«Россия — это один большой мем» Рэпер Фейс о новом альбоме, Путине, Навальном, Оксимироне, эмиграции и отношениях с богом

2 сентября рэпер Фейс — 21-летний уроженец Уфы Иван Дремин — выпустил альбом «Пути неисповедимы»: восемь песен, которые почти полностью посвящены критике всех аспектов жизни современной России, от официальной церкви до пенитенциарной системы и общей социальной пассивности. Это одна из самых политизированных записей в современной истории российского хип-хопа — что любопытно еще и потому, что прославился Фейс оголтелыми песнями про секс, богатство и славу. Редактор «Медузы» Александр Горбачев поговорил с Иваном Дреминым и с его старшим братом Богданом: ему 26 лет, и он работает креативным директором Фейса.

«Здесь, я думаю, никогда не будут геев за людей считать»

— Пока вы фотографировались, вы сказали, что даете интервью «Медузе», потому что у нас не чрезмерная степень русофобии. Это что значит?

Иван «Фейс» Дремин: Есть степень русофобии, которая на самом деле вообще не является русофобией, а просто является здравым смыслом. В этом государстве — да и не только в этом, а в любой человеческой общине — есть такая тема. Если ты скажешь правду, то ты зачастую становишься сразу противником этой общины, кем-то оппозиционным. То есть достаточно просто сказать: есть, к примеру, мусора, которые ****** [воруют] деньги. Все, если ты медийная личность, ты сразу можешь стать врагом народа.

Богдан Дремин: Ване все время пишут: зачем ты записал альбом против России?

Иван: У общин есть какой-то свой склад, правила, которые они соблюдают, чтобы людям было комфортно жить, чтобы им не надо было думать, потому что мысли в голове отягчают бытие. Плюс у людей очень сильная привязанность к родителям — и врожденное к ним уважение. Люди не хотят разбираться в том, друзья им родители или враги, не хотят видеть их наравне с обычными людьми, которые, например, причиняют тебе боль. Почему люди не включают голову? Потому что так сказали родители!

К примеру, как объяснить среднестатистическому русскому человеку, что афроамериканец, афророссиянин, китаец, японец, узбек — это человек? Банальный пример, но зачастую это сложно. Даже если ты ему объяснишь, он скажет — да-да-да, а через некоторое время все равно заведет: вот тут чурки ходят, негры, ха-ха, хи-хи. Вот такая ***** [ерунда]. Очень сильное предубеждение. Обсуждать ситуацию с геями вообще бессмысленно. Здесь, я думаю, никогда не будут геев за людей считать. Зачем издеваться над этими людьми? Зачем их ****** [бить] просто за то, что они такие? И человек, который ненавидит негров, и человек, который ненавидит геев, — ****** [вонючий] фашист!

То же самое — вопросы религии. О них говорить тоже бесполезно. Если объективно подумать, включить голову, сложить два и два, будет понятно, что, скорее всего, ничего там нет. И если умрешь, максимум станешь травинкой когда-нибудь через 500 лет. Но людям легче жить с теми понятиями, которые в них заложили родители. И когда ты говоришь им правду, реакция идет обратная. Типа — мало того, что ты говоришь не так, как большинство, ты еще и говоришь не то, что мой папа говорил, поэтому ты вдвойне гондон. Поэтому много адекватных людей просто most hated [самые ненавидимые]. И, например, я сейчас ничего плохого не сказал, но за это меня могут одновременно возненавидеть фашисты, антифашисты, православные, мусульмане и кто угодно.

— Так это российская ситуация или общечеловеческая?

Иван: Общечеловеческая. И, на самом деле, непонятно, что лучше: когда люди прячут свою ненависть или когда они ее показывают. Если они показывают ненависть радикально — явно хуже. А если просто как позицию — я скорее считаю, что лучше. Например, в Европе, которая очень толерантная, есть такая ***** [ерунда]: многие ненавидят меньшинства и мигрантов, но скрывают это. То есть толерантный образ Европы сочетается с тем, что французы не хотят разговаривать на английском языке, хотя, сука, знают его прекрасно. И вообще ничем они особо не отличаются в том плане, чтобы поглазеть на твои татуировки или пообсуждать, какой ты пидор.

