорят: «Теперь Мариуполь [россияне] восстановят, а лучше бы помогли нам».
Беседовал Андрей Яницкий
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!