Кого нужно освободить немедленно — помимо Ивана Голунова? Мы спросили у людей, пришедших на митинг «Общество требует справедливости»

23 июня в Москве, как и во многих российских городах, прошел митинг против фабрикации уголовных дел, политических репрессий и в поддержку Ивана Голунова. На проспект Сахарова вышли от 1800 до 3900 человек. Либертарианская партия подала в мэрию заявку на акцию еще до того, как полиция прекратила преследование корреспондента отдела расследований «Медузы», но повестка протестующих с тех пор расширилась. И во время несанкционированного марша 12 июня, и на всероссийских пикетах и митингах 23 июня люди требовали справедливости для фигурантов других резонансных дел — и выступали против полицейского произвола в целом. «Медуза» поговорила с участниками митинга «Общество требует справедливости», кого еще помимо Ивана Голунова нужно немедленно освободить.

Ольга Машкова

67 лет, пенсионерка

Я против пыток в нашей системе. И вообще я против Путина. Я хожу всегда [на протестные акции]. Давно хожу, с 1990-х годов. Я была молодая, мне казалось, что все только начинается: мы будем свободными, все будет хорошо, только надо потерпеть немножко, работать. И вдруг все обвалилось. Обвалилось тогда, когда этот человек [Владимир Путин] сказал, что будет мочить в сортирах. Тогда все стало понятно. А после 2014 года — уже просто беда. Позавчера — Грузия. Я не знаю, чего они [власти] хотят. Чтобы мы тут сидели? Он [Путин] не хочет ездить в Грузию, пускай не летает.

[Меня] просто взорвало [случившееся] с Иваном [Голуновым]. В поддержку «Нового величия» я с куклой ходила [на «Марш матерей»]. Ребята молодые, безголовые, у них романтика. Их спровоцировали. Почему товарищ, который им писал что-то, возил их куда-то, убран из дела? И потом жестко, СИЗО. Навального без конца то сажают, то выпускают. У них [властей] теперь статья растянута: они могут выпустить, а потом закрыть. Пример — тот же [Леонид] Волков. 

Я после 1990-х годов в ужасе. Никогда не думала, что доживу до такого момента. Я буду ходить [на протестные акции], больше ничего не остается. Я административно уже была наказана за «Дождь» — вышла с зонтиком на Манежную. И в автозаке была, и судили меня. Я заплатила пять тысяч — только потому что по возрасту пожалели. А вообще по нашей статье десять тысяч давали. Муж теперь шутит: «Иди еще куда-нибудь с зонтиком!» Я ему говорю: «Знаешь, там народ вообще хороший». Я выйду, пообщаюсь с хорошим народом. Думаю: «Я не одна». Муж тоже ходит, но он плохо видит. Мы 6 мая [2012 года] пришли на Болотную, я рада, конечно, что потом его домой отправила. Там такая жесть началась. Такое видела, что страшно: как народ крутили, как пожилых людей головой к земле. 

Может, правда у нас менталитет такой? Рабство это. Его отменили в 1861 году, был момент маленький — и мы опять провалились в эту яму. Пока мне кажется, самое главное — [добиться], чтобы были свободные выборы и поменялась власть. Я надеюсь на это. Понимаете, моего возраста люди, кто думает, — [для них] крах жизни жить с ощущением, что ничего не получилось. 

Михаил Лазуткин

37 лет, продавец игр

Михаил Светов [член правления Либертарианской партии, которая выступила одним из организаторов митинга] очень слезно говорил: «Пожалуйста, приходите [на митинг]». У меня нет серьезного ответа, [почему я участвую в митинге], к сожалению. Знаете, анекдот про белую бумажку? На ней ничего не написано, но все все понимают. Так же и здесь.

История [Романа] Удота из «Голоса» — просто чудовищная. Это фантастическая несправедливость. У меня нет слов.

Я практически на все [митинги в Москве] приходил. Помогает ли выход на улицу? Наверное, помогает. Понятно, что не упадет режим от того, что мы сюда пришли. Но это в обе стороны работает. Ты чувствуешь, что ты не один. Приходишь и видишь симпатичных людей — и не чувствуешь себя одиноким в происходящем». 