Здесь я бы хотел немного оправдать Россию. Россия больше заслуживает уважения, чем страны с напускной толерантностью. Наверное, есть страны, где реальная толерантность. Им только респект, уважение. Я хочу быть гражданином подобного полиса.

Богдан: Можно поучаствовать в вашей дискуссии? Я не соглашусь. Это не вопрос того, что толерантность где-то восторжествовала, а где-то ее нет вообще. Просто этот процесс неизбежный, но постепенный. И в России он если и идет, то в очень зачаточном состоянии, потому что Россия в результате событий ХХ века оказалась от западного мира отброшена лет на 50. Если посмотреть британскую прессу 50-летней давности, там в газетах та же риторика — ультрапатриотическая, религиозная, нетерпимая к меньшинствам и так далее.

Можно было бы надеяться, что лет через 50 в России тоже произойдет сдвиг. Но, к сожалению, из-за ГУЛАГа наша страна превратилась в то, что ты называешь в своей песне «одна большая зона». И она уже существует по этим законам. И психология зоны, мне кажется, — это определяющий фактор, который затормаживает толерантность по отношению к сексуальным меньшинствам. А говорить, что это новая искренность… Нет. Это просто колоссальное отставание. Искать какой-то особый путь совершенно не стоит.

Иван: Я вообще и не пытался искать. Ты меня с кем-то путаешь. Я просто сказал о том, что лучше пойти к человеку, который тебя ***** пошлет, чем к человеку, который тебе улыбнется, а потом скажет, что ты пидор.

Про то, что страна — одна большая зона. Смешнее всего две вещи. Когда люди убивают других людей, воруют у них и потом говорят, что верят в Бога. И вторая — когда люди, которые ненавидят геев, считают, что на зоне мужика можно ******* [трахнуть] и это нормально, ты не гей. Это абсолютно уникальная черта России — в этом есть какой-то изврат, животный абсурд.

Я это говорю как человек, у которого было примерно 20 лет гомофобного стажа. Я вообще отличаюсь от «реальных» пацанов этой страны тем, что в натуре всегда стараюсь быть реальным. Если я не люблю мусоров, это значит, что я не люблю мусоров. Я не буду с ними дружить. По крайней мере, сейчас. У меня был однажды друг, который стремился быть ментом, ничего хорошего из этого не вышло. Да, у меня есть некоторое предубеждение к работникам полиции. Я с этим, на самом деле, стараюсь бороться. Это непросто, но я стараюсь, и это главное. А люди вокруг даже не стараются бороться с тем, что неправильно.

— Вы же десять минут назад сказали, что мусора воруют деньги. А теперь говорите, что пытаетесь бороться с предубеждениями.

Иван: Ну у меня есть такое предубеждение! Головой я понимаю, что там есть нормальные люди, но своим менталитетом я не догоняю этого. Для меня они все пидоры, чмошники, еще кто-то. Да даже то, что я до сих пор употребляю слово «пидоры», — это не очень уважительно к моим собственным взглядам.

— Вам не кажется, что употребление термина «среднестатистический россиянин» тоже не очень уважительно по отношению к вашим взглядам? То есть вы как будто считаете, что эти люди ниже вас?

Иван: Ты считаешь, что если я говорю, что россияне ***** [плохо] относятся к меньшинствам, я унижаю самих россиян?

— Ну да. Среди них же тоже есть «нормальные люди».

Богдан: Есть объективная статистика преступлений и общественных настроений. То есть существуют, грубо говоря, люди, которые проживают в пределах Садового кольца и которые за все хорошее против всего плохого. А существует необъятная Родина, в которой через семью, через дом отсидевшие люди, и они живут немножко по другим правилам.

