Компания, связанная с Константином Эрнстом, сносит 39 советских кинотеатров в Москве. Они правда не нужны городу и не имеют никакой ценности? Отвечает историк архитектуры
Гендиректор Первого канала Константин Эрнст оказался одним из фигурантов «Архива Пандоры». Издание «Важные истории» связало его с офшором на Британских Виргинских островах, который участвовал в проекте по реконструкции 39 московских кинотеатров, построенных в советское время (чаще всего — в 1960–1970-е годы). На самом деле эта «реконструкция» в большинстве случаев подразумевает полный снос зданий. На их месте планируется открыть «Места встречи» — однотипные торговые и развлекательные центры (восемь из них уже работают). В результате от кинотеатров остаются только названия: «Баку», «София», «Витязь». Спецкор «Медузы» Александра Сивцова поговорила с историком архитектуры Николаем Малининым о том, что этот проект значит для Москвы.
— Что означает понятие «реконструкция»?
— Реставрация — это, когда памятник архитектуры аккуратно ремонтируют и не дают ему рухнуть. А реконструкция — более серьезное вторжение. Оно предполагает, что в здании есть что-то ценное. Что это важный элемент для среды, его нельзя снести и построить на его месте [что-то] другое. Для того чтобы его сохранить, ему нужно дать новую жизнь. Реконструкция предполагает именно некое пересоздание дома.
Мне кажется, что один из главных грехов Юрия Михайловича Лужкова как раз в том, что он сумел изменить значение слова «реконструкция». Баланс понимания, сколько ценного есть в доме [с архитектурной точки зрения], он свел до минимума. Полный снос со строительством новодела в лужковские времена стали называть «реконструкцией». Радикально поменяли значение слова.
Мы [историки архитектуры] много лет наблюдаем за этим процессом. Сначала — с некоторым удивлением, а потом — уже удивляясь, насколько легко оказалось нас надурить. И теперь мы под «реконструкцией» готовы понимать то, что происходит с кинотеатрами — когда их сносят и строят что-то абсолютно другое.
— Как правильно назвать то, что происходит с кинотеатрами?
— У этого [процесса] нет никакого специального названия. Это просто «одно сломали, другое построили». Культурная память не сохраняется, от кинотеатров остается только название. И это мне видится издевательством: [вроде] мы оставили вам название, поэтому мы это называем «реконструкцией».
— То, что происходит с «Олимпийским», тоже называют «реконструкцией». А что это на самом деле?
— Это та же самая подтасовка и обман. Совершенно не понимаю, зачем продолжать практику фальсификации понятий, если ты ломаешь и строишь новое.
— А почему здания сносят вместо того, чтобы по-настоящему реконструировать?
— Потому что гораздо дешевле сломать старый объект и построить на его месте новый. Возиться с кинотеатрами — это лишние деньги, время, морока. Очень невыгодно. Мы предпочитаем старые вещи выбросить и купить новые.
— Вы можете вспомнить примеры настоящей реконструкции?
— Реконструкция — это когда приходят специалисты и анализируют, насколько несущие конструкции сохранили свои возможности, что можно надстроить, а что — изменить, оценивают необходимость и возможность сохранить фасад, [определяют] насколько это важно для города.
В 90-е годы настоящих реконструкций в Москве было очень мало. Тогда уже стало понятно, что это дорого и сложно. Юрий Михайлович Лужков ввел практику новоделов — когда строят совершенно новый дом, чуть-чуть похожий на предыдущий. Очень грустно, что современная московская власть наследует порочную практику подмены понятий.
[Реконструкция] — это то, что произошло со знаменитым желтым домом Жолтовского на Моховой, который стоит прямо напротив Кремля. Его «выпотрошили» изнутри. С одной стороны, это грустная история. С другой — по крайней мере фасад был сохранен в точности.
— Что должно было сделать государство или проектировщики, чтобы эти кинотеатры не пришли в упадок?
— Кинотеатры были построены при советской жизни. Жизнь довольно серьезно изменилась, изменилось то, как мы смотрим кино. Мы полюбили смотреть его дома, а если не дома, то не в маленьких интимных залах [как в старых советских кинотеатрах], а на громадных экранах. Пришли новые возможности. Эти кинотеатры не могли обеспечить всех новых запросов.
Можно было с ними работать, перепрофилировать и не дать прийти в упадок. В них что-то пытались делать: магазины, клубные активности, но получалось плохо. Эти здания морально устарели.
— В чем ценность этих зданий?
— Когда мы сейчас говорим про конструктивизм, где тоже были дома-коммуны и клубы — часто похожие друг на друга, — мы уже отдаем себе отчет, насколько это интересно. Пройдет 50 лет, и эти кинотеатры будут восприниматься так же, потому что в них был важный идеалистический посыл — сделать жизнь лучше.
— Сама идея «места встречи», выходит, выдержала проверку временем? Ведь сейчас на месте кинотеатров будут тоже «Места встречи» — это официальное название новых помещений. Правда, имеются в виду встречи бизнеса и покупателей.