Татьяна Афанасьева

54 года, не работает

«Меня возмущает то, что происходит в нашей стране. Я года два или три [назад] начала ходить [на акции]. Плакат с [фигуранткой дела «Нового величия» Анной] Павликовой мне дали на входе. Ее история меня действительно волнует. Я сама мать. Дело «Сети» тоже волнует. Я из фейсбука не вылезаю, меня все там волнует. 

Боюсь, что помочь можно только, когда все люди выйдут [на митинг]. Мы все должны сказать [властям]: Нет». Сейчас смотрю — половине Москвы пофигу. Могу сказать на примере моего мужа, почему так происходит. Он в свое время, когда Навальный выдвигался в мэры Москвы, все мне рассказывал. Я тогда была далека. Сейчас со мной никуда не хочет ходить, устал, говорит: «Я не верю». А я, наоборот, начала верить». 

Игорь Ясин

38 лет, сопредседатель Профсоюза журналистов

«Я выступал [на сцене], но говорил в основном о журналистах. А плакат [в поддержку 25-летнего аспиранта метмаха МГУ Азата Мифтахова] взял, потому что я за всех, и за Азата Мифтахова тоже. Азат Мифтахов — левый активист, которого по сфабрикованному делу пытаются привлечь — якобы он напал на офис «Единой России». До этого его пытались привлечь за изготовление взрывчатки, но ничего не могли накопать.

Я начал [участвовать в протестных акциях] с 2003 года. Я жил и учился в Египте в то время, первый мой опыт был — антивоенная акция. Потом я вернулся в Россию и с тех пор во всех самых важных демократических акциях участвую. Почему? Сложно объяснить. Я убежден, что нужно пытаться что-то изменить. То, что вокруг, меня не устраивает. У меня есть представление о том, как нужно менять ситуацию, чтобы было лучше, иначе.

Дело Голунова — история успеха. Оно людей подталкивает, придает уверенности в себе, в то, что можно добиваться, если бороться, таких успехов. Это важно. Очень сложно бороться, когда репрессии следуют за репрессиями, [когда] все беспросветно, не видно конца и края.

Очень много журналистов пытаются закрыть по сфабрикованным делам, особенно в регионах. Об этом мало, к сожалению, знают в России. В регионах журналистов сажают по обвинению в вымогательстве, в оправдании терроризма, [им] подбрасывают наркотики. Куча таких дел. Это дело Светланы Прокопьевой, которая обвиняется в оправдании терроризма. Это дело Абдулмумина Гаджиева, которого в финансировании терроризма обвиняют. Это дело крымских журналистов, которых тоже пытаются закрыть. Это дела журналистов, которые уже сидят — их осудили якобы за вымогательство. Люди, которых они разоблачали — чиновники, силовики, бизнесмены — сфабриковали на них дела и просто посадили. Это то, что меня и коллег по Профсоюзу волнует в первую очередь. Нам [журналистам] нужно вместе действовать. Проблема журналистов в том, что мы привыкли как бы со стороны на все смотреть. Мы смотрим через диктофон в руках, через объектив камеры, но это касается нас непосредственно. Потому что наших коллег, как Голунова, пытаются посадить по сфабрикованным делам. И мы все уязвимы.

Дело в том, что это невозможно отделить [от сфабрикованных дел против других людей]. Журналистов, активистов, правозащитников закрывают, давят, фабрикуют дела по одним и тем же причинам. Потому что хотят заткнуть рот, подавить протест, чтобы сохранить свое монопольное положение у власти, свои привилегии».

Ольга Терехова

35 лет, архитектор

«Я думаю, как и у большинства, [у меня] уже накипело в связи с последними новостями. Я понимаю, что Ивана Голунова уже отпустили, тем не менее еще остаются задержанными куча людей по разным делам, в том числе политическим. Я не знаю, будет ли здесь кто-то говорить про сестер Хачатурян. Понимаю, что есть дело «Нового величия» и так далее — я [за ними] тоже слежу и [их] поддерживаю. Но сестры Хачатурян для меня сейчас, наверное, самая главная тема. Это не политическое дело, но это так шокирует. Девушек, которых мучали, [над которыми] издевались и насиловали, теперь судят. Им грозит практически пожизненное заключение за то, что они защитили себя. Это касается фактически каждого. У нас нет законодательства о домашнем насилии. От этой ситуации волосы шевелятся. 