Иван: Я не унижаю русских людей. Как медийная личность, которая имеет какое-то влияние, я просто хочу указать им, на что стоит обратить внимание, что стоит в себе пофиксить. Я знаю, что это практически бесполезное занятие, но если хотя бы одного человека оно и приведет в чувство, оно уже не бесполезно.

— Очень христианская позиция.

Иван: А христианские ценности ничем не плохи. Там все нормально. Я вообще не против религии. Я против, когда религия сводит людей с ума, когда религией манипулируют в целях заработать денег, когда религия убивает людей. Людям надо во что-то верить — и это не худший выбор объекта для веры. Многие вообще верят в ненависть: ты ненавидишь, не знаю, латиносов, еще *** знает кого — и веришь в это, и это подпитывает твои силы. Каждому человеку нужна вера во что-то, иначе ему будет ***** [очень] как сложно жить.

— При этом вы считаете, что Бога нет.

Иван: Мы не можем знать, есть он или нет. Но основываясь на каких-то логических суждениях и научных данных, мы можем предполагать, включив голову, что скорее его нет, чем он есть.

Богдан: Бертран Рассел писал, что с таким же успехом мы не можем доказать существование или отсутствие гомеровских богов.

Иван: Забавно, что христиане ржут над своими предками за то, что они поклонялись деревянным богам. Но почему-то верят в Иисуса. Ну и ладно! Если что-то можно обратить в позитивную энергию, то я двумя руками и ногами за! А если она приносит негатив, я против. Религия — это как раз такая вещь, которую некоторые люди выкручивают в позитивную энергию, а некоторые — в негативную.

— Мне интересно про ваши личные отношения с богом. В вашем альбоме новом довольно много про них, кажется.

Иван: Я был дико верующим в детстве, в принципе. Ну и Богдан тоже. Нас зомбировали, потому что у нас мать — глубоко верующий человек. Нет выбора, тебе не дают думать головой. На тебя надевают крестик — и все, ты веришь!

Для меня это фашизм. Психическое насилие. Это как с музыкальной школой. Я не помню, чем я хотел заниматься в 6 лет, но меня отводили в музыкальную школу, куда я ***** не хотел ходить. Такое же насилие — водить в церковь в 9 утра, когда ты не хочешь туда идти. Я абсолютно этого не понимаю. Но да, когда я писал «Молитву», у меня в голове были воспоминания о том, как я в детстве молился. И я придумал собственную молитву. Хотя сама песня немного о другом.

Богдан: Все-таки какие твои личные отношения с богом?

Иван: Как же я сказал-то? Я любил Господа Бога, но мы слишком разные. Последняя строчка альбома.

«Ничего тебе не принадлежит, кроме твоего разума. Читайте стоиков, пацаны!»

— Мы начали с того, что, когда говоришь правду, община реагирует негативно. Вы выпустили альбом, где — ну, как сами считаете — говорите правду. Есть негатив?

Иван: Присутствует, конечно. Есть люди, которые говорят: давай про бургер, это не то. Есть люди, которые говорят: *****, я такие песни пел 10 лет назад, меня в списки центра «Э» занесли, я вообще крутой парень. Зачем они это говорят? Видимо, так пытаются в твиттере самореализоваться. Зачем, обсуждая мой релиз, рассказывать о своих заслугах, *****?

Богдан: Тем более что они относятся к беззубому 2008 году, а сейчас время намного опаснее.

Иван: Чуваки, это клево, что вы это делали. Но на таком уровне, как это сделал я, этого не делал никто. Тем более с учетом обстоятельств — сколько мне лет и кто я есть. Это абсолютно смелый поступок, которым я, безусловно, горжусь, — написать и выпустить этот альбом. Ну и просто мне надо было это сделать — снять с души груз детских травм. Я это сделал, считаю, что с успехом.

Есть еще люди из разряда «и че ты об этом говоришь? мы и так все знаем». Есть самые смешные люди, которые считают, что я русофоб, плюнул в Родину и вообще враг народа.

Богдан: Типа это все делается, чтобы получить убежище в другой стране.

