«Другим странам за Китаем не поспеть, как бы они ни старались» Интервью художника Чжан Хуаня — о выставке в Москве, «фейковости» Ай Вэйвэя и победе Китая над коронавирусом
Китайский художник Чжан Хуань, выпускник пекинской Академии художеств, прославился в 1990-х благодаря своим радикальным перформансам. В одном из них — «12 квадратных метров» (1994) — он час неподвижно медитировал в общественном туалете в бедном районе Пекина, намазав тело медом и рыбьим жиром, пока его лицо и тело густо облепляли мухи. В конце 1990-х он уехал в США, а после возвращения стал уделять внимание национальным мотивам, соединять китайскую традицию и современное искусство. Сегодня его самый узнаваемый художественный прием — создание изображений из пепла благовоний китайских буддистских храмов. В 2020 году персональная выставка Чжан Хуаня прошла в Эрмитаже. В 2021 году в московской галерее ГУМ-Red-Line на Красной площади прошла его выставка «Любовь как мудрость» — 12 выставленных работ он написал во время пандемии. «Медуза» поговорила с художником о том, как китайское искусство воспринимают на западе, о политике и об Ай Вэйвэе — и о том, как Китай, по его мнению, обогнал всю планету.
— Как появилась серия «Любовь», работы из которой сегодня экспонируется в Москве?
— Это случилось в 2020 году, когда началась эпидемия. Я планировал создать серию работ, посвященную перерождению. Но тут люди начали умирать, информационный фон вокруг был посвящен только эпидемии, весь мир боролся с новой болезнью, спрятаться от этой темы было невозможно. И я стал задавать себе вопросы — для кого я рисую? Для какого-то музея или для очередного коллекционера? А если вдруг меня завтра не станет, какой в этом будет смысл? Я решил, что должен нарисовать что-то для себя, отразить свои личные рассуждения, свои мысли о том, что такое жизнь и смерть. Тогда я создал эти 12 полотен и постоянно их переделывал, перерисовывал.
— Наивный вопрос. Что все-таки изображено на них? Я слышала толкования экскурсоводов, что это умирающее тело, или что это — сердце.
— Ваш вопрос ни в коем случае не наивен, а, наоборот, очень глубок. Я не буду давать зрителю ответа на этот вопрос, потому что с одной стороны я рисую что-то очень конкретное для себя, а с другой — это абстракция. Так что каждый пусть решает сам. Может быть, я рисую сердце, а может быть — восход солнца. Возможно, это изображена человеческая клетка. Не существует ограничений в трактовке — вот мой ответ художника. Я хочу, чтобы зритель сам искал содержание каждой картины.
— Сегодня, когда мир постепенно возвращается к прежней жизни, как вы считаете — изменились ли люди?
— Мне кажется, базовые чувства не изменились с древних времен. Прошел год, и мы должны заново решить, как мы будем жить дальше, как будут существовать, как взаимодействовать наши страны и государства. Как мы выстроим отношения с природой, с животными, пространством вокруг нас. Задумаемся ли мы о будущем. Но есть те, кто никогда не изменится, несмотря ни на какие катастрофы. Камни вот не меняются.
— Вы прожили в США 10 лет, считаете эту страну своим вторым домом. Как он повлиял на вас как художника, чему научил?
— Я уехал из Пекина в 1998 году. К тому моменту мои работы не приносили никаких денег, финансовое положение было катастрофическим, не на что было купить еды. Тут мне предложили поехать в Америку — конечно, я не мог отказаться, мне надо было как-то добывать пропитание. И это была потрясающая возможность, я мечтал о ней, мечтал о Нью-Йорке, это была моя американская мечта. Когда я приехал в Штаты, увидел Нью-Йорк, то был ошеломлен. Прежде всего меня потрясла удивительная открытость этого места — это столица искусства, моды, культуры. Там есть все. Это город безграничной толерантности, там художник может заниматься всем, чем хочет. Это самый настоящий рай для творчества.
Но для всех приезжих действует одно правило — там все надо начинать заново, с нуля. Для детей это Диснейленд, для молодежи — это рай. Для людей среднего возраста — это место, где можно начать развитие. А для стариков — это могила.
Нью-Йорк показал мне многообразие культур. Но главное, что я понял, пока был в штатах — это кто я такой. Именно благодаря Америке, посмотрев на многообразие человеческих культур, я понял, что я — китаец из Хэнани. Если бы я туда не поехал, мое национальное самосознание не было бы таким [ощутимым], я бы не стал тем, кем являюсь сегодня.
— Насколько отличается отношение к искусству в США и Китае?
— Конечно, разница между отношением к современному искусству в США и Китае существует. Это две разные цивилизации, разные культуры, разный исторический путь. Огромный, длинный исторический путь у Китая — и своя короткая и бурная история у Америки. В этих странах кардинально разное отношение к толерантности. Вот почему только на китайской почве мог появиться такой великий художник, как Ци Байши, и только в Америке могли родиться такие великие художники, как Энди Уорхолл или Ричард Серра. У Серра огромные, монументальные скульптуры, он работает со сталью и железом, его произведения весят под 50 тонн, они совершенно невообразимые. Я смотрел на них в музее Метрополитен и думал — как это вообще смогли сюда занести. А в то же время Ци Байши — он прожил долгую жизнь, около 90 лет — у него в руках была только одна кисть. На рисовой бумаге сюанчжи он проводил линию, в которой отражалась красота всего человеческого гения. Разница между этими художниками огромна, но они оба одинаково прекрасны. Вот так я это вижу.