Я думаю, что практически во всех митингах участвовала. С 2011 года — как на работу. Я не активист, политикой не то, чтобы сильно интересуюсь. Когда какие-то такие события происходят, очень сложно быть на нейтралитете. Это не касается интересов в политике, на чьей ты стороне. Это касается тебя, твоих друзей, родных, это касается всех. Больше никаких рычагов нет, ты ничего не можешь сделать, кроме как, выйти на улицу. Я не то, чтобы верю в эффективность или неэффективность [акций]. Я верю в количество. Думаю, в один прекрасный момент — когда на улицу выйдет не две тысячи, а двести тысяч — это может быть эффективным». 

Евгений Евдокимов

64 года, пенсионер

«Я вышел в поддержку всех политзаключенных. А Евгений Куракин — мой сосед. Я живу в Новокосино, Евгений Куракин живет в Реутово. Девятого июня его арестовали, не пустили к нему адвоката — на суде присутствовал какой-то адвокат по назначению. Ему два месяца назначали заключения, за что он сидит, до сих пор никто не знает. Адвокат по назначению куда-то исчез — неизвестно, кто он такой. А настоящего адвоката к нему [до сих пор] не пускают. Евгений Куракин — член партии «Яблоко», руководитель Реутовского отделения. Сегодня нет никого из партии «Яблоко» — вот так они защищают своих сторонников. Я не член никакой партии, с ним был не знаком, я чисто по-соседски хожу с этим плакатом вместо всей партии «Яблоко». 

Я с 1989 года регулярно хожу на демократические мероприятия. С 1987 года у меня [активная гражданская позиция] — [когда случился] Горбачев, гласность, перестройка. До этого сидел, как все остальные: тихо терпел, голосовал, был членом коммунистической партии Советского Союза. Я хожу [на акции], потому что по-другому не могу. И потому что знаю, что эта вся вакханалия обрушается в один момент. Я в 1986 году думал, что советская власть на века, что коммуняки будут нами всю жизнь править. Потом это [Советский Союз] за несколько лет развалилось. Я думаю, Путин помрет, и тогда это все развалится моментально». 

Елена Малышева

57 лет, не работает

«Я здесь, потому что Иван Голунов на свободе, а мой сын сидит. Он наркозависимый. Он ехал на работу, в сумке был шприц с амфетамином. Вышел на своей станции ВДНХ, а сумка уехала в Медведково. Он приехал за ней на конечную и был задержан. У него было 1,26 грамма. Сначала его обвиняли в хранении, но за два дня до закрытия дела [статью] переквалифицировали на распространение. В деле, кроме сына, никого нет: ни тех, кому он якобы планировал сбыть наркотик, ни свидетелей. В итоге ему дали минимум — восемь лет. Из них он сидит уже пять. Когда выйдет, ему будет 32 года. 

Таких дел очень много. Когда приезжаю к сыну, кого не спрошу — 228-я статья. Важно менять антинаркотическое законодательство. Не может один грамм считаться крупным размером! И при назначении наказания должен учитываться только чистый вес вещества, а у нас наказывают за вес всей смеси. К примеру, если в одном килограмме муки будет один грамм наркотика, то посадят за килограмм наркотика. Это дает возможность для злоупотреблений. Также необходимо снизить вдвое нижний порог наказания за сбыт.

Конечно, я пыталась помочь сыну [справиться с зависимостью], но безуспешно. В тюрьме он немного взялся за ум. Но я считаю, ему нужно лечение, а не заключение. В тюрьмах тоже много наркотиков. Моя жизнь [с ареста] сына изменилась. Я начала ходить на митинги. Думаю, так помочь можно, но важно количество. За Ивана Голунова многие вступились, был шум. А за наших детей не вступился никто, они сидят.