В каком состоянии Навальный поступил в больницу? Как ему ставили диагноз? Почему не разрешали эвакуацию? Омские врачи дали пресс-конференцию — вот ее краткий пересказ

Утром 22 августа российского политика Алексея Навального доставили в берлинскую клинику «Шарите». До этого он 44 часа провел в стационаре омской больницы скорой помощи (БСМП № 1), куда был доставлен с самолета Томск — Москва, на борту которого ему стало плохо. Соратники и семья Навального сразу предположили, что его могли отравить, и заподозрили омских врачей в попытке скрыть факт отравления — в частности, из-за того, что в больнице появились люди в штатском, а врачи более суток не разрешали перевозку пациента на лечение в Германию. 24 августа главный врач БСМП № 1 Омска Александр Мураховский и его заместитель по медицинской части Анатолий Калиниченко дали пресс-конференцию, на которой ответили на вопросы о состоянии Навального, диагнозе, разрешении на перевозку пациента и людях в штатском в больнице. Вот что они рассказали.

О состоянии Навального

Александр Мураховский: Навальный к нам поступил в коме. Мы большими усилиями спасли ему жизнь. Мы предприняли все усилия, чтобы стабилизировать его состояние, потому что родственники хотели перевезти его в другую клинику. Мы разрешили перевозку, как только достигли стабилизации.

Анатолий Калиниченко: Нам поступил сигнал, что везут тяжелого пациента, он снят с самолета, предварительный диагноз — кома [неясного генеза]. Врачи сработали максимально оперативно, сразу — лечебно-диагностический поиск и интенсивная терапия с реанимационными элементами.

О постановке диагноза и предполагаемом отравлении

Калиниченко: Что такое кома неясного генеза? Поступает человек без внешних повреждений, но без сознания. Такая кома — это панель из нескольких десятков диагнозов, которые могут объяснить это состояние. Мы спасаем человека и одновременно исключаем массу диагнозов. Мы вышли на определенные диагнозы и определенные протоколы лечения, это позволило стабилизировать Навального. Но мы не закончили диагностику и перевели пациента.

Диагноз «отравление» был одним из первых. Он был у скорой помощи, поэтому пациента и доставили в токсикологическое отделение. Диагноз оставался у нас до окончания первого дня, пока мы не получили ответы от двух лабораторий — московской и томской — о том, что химико-токсикологических веществ, которые можно было расценить как яды или как продукты действия ядов, не выявлено. Поэтому от диагноза «отравление» мы отошли.

Об эвакуации и подготовке к ней

Калиниченко: Необходимость в перевозке была, на наш взгляд, сомнительная. По нашему закону лечащий врач принимает решение о транспортировке и берет на себя ответственность за то, что пациент долетит. Как мы можем давить на врача только из-за шумихи? Но мы учли желание родственников. Когда самолет из Германии прилетел в Омск утром 21 августа, я лично к ним приехал, пригласил к нам в больницу. Они осмотрели Навального, изучили препараты (надо было убедиться, что у них есть такие же) и сочли пациента транспортабельным.

Мы и наши московские коллеги пришли к выводу, что, хоть положительная динамика и есть, еще недавно состояние пациента было нестабильным (около полутора суток мы боролись за его жизнь каждую минуту). Мы решили: еще немного подождем, если ухудшения не будет, вернемся к вопросу о перевозке. 21 августа около 18:00 немецкие врачи уехали из больницы, а в 20:30 мы на заключительном консилиуме пришли к выводу, что транспортировка возможна. Около 23:00 я сказал немецким коллегам, что мы готовы. Но мне ответили, что вылет будет в восемь утра следующего дня. Как я понял, это было решение пилотов.

Об общении с журналистами

Калиниченко: Навального мы лечили так же, как лечили бы любого другого пациента. Но мы понимали, что из-за его общественно-политического статуса к нам будет повышенное внимание. Решили, что не будем закрываться от общения. Но наши возможности информирования были ограничены законом. В этой ситуации ни общественный интерес, ни даже разрешение родственников разглашать информацию не являются для нас определяющими.