Иван: Есть и такая теория. Ну я всегда горел желанием уехать отсюда. Не знаю, я считаю себя гражданином планеты Земля. Мне ***** [все равно]. Это абсолютно ограниченная позиция — где родился, там и пригодился, это моя земля. Да *****, ничего тебе не принадлежит, кроме твоего разума. И все. Читайте стоиков, пацаны!

— Ну хейтеры, я думаю, у вас всегда были. А что насчет государства? В тексте «Би-би-си» рассказано про звонки из администрации президента по поводу твитов. Если они твиты замечают — неужели не заметили такой альбом?

Иван: Ну есть какие-то запросы по концертам, какие-то слухи о проверках, кто-то кому-то что-то сказал… Но я стараюсь не придавать этому значения, потому что я знаю, что я чист. Я говорю свою правду, но моя правда в рамках закона. Причем закона не абсурдного, а истинно человеческого. Да и в рамках действующего законодательства мне ничего не предъявишь. Я и не хотел, чтобы предъявили. Если б я хотел какой-то войны, я бы пошел другими путями.

Богдан: Проблема только одна: с тех пор как в России появились уголовно наказуемые статьи за слова, говорить о том, что мы что-то сделали в рамках закона или не в рамках закона, невозможно. Потому что в какой-то момент товарищ майор может решить, что мы вышли за рамки, и открыть 282-ю статью.

Иван: Мне без разницы. Я всегда в жизни готов к любому раскладу. Я знаю, что в этой ситуации я сделал и делаю все правильно.

— Вы как-то не упомянули людей, которые предъявляют вам претензии, что, мол, вы просто хайпанули на политической теме.

Богдан: Не от большого ума подобные теории выдвигаются. У людей возникает когнитивный диссонанс, и чтобы привести систему обратно в равновесие, нужно выдвинуть дикую тупую теорию, не имеющую ничего общего с реальностью и здравым смыслом.

Иван: Самый правильный комментарий Дино МС оставил, с которым нас сравнивают. Он сказал, что я типа повзрослел, вырос. Еще от себя я могу добавить, что я стараюсь теперь заморачиваться над искусством, над музыкой и все такое. Не могу назвать этот альбом музыкальным — скорее жестом, который надо было сделать. Но я считаю, что это абсолютный акт искусства. Вот и все. А люди уже сами ищут какую-то ***** [чушь], которую можно ********* [сказать] и всем вместе пообсуждать. Это нормально, но Богдан все правильно сказал: не от большого ума.

— Как вы, кстати, делали музыку к «Пути неисповедимы»? Она же немного другая, чем у вас раньше была, — более вязкая, тревожная, что ли.

Иван: Просто в течение пары-тройки месяцев благодаря каким-то душевным терзаниям, попыткам, переборам я получил эти восемь песен. По звуку это стопудовый Мик Милл. И Дрейк. Смешанные с остросоциальным рэпом. Довольно оригинальное решение. Но я не особо отношусь к речитативному рэпу как к какой-то музыке, поэтому не хочу кичиться тем, что хорошую музыку написал. Хороший рэп написал, да, базара нет. Кто говорит, что нет, тот может *** отсосать. Потому что фраза «русский поэт — это тот, кто с собой носит перо» гениальна. Опять-таки, мне 21, а вы, старые пидоры, идите *****.

Богдан: Если бы это написал Хаски, все бы кипятком обоссались.

Иван: Или Оксимирон.

Богдан: Но человеку 21 год, он не закончил МГУ и поет про *** в Питере. Не положено.

Иван: Я нормально отношусь и к Хаски, и к Мирону. Почему мы их приводим в пример? Потому что они начали с самого начала так двигаться, а мы нет. Именно поэтому на мои лирические победы можно не обратить внимания, а просто сказать: хайпит, прикол, жест, перформанс, слишком просто и все такое.

Но, по-моему, намного сложнее именно написать просто и гениально, чем наоборот. Не говорю, что это гениальная работа, но на 5 с минусом. 4 с плюсом в худшем случае. Это правда хороший рэп-альбом, которым я доволен, в принципе.

— Давайте я скажу, что меня смутило. Вот вы цитируете Мандельштама, любите Летова. Они тоже много писали про российский мрак и ****** [ад]. Но они находили в этом глубину, сложность. Мне не хватило в альбоме какой-то многомерности. Для меня он целиком про то, что и там плохо, и там плохо. В этом есть энергия, но мне кажется, что реальность сложнее.

Богдан: Она и есть сложнее. Просто альбом бы потерялся, если бы мы начали его размывать какими-то позитивными моментами. Это действительно сконцентрированный мрак, как он есть.

Иван: Если сравнивать музыку с кино, то у меня была задача написать «Левиафан».

— К «Левиафану» у меня такие же претензии.

Иван: Ну вот и все. У многих такие претензии к «Левиафану», но при этом я бы поспорил с тем, что кто-то сделал более понятный, обширный и правдивый фильм про Россию. Такая же ситуация с альбомом. Здесь описаны проблемы, которые всегда были, есть и, видимо, будут. Но добавлены современные нюансы, которых в «Левиафане» как раз нет. То есть мы добавили такую соль… Вот что ты любишь готовить?

— Лазанью.

Богдан: Обычный русский человек, живущий в пределах Садового кольца.

— Я не живу в пределах Садового кольца.

Иван: Хорошо, в пределах МКАД. Допустим, русские люди любят варить пельмени. Чтобы пельмени были вкусными, их надо посолить. Что я сделал здесь? Сварил себе пачку пельменей ******** [отличных]. Если бы я не добавил современных реалий каких-то, это был бы недосол. Если бы добавил слишком много — это был бы пересол. Вот «Левиафан» — это недосол, потому что там нет актуальности какой-то. А у меня есть.

— Что конкретно имеется в виду?

Иван: «Саратовские авиалинии». «Зимняя вишня».

— А почему тогда там не названы фамилии людей? Чиновников, того же Путина, кого угодно?

Иван: Это отнимет ценность всего жеста.

— Я не понимаю, в чем разница.

Иван: Грубо говоря, если бы это было в кассу, я бы это сделал, но просто это было не в кассу. Я не считаю, что с неймдропингом политиков можно было сделать клевый альбом. Я бы не смог. Мне кажется, это звучало бы колхозно.

Богдан: Как раз таки конкретные фамилии решают очень мало, потому что если бы это был не Иванов, то был бы Петров и делал бы то же самое.

Иван: Это во-первых. А во-вторых — это как биф с каким-нибудь рэпером. Ты ему принесешь клаут. Клаут — это то же самое, что хайп, просто я уже ******** [устал] слово «хайп» говорить. А я не хочу приносить клаут этим людям, не хочу, чтобы их обсуждали, повышались их рейтинги и так далее. Так что именно по этим двум причинам. В первую очередь по той, которую Богдан назвал, потому что он получше умеет мысль формулировать, чем я. Когда я что-то рассказываю, я себя чувствую абсолютно тупорылым ******** [пацаном]. Наверное, мне это идет на пользу.

«Русский рэпер обязан просто написать альбом про социальные проблемы»

— Раз уж мы заговорили о претензиях. Ваши прежние песни некоторые мои знакомые считают женоненавистническими. Вы понимаете этих людей?

Иван: Конечно, понимаю, потому что это так и есть. Эти песни абсолютно женоненавистнические. Мне надо было просто их спеть, чтобы благодаря им и еще паре каких-то обстоятельств сложилась картина того, что женщины — это абсолютно прекрасные создания и что их надо любить.

У меня были детские травмы, связанные с моими влюбленностями. Плюс сыграло роль абсолютно ************** [безразличное] отношение моей матери к нам. Все это сложилось вместе, — конечно же, я был женоненавистником. У меня даже есть ЕР «Revenge» — это была месть как бы женскому полу. У меня была такая идея: вот вы меня не любили, а теперь все возле меня пляшете, потому что у меня есть деньги, известность и все такое. И пошли-ка вы все *****!