— Торгово-развлекательные комплексы давно уже стали этими местами встречи. Точно так же, как местами встреч были церкви сто лет назад.
Про брежневское время сейчас вспоминают с улыбкой и не видят в нем ничего ценного. Мы в это время осваивали новые территории с таким трудом, что это все заслуживает осознания и осмысления. А тут его нет. Просто взяли, «сковырнули», построили новое, назвали тем же словом. За этим нет ни работы ума, ни эмоциональной [работы].
— С проектной точки зрения подход к работе с 39 кинотеатрами понятен: объединить старые кинотеатры в один лот, снести их и построить новые «места встречи». А с архитектурной точки зрения объединять 39 кинотеатров — верный подход? Их все можно объединить в единый стиль и одинаково их оценивать?
— Нам пытаются сказать, что все 39 кинотеатров — типовые, поэтому в них нет индивидуальной ценности и архитектурного интереса. Эти проекты порой и правда были типовыми. Но то, как их помещали в конкретную ситуацию [района в городе], совершенно по-разному высвечивало их достоинства и по-разному заставляло работать. Когда говорят, что они все одинаковые, я чувствую обман. Это не одинаковые проекты, а проекты, которые жили в разных ситуациях.
— Во всем мире так же активно сносят постройки прошлого века и на их месте строят новые?
— Не так активно, потому что, во-первых, они чуть более качественные. Во-вторых, нет возможности манипулировать общественным мнением, которая есть в нашей стране. Нам рассказывают, как [раньше] все было плохо — что это тяжелое советское наследие и от него надо избавляться, чтобы наша жизнь стала еще лучше.
В Европе и в Америке нет такой трагической истории, как у нашей страны, поэтому манипулировать общественным сознанием сложно. Сложно «положить» эти сносы на какую-то идеологию. Там это не называют «реконструкцией», выбирают точные слова.
— В плане по строительству новых «мест встречи» сказано, что «реконструкция» будет зависеть от состояния кинотеатров. Например, собираются сохранить мозаики кинотеатров «Волга» и «Первомайский». А в кинотеатре «Родина» — это памятник архитектуры — на крыше восстановят знаменитую веранду. То есть акценты на сохранении все-таки делают.
— Кинотеатр «Родина» Калмыкова [Виктор Калмыков, советский архитектор] — это вообще другая эпоха (он был построен в конце 1930-х, — прим. «Медузы»). Мы даже не должны про него в этом контексте говорить: это памятник архитектуры и он стоит особняком. С ним должна проходить отдельная работа. Такого в Москве больше нет.
Сначала нам всегда обещают, что ценное сохранят. Но сохранять очень дорого. Тем более когда рядом построили какой-то вариант, в котором все сломали, и ничего — вроде бы общество это «съело». Я не верю, что что-то сохранят. Какие-то декоративные элементы, мозаики с советских времен снимут, перенесут, поставят на почетное место. Но поверить в то, что люди вдруг одумаются и скажут: «Нет, давайте что-то большее сохраним», — невозможно. Экономика так не работает.
— Что примечательного в остальных 38 кинотеатрах?
— Когда мы начинаем их мерить по ранжиру — в этом есть неправда. Более важным в факте их существования было то, что они создавали в новых районах те самые места встречи.
Это все возникало практически на пустом месте, Москва расширялась. Были новые территории бывших деревень — пустота, в которую кидали кубики пятиэтажек. Кинотеатры стали публичными местами, где люди встречались. Там происходила культурная жизнь: кино, лекции, концерты. Частично у них была роль сельских клубов. Кинотеатры сумели привязать окраины к городской традиции.
А теперь происходит зачистка, остается только название. И в этом я вижу насмешку над всеми несчастными советскими поколениями, которые бегали в эти кинотеатры: других радостей у них не было. С городом так нельзя работать. Город — это почва, которая в себя вбирает, набирает, живет. Это лес, который растет.
— В каком стиле выполнены эти кинотеатры?
— Мы до сих пор не пришли к согласию, как называть эпоху 60–70-х. Мы говорим «советский модернизм», потому что «модернизм» в мировой архитектуре к этому времени уже закончился. Начались ответвления: брутализм, неоклассицизм.
Но мы никак не можем понять, что было в СССР. С одной стороны, это похоже на то, что было в мире. «Модернизмом» мы называем культ железобетона, прямых углов и форм, минимального внимания к контексту, ценность архитектуры как формы, которая устремлена в будущее, в космос. Это была эпоха космоса, который всех воодушевлял. Но к слову «модернизм» мы осторожно прибавляем слово «советский». Чтобы сказать, что мы не имеем в виду то, что строил на Западе Ле Корбюзье. Это что-то другое, что-то наше.
Все эти кинотеатры мы относим к «советскому модернизму», потому что другого термина у нас просто нет. Большинство из них восходят к кинотеатру «Россия», который был построен в 1962 году. А он восходит к проекту Леонида Павлова, который проектировал такую форму на Октябрьской площади еще раньше.