— А отношение к вашим собственным работам отличается?
— Работы, которые я делаю из пепла [ценят в Америке]. В них я использую пепел от благовоний, который собираю в буддистских храмах, это широко известно. Работы, выполненные в этой технике, вызывают на Западе фантастический восторг, люди восхищаются, обсуждают, считают их потрясающим произведением искусства. В Китае же их встречают равнодушно — да, интересно, но никакого восторга, как у западного зрителя, я не вижу. Они говорят — да, мы знаем, что буддистские храмы — это часть нашей культуры, но вот этот пепел — зачем его использовать, нам непонятно. Китайцам это кажется очень странным. А у европейца, человека западного мира, это вызывает восторг. В итоге, честно скажу, коллекционеры, которые покупают работы из пепельной серии — это западные коллекционеры, западные музеи, но не китайцы.
— Все-таки вы не остались в США, вернулись в Китай и с тех пор работаете на родине. Почему? Что такое эмиграция для художника?
— Я об этом вопросе думал. Но я на него смотрю немного с другого ракурса. Для художника важно понимать, кто ты, откуда ты, почему ты занимаешься искусством. Надо всегда находиться в состоянии недовольства собой, быть в поиске. Нужно расширять свой кругозор, нельзя оставаться на одних и тех же позициях, надо беспрестанно искать новые мотивы для творчества. Надо охватывать внутренним взором всю историю человечества, размышлять о том, как создавался этот мир, сколько миллионов лет нашей вселенной. Надо мыслить в масштабах вселенной, а не в рамках стран и государств. Тогда мы сможем делать какие-то правильные выводы. Сможем понять, зачем мы появились на свет, что нам нужно сюда привнести. Может быть, тогда станет меньше катастроф, бедствий, войн. Люди, мыслящие во вселенских масштабах, станут ценить каждый прожитый момент. И только тогда появляется любовь.
— Китайское искусство часто связано с политическим активизмом — не так давно фильм китайского художника Ай Вэйвэя «Никогда не извиняйся» показывали во всем мире, он как раз о противостоянии искусства и политики в Китае. А вас волнует это противостояние?
— За последние сто лет в искусстве произошли совершенно революционные изменения, появилось огромное количество художников нового образца. И да, сегодня художника, конечно, должны волновать проблемы общества, политические вопросы. Собственная позиция должна быть ярко очерчена, без этого никак, это ответственность художника. Но эта работа должна проводиться не на публике, а наедине с самим собой.
Я против фейковых деятелей искусства — и к ним я отношу Ай Вэйвэя. Я это вижу так: если ты занимаешься политикой, то не покидаешь своей родины, а прикладываешь свое искусство и свой труд ей во благо. Ты не уклоняешься от ответственности, ты ее принимаешь целиком. Я считаю, что Ай Вэйвэй под видом деятеля искусств занимается тем, что совершенно не имеет отношения к искусству — и за это получает большую поддержку Запада и всякие преференции. Но это не искусство.
Нет никакой разницы, где соблюдать закон — в США или КНР. Если вы где-то нарушаете закон, то вам придется за это ответить — эти правила везде одинаковы. Если совершается убийство, то по китайскому законодательству — это смертная казнь. Я хотел бы подчеркнуть, что художник должен заниматься своим делом, то есть искусством. Это его главная задача.
— Ваша грандиозная работа из пепла, где изображены деятели коммунистической партии КНР, кажется политическим высказыванием: пепел истории случайно лег так, что именно эти люди оказались у руля, но в любую секунду подует ветер перемен — и сотрет этот ненадежный узор.
— Не соглашусь с вашей трактовкой. Я эту работу воспринимаю совершенно по-другому. Ее название «1964 год», это год моего рождения, я в этом вижу некий судьбоносный знак. Сама фотография — это длинный фотографический свиток, я ее много лет назад, еще когда не уехал в Америку, нашел на рыночном развале в Пекине. Меня поразила эта фотография, это такой удивительный момент — столько людей собрались и сделали один большой и длинный снимок.
Я уехал в США, работал там. Потом вернулся в Шанхай, начал работать с пеплом — и вспомнил, что у меня есть где-то в закромах такая фотография. Я ее заново осмыслил. Это некое воспоминание о моей частной жизни и о нашей общественной китайской жизни. В этот момент во вселенной было такое маленькое событие. Для меня это именно идея прекрасного воспоминания, я не вижу в нем политического подтекста.
— Вы говорили, что планируете вернуться к перформансам. Что это будет? Если сравнивать с телесными практиками, с которых вы начинали — будут ли они так же безжалостны и жестоки к телу?