Это глупо, но это нормально. Мне надо было походить в вещах Gucci, заработать кучу денег, чтобы понять, что это все ***** [ерунда]. Тут такая же ситуация абсолютно.

— Вы будете продолжать исполнять старые песни?

Иван: Почему бы и нет? Люди должны видеть путь, который был пройден. Он должен их вдохновлять на то, что из ***** [ерунды] можно стать артистом и петь не о ***** [ерунде], а о чем-то важном. То есть из обычного чувака из Уфы, который сам сводил и записывал песни на деньги, взятые у бабушки, можно стать человеком, который живет счастливой жизнью в гармонии с собой и делает творчество, которое нравится тысячам людей. Или не нравится, но он в гармонии с собой, ему всего хватает.

Мне за эти песни не стыдно, если что. Я сейчас на них так стараюсь смотреть, — может быть, я так это выкрутил, потому что мне самому понравилась эта легенда: это такие песни, в которых я являюсь зеркалом молодежи. Я это уже понял сильно после того, как я выпустил треки, но это так и есть. Это общество. Женоненавистничество в воздухе, желание показухи, желание показать всем — я богач, я крутой, я известный.

Все нормально. Я сначала писал такие песни, потом выпустил альбом, чтобы снять груз с души, как русскому человеку бывает нужно. Русский рэпер обязан просто написать альбом про социальные проблемы.

— Почему тогда социального рэпа так мало?

Иван: Потому что люди боятся. Во-первых, что им сделают что-то власти. Во-вторых, потерять деньги из-за того, что концерты запретят. В-третьих, потерять деньги из-за того, что никто не захочет ходить на концерты. В-четвертых, потерять деньги из-за того, что слушатели отвернутся. Оттуда же идет вся эта риторика с похлопыванием по плечу.

Богдан: «Это так плакатно, так вторично, так посредственно, глагольные рифмы…» Во многом такие комментарии вызваны тем, что лично конкретный человек понимает, что ему самому сделать такое очень ссыкотно, он бы на такое в жизни не решился.

Я скажу так. Есть человек в хип-хопе, мнение которого мы уважаем. Мы его мнение получили.

Иван: Да, в принципе, только один такой человек.

— И кто это?

Иван: Оксимирон.

— Почему именно он?

Иван: Оксимирон действительно хороший рэпер, знаковая личность. Это действительно Эминем здорового человека, а Эминем сам уже нездоровый человек, а просто ****** [дурак]. Мы записали рэп-альбом, нам важно мнение единственного значимого рэпера, который реально техничный, который дружит с лирикой, который интересный, оригинальный. Он хорош в том, что он делает. Очень хорош!

— Есть еще кто-то из музыкантов, рэперов, с кем вы чувствуете себя в одном культурном контексте?

Богдан: Мы все в одном культурном контексте находимся. Многие считают, что даже Элджей — это рэп.

— А это не рэп?

Иван: С формальной точки зрения это вообще никак нельзя назвать рэпом. Музыка и у него, и у Федука просто абсолютно ничего общего с рэпом не имеет. На Западе ни один человек не назовет такую музыку рэпом. Это просто клубняк. Вот Lil Pump — это рэпер. Господи! Лизер, Thrill Pill, Gone Fludd, Флеш, кто угодно. Все эти пацаны — это рэперы, какие-никакие. Что бы они ни делали, это рэперы.

— Вы чувствуете себя с ними в одной упряжке?

Иван: Я чувствую, что с этим альбомом я вышел и мелом нарисовал черту. Обозначив, что я такой один. Я действительно такой один. Если кто-то мне и близок в плане творчества, то это Оксимирон.

«Все молчали и боялись, а один мальчик не побоялся встать против Левиафана»

— Раньше в ваших песнях был секс, деньги и никакой политики. Теперь, кажется, одна политика и никакого секса. По-моему, в реальной жизни не так.