— В чем ценность именно «советского модернизма»?
— Мы очень любим советский модернизм, потому что видим в нем ценности, которых не было в мировой архитектуре. Попытку сделать жизнь людей лучше, попытку решения проблем не элитарно, а целиком. Хрущев переселил четверть населения страны из бараков и коммуналок в новые квартиры. Пусть они маленькие, пусть убогие, но все-таки это были отдельные квартиры. Тогда это было счастье. Поэтому нам все время немного неловко называть красивым словом «модернизм» советские, так сказать, «панельки».
— Восемь из 39 кинотеатров уже полностью снесли и на их месте построили новые помещения. Как их можно охарактеризовать?
— Я не знаю. Сегодня категория стиля живет несколько иначе, чем раньше, когда мы могли смело говорить «барокко», «рококо», «классицизм», «ампир». Но мы отчетливо видим, что [сейчас] не доминирует один стиль — они между собой соединяются, комбинируются.
— Подобное уже происходило в истории архитектуры?
— Да. Для того, что происходило в 90-е и нулевые, мы не знали других слов — и называли все постмодернизмом. Сейчас появились молодые исследователи, которые это называли «капромом», то есть «капиталистическим романтизмом». Они, не живя в 90-е годы, почувствовали в этом романтизм. Это звучит трогательно. В те страшные годы была безумная свобода. С другой стороны, было дикое количество риска, опасности. В этом была романтика, мы ее ощущали. Но назвать архитектуру «романтизмом» рука не поднималась — поднялась у тех, кто моложе. Только с исторического расстояния, с дистанции ты можешь ухватить и определить вещи.
— На ваш взгляд, как стоило работать с этими 39 кинотеатрами?
— Я бы собрал людей, способных думать и размышлять. Отправил бы их узнавать мнение жителей района — понять, что у жителей района [в мыслях] кроме первоочередных потребностей? Может быть, есть мысли, идеи, пожелания? Может быть, есть воспоминания об этих местах, которые они хотят сохранить? Надо было об этом более серьезно думать.
— На месте кинотеатров теперь будут здания, сделанные по двум-трем типовым проектам.
— Да. А раньше люди приезжали в гости из одного района в другой. Им, конечно, было интересно и приятно сравнить: «У меня в районе вот такой, а у вас совсем другой».
— Сейчас будут приезжать и говорить: «В моем районе, на другом конце города, такой же стоит!»
— 50 лет назад мы этому могли порадоваться, потому что только-только начиналась новая архитектура — было такое чудо, когда она появлялась в каждом районе среди типовых домов. Такого чуда хотелось везде. Была эпоха, когда мы готовы были принять равенство и братство, нас это радовало.
Но с тех пор прошло время. Смешно, что мы пытаемся использовать приемы [постройку типовых зданий] и слова [например, «реконструкция»], в которых уже нет того содержания. Пытаемся друг друга этим обмануть.
— Какие памятники модернизма в архитектуре снесли в России за последние десять лет?
— Это очень длинный список. К этой архитектуре относятся скептически, потому что у тех поколений, которые сегодня распоряжаются жизнью, есть советская травма. Им кажется, что в советское время все было плохо, их детство было убогим, надо с ним расстаться, распрощаться. Снесли очень много всего. Например, в Москве — гостиницы «Россия», «Интурист», «Минск».
— Почти все протесты местных жителей против сноса исторических зданий проходят безрезультатно, здания все равно сносят. Можете вспомнить истории, когда все-таки удавалось отстоять здание?
— Я бы сказал, что удавалось оттянуть снос. Как правило, все наши крики, вопли и стоны про советский модернизм не имеют никакого веса по сравнению с силой денег. К сожалению, позитивных примеров привести про эту архитектуру не могу. Я не верю, что здание ИНИОНа сгорело само. Это слишком выгодное место — около метро, на перекрестке, — чтобы поверить, что, ах, нечаянно сгорело.
— В 60–70-е годы, когда строили эти советские кинотеатры, люди тоже не сразу смогли разглядеть их ценность. Со временем ценность зданий, которые сейчас построят на их месте, проявится?
— Современная [человеку] архитектура, как правило, раздражает. В ней начинают находить что-то интересное уже следующие поколения. Архитекторы старшего поколения удивляются, чем это мы тут вообще занимаемся. Что за советский модернизм — вот эти коробки, стекляшки? Им это непонятно. И точно так же с ребятами, которые открыли «капиталистический романтизм». Следующее поколение по-другому оценит и осмыслит новые здания. Я допускаю, что эти новые 39 кинотеатров могут оказаться чем-то интересным для следующих поколений.
Но дело в том, что сам по себе город может быть старым, заботливо сохраненным, а может с каждым новым поколением бестрепетно выжигаться, меняться и не сохранять в себе сложности слоев, пластов, плодородной почвы, из которой возникает что-то новое. А мне хочется, чтобы город был насыщенным, чтобы в нем сохранялись все слои.
Беседовала Александра Сивцова