Об общении с родственниками Навального

Калиниченко: О результатах лечения мы им докладывали, в палату к пациенту проводили. Сначала общение с родственниками Навального для нас было более напряженным, чем всегда. Но, думаю, когда они поняли, что врачи делают все возможное и успешно, напряжение спало.

Мураховский: Мы с женой Навального встречались у меня в кабинете раз пять. На этих встречах были врачи, в том числе из Москвы. Мы договорились, что мы расскажем родственникам больше, чем я рассказывал на пресс-конференциях, — просто из человеческих побуждений. Они пообещали, что они эту информацию разглашать не будут.

Об общественном давлении и угрозах

Калиниченко: Я сопроводил Навального в аэропорт, доделал дела, вернулся домой, вечером 22 августа открыл интернет — и поразился шквальному негативу. Даже известные врачи, не владея информацией, позволили себе комментарии о том, что неправильный диагноз, неправильно лечили, не показали результаты анализов (хотя они знают, что мы по закону не имеем права это делать). Но все-таки от медицинского сообщества мы получили гораздо больше поддержки, чем негатива.

Врачам в реанимации мы дали возможность оказывать помощь Навальному, ни на что не отвлекаясь. А вот работа самой больницы была затруднена: толпы людей на территории, съемки пациентов, которых привозила скорая помощь, — это было весьма неприятно. Я как активный пользователь соцсетей получил несколько десятков угроз физического характера мне, моей жене, детям. Но это, конечно, ни на что не повлияло в плане лечения пациента.

Мураховский: Мне лично никто не угрожал. Но звонков в приемную было множество — может быть, тысяча, может быть, больше.

О людях в штатском в больнице и их влиянии на врачей

Мураховский: Кто были эти люди в штатском, я не могу сказать. У меня были многие в кабинете, но я не могу сказать, что они там что-то делали. Пришли: «Все нормально?» — «Нормально». Уехали. Поинтересовались, и все.

Никакого влияния на лечение пациента априори быть не могло. Все решения принимались на консилиумах, в которых участвовали от семи до десяти докторов из разных учреждений, в том числе из трех московских. Все коллегиально, все оформлено, все подписывалось.

Калиниченко: Ни один диагноз, ни одно направление исследования я ни с кем не согласовывал.

О том, почему семье Навального не дали пообщаться с немецкими врачами в больнице

Мураховский: Мне об этом сказали, но могу сказать, что это волеизъявление, наверное, немецких коллег. Они не желали ни с кем разговаривать. Они сели в транспорт и уехали.

О сообщении омского Минздрава про алкоголь и кофеин в моче Навального

Калиниченко: Мы во всем, в том числе в этом, были ограничены законами. Мы нашли какие-то вещества, мы это учли в работе, но не могли об этом сообщить. Я даже сейчас не могу ни опровергнуть, ни подтвердить, что в моче нашли алкоголь и кофеин. Тот факт, что алкоголь есть в моче, а не в крови, — это нормальная ситуация, если человек, допустим, накануне употреблял алкоголь. Но никаких диагнозов типа отравления алкоголем или опьянения мы не ставили.

О туалете в больнице

Мураховский: Этот туалет находится в приемном отделении, где сейчас идет полная реконструкция.

О состоянии Навального после перевозки в Германию

Мураховский: 22 августа я направил в клинику «Шарите» письмо, в котором предложил нашу помощь, если она нужна. 23 августа я получил ответ. Нас поблагодарили, сказали, что состояние пациента стабильно тяжелое.

Калиниченко: Мы не можем дать прогноз по состоянию Навального, так как мы наблюдали его 44 часа в стационаре. Какое у него состояние сейчас, мы сказать не можем. Все результаты анализов мы им передали. Могу пожелать Алексею выздоровления и возвращения в строй.