Иван: В смысле ты одновременно занимаешься сексом, деньги тратишь и машешь флагом?

— Ну, занимаюсь сексом, а потом думаю о политике.

Богдан: Главное — не во время.

Иван: Нет, если бы я думал о политике во время секса, это вообще без вариантов, ничего бы не вышло.

— Эти темы вообще для вас как-то соприкасаются?

Богдан: Конечно. Политика в России — это секс, просто секс не по согласию, а по принуждению.

Иван: Я хлопаю. Очень круто сказал. Я не настолько умный парень, как Богдан, но я стремлюсь.

Что я могу сказать по этому поводу? Во-первых, я год ничего не выпускал. В моем возрасте за год может многое поменяться. Я столкнулся с популярностью, с деньгами, с семейной жизнью какой-то. Все это меня контузило, заставило сесть в эмоциональную яму и обо всем задуматься. Я получил то, что я хотел. О чем я пел? «Я богатый, я известный». Почему? Потому что я не был настолько богатым и известным, чтобы замолчать об этом. Да, я сделал это. «Я всех ***** [трахать] буду, всех ***** [трахну]». Мне надо было просто девушку найти. Оттуда просто мои грустные песни были.

И что? Я не понимал, о чем мне петь. Петь о том, что мне грустно с возлюбленной? Да нет, мне ******* [отлично] с возлюбленной. Петь о том, что у меня денег ***** [много], что я известный? А зачем? Я же и правда известный, у меня же и правда деньги есть. Зачем?

Богдан: К тому же об этом уже спели! Зачем возвращаться? Это самоубийство. А то, что мы сделали, — это другое совершенно. Великие карьеры никогда не строятся на повторении. Канье Уэст, Бьорк, Дэвид Боуи, Мадонна — это люди, которых нельзя пригвоздить к одному звуку. Что такое звук Дэвида Боуи? Он каждый раз разный, он перепридумывал себя, изобретал себя заново. Именно поэтому эти люди великие. Они вошли в какой-то пантеон уже при жизни.

Иван: А Боуи умер?

Богдан: Да.

Иван: У меня есть предчувствие, что когда зерна отделятся от плевел, люди не будут спрашивать себя: а помнишь, этот *** хайпил один год? Они будут думать такими категориями: а помнишь, этот чувак, который до сих пор делает ******** [отличное] музло, выпустил «Пути неисповедимы» — и никто ***** [вообще] не выкупил, насколько это сильный жест? Типа он имел все, и он не зассал ******** [потерять] все.

Богдан: Все молчали и боялись, а один мальчик не побоялся встать против Левиафана.

Иван: Причем по сути — ****** [ребенок]. Всем в рэпе ***** [много] лет, максимум, что они делают, — «Азино три топора» рекламируют. Легенды рэпа, *****. В кавычках. Просто позорят все. Считают, что деньги правят всем.

— Есть еще такая возможная претензия. Как вы уже сказали, у вас довольно благополучная жизнь. Вы живете в центре Москвы, в хорошей квартире, едите в дорогих ресторанах. Когда я вас слушаю, я вспоминаю случай с певицей Майей, которая в интервью The New York Times говорила про бедность и революцию в Шри-Ланке, одновременно подъедая картошку с трюфельным соусом. Позже выяснилось, что картошку заказала журналистка, но суть понятна, я думаю, — вы поете про мрак и ад, хотя ваша жизнь сейчас, кажется, другая.

Богдан: Мне кажется, что у всех разная роль. Артист не должен на 100% погружаться в жизнь, о которой он поет. Писатели, художники, деятели искусства всегда занимались тем, что они создавали миры. Артист будет прав, даже если он просто все выдумает. Даже если он дня в своей жизни не работал, не жрал говно ложками, не страдал и не мучился, но достаточно эмпатичен, чтобы почувствовать людей и их боль, он имеет право об этом писать.