— Я уже вернулся к перформансам — летом два месяца я занимался ими в Тибете. Это были крупномасштабные перформансы, инсталляции с участием животных, представителей местной культуры. У меня была идея разрушить традиционные границы перформанса — мы соединяли видео с живыми представлениями, это многослойные, многогранные практики.
Что касается ранних телесных перформансов — я воспринимал их как удовольствие, я никогда не испытывал боли в процессе. Я просто исследовал, пытался понять, где мои пределы. Был большой резонанс, молодежь, и критики много говорили о них, писали, это было серьезным толчком в современном искусстве Китая. Я был тогда абсолютно счастлив и не воспринимал телесные практики как боль, как трудность. Возможно, дело в разном восприятии своего тела западным и восточным человеком.
Если вы помните, у меня в 1990-е годы был такой перформанс — «12 квадратных метров». Этим туалетом [в котором проходил перфоманс] я пользовался каждый день, это была моя жизнь, ее часть. Поймите, я не воспринимал это как страдания и боль.
— Венский акционизм никак на вас не повлиял?
— Нет, это полностью отличается от венского акционизма. Приведу пример: династия Сун, почти 900 лет назад. Тогда в Китае родился национальный герой Юэ Фэй — деятель искусств, литературы, очень известный. Предания гласят, что, когда он был маленьким, мать заставляла его учиться. И знаете, как она это делала? У них были такие телесные практики: она его за волосы — у него была длинная косичка — привязывала к потолочной балке. И даже когда он очень уставал, хотел спать, он не мог опустить голову и заснуть. Так что телесная выносливость у китайцев воспевается очень давно. Это в западном мире вдруг появилась Марина Абрамович с перформансами — и всех удивляет. А у китайцев это было издавна, это наша традиция, наша жизнь.
— Насколько современный Китай отличается от всего остального мира?
— Если представить историю человечества как гонку, то Китай, конечно, сегодня вырвался вперед. От того, куда сейчас пойдет Китай, зависит, куда пойдет человечество. В современном Китае огромный технологический прорыв. Это касается не только компьютерных технологий, но и всего остального. Другим странам за Китаем не поспеть, как бы они ни старались. Вот смотрите, мой обычный телефон Huawei — в нем пять камер. Вот такой прогресс. Другие страны отстают уже, наверное, лет на десять.
Еще важный момент — контроль катастроф, в нашем случае — эпидемии коронавируса. Наше правительство доказало свою компетентность, они смогли с эпидемией справиться. Когда она только началась, руководство страны смогло быстро остановить распространение в отличие от других стран. Мы, китайцы, очень гордимся своим правительством, они действительно крутые.
Но есть момент. Я не уверен, что развитие интернета и технологий — это на сто процентов хорошо. Это уже было с Америкой, это переживала Европа, переживала Япония. Да, люди стали богаче, появились новые возможности, новые скорости. Но счастливы ли люди? Не уверен, что от этого зависит счастье.
— Вы обращаетесь к теме смерти в самых откровенных и шокирующих формах — на ваших картинах изображены расчлененные трупы, птицы поедают мертвые тела. Это ваш способ борьбы со страхом, художественная провокация или что-то еще? Что вообще вас пугает по-настоящему?
— Когда мне было 45, это было десять лет назад, я очень боялся смерти. Мне постоянно снился один и тот же сон: как будто я преступник, меня ведут на расстрел, и каждую ночь мне снилось, как меня расстреливают. Это было ужасно, кошмар преследовал меня, я очень мучился. Я просто не знал, как пережить эти сны о казни. Потом я поехал в Тибет — и в моей жизни появился буддизм. Я стал заново переосмыслять вопросы жизни и смерти. И я понял, да, человек смертен, но после смерти есть перерождение. Перестал думать о том, сколько буду жить и как умру. Я стал все больше осознавать себя частью универсума, понимать, что смерть не страшна. Но должен подчеркнуть — я все-таки хочу жить вечно. Буддизм дает мне эту возможность. Думаю, что все хотят вечной жизни.
— Как буддизм влияет на современного жителя Китая? Как это проявляется в быту, в обычной жизни, в привычках — вне храма?
— У многих есть домашние алтари. В Тайване живет известный монах, учитель Син-Юнь. У него статус живого Будды, его знают все буддисты мира. Ему 95 лет, он как папа римский в Ватикане. Я ездил к нему пару лет назад. Так вот, он говорит ученикам, что буддист должен следовать трем правилам: говорить хорошие слова, делать добрые дела, и хранить в душе добрые воспоминания. Китайцы стараются следовать этим правилам в повседневной жизни.
— Вы религиозны и в то же время ваши работы сейчас экспонируются в московском ГУМе — средоточии моды, денег, сиюминутных удовольствий и западных ценностей. Как это сочетается?
— Человеческая культура разнообразна и богата, это вызывает восторг. Красота — в сочетании противоположностей. Все должно быть разным. Каждая сторона нашего бытия дает свое вдохновение, впечатления, ощущения. Например, я безразличен к дорогой одежде и дорогим брендам. Но ношу две известные марки: Dior, потому что я их амбассадор, и Stefano Ricci — бренд дорогой итальянской одежды. Мне нравится, это симпатичная, удобная одежда. Но не более того.
Беседовала Мария Лащева