Иван: Я из 21 года своего живу так только последний год. Двадцать предыдущих (17 — прямо ярко) я жил как все и имею полное, *****, право об этом говорить. Чуваки, которые ****** [говорят] о чем-то таком, в среднем живут хуже, чем я сейчас, и типа такие: а ты сладко живешь и ******* [врешь]! Но большую часть своей жизни они жили лучше, чем я жил двадцать лет. Это из разряда: не сидел — не русский. Типа должен отсидеть, тогда можешь писать про то, как в тюрьме людям ***** [плохо].

Богдан: Необязательно быть поваром мишленовского ресторана, чтобы увидеть, что тебе подали дерьмо. Я считаю, что ты имеешь право говорить о проблемах, сидя хоть на какой вершине мира. Это даже тебе в плюс идет! Вместо того чтобы наслаждаться изобилием, ты зачем-то загружаешь себя проблемами, которые тебя как бы не касаются. И ты понимаешь, что если ты об этом напишешь, ты можешь потерять и картошку с трюфелем, и ресторан, и свою квартиру, и свою девушку, и свою свободу. И после этого находятся люди, которые имеют глупость тебя в чем-то уличать. И особенно люди, которые провели жизнь внутри Садового кольца. Хочется сказать: а что вы-то в жизни такого насмотрелись, что человек с такой жизненной историей [как у Ивана] — это наивно?

Иван: Был момент, когда я получил то, что я хотел. Меня вообще не волновало ничего, я относился ко всему как к мему. Можно посмотреть мое интервью Дудю — будет понятно, что для меня это все мемы, просто коры. «Что бы сказал, если б я увидел Путина» — это просто мем для меня был, просто нес ***** [ерунду].

— Что вы сейчас ответите на этот вопрос?

Иван: Если бы я увидел Путина, что бы я ему сказал? Если бы мне дали возможность пообщаться с ним один на один, может быть, я спросил бы у него: почему, за что, зачем? Я могу понять — тяжело живется людям, и президенту тоже, наверное, тяжело живется, и кукуха может у каждого поехать, всякое может быть. Я бы спросил: Владимир Владимирович, зачем, за что вы так?

«Не будет чувак, у которого лого под Supreme сделано, президентом»

— Год назад вы просто угорали, а потом что случилось?

Иван: Я начал задумываться, иметь какую-то гражданскую позицию. И не жалею об этом, потому что чем меньше у тебя гражданской позиции, тем меньше у тебя смыслов жить. Ты ни за что не стоишь, ты стоишь за кусок хлеба у себя на тарелке максимум.

Я сперва прям радикально об этом думал — как панк-рокер. А потом подумал — да ***** [зачем] мне это надо все? Я против революций, я против войн. Это братоубийство, ни к чему не приводящее.

— Вы ходили на «Марш матерей». Как впечатления?

Иван: Да ничего, интересно. Прошлись, посмотрели. Красивый был закат в тот день. Вспомнили хулиганскую молодость.

— Вы планируете еще реализовывать свою гражданскую позицию таким образом?

Богдан: Путем хождения на митинги? Не будем и никому не рекомендуем реализовывать ее посещениями именно политических митингов. «Марш матерей» — это все-таки была скорее общественная инициатива, не имеющая ничего общего с политикой. Там не было никаких призывов, никаких плакатов, лозунгов и прочего, никто не хотел свергать власть, менять Путина на не Путина.

— Чем плохи политические акции?

Богдан: Власти на это реально насрать. Они не меняют абсолютно ничего, именно в текущий момент времени.

Иван: Это инструмент запугивания и контроля. Почему там так мало народа? Потому что знают: придешь и ************ [будешь избит]. Обычная русская тема.

В принципе, мир так устроен. Здесь мы видим это явно: кто сильнее, тот и прав, всем насрать. Может реально подъехать какой-нибудь пацан 25-летний с корочкой мусорской, и строить из себя пацана, и с пацанами-бандитами решать вопросы. Если он сильный, им ***** [все равно], что он мент, что он красный. У них нет принципа, они ни за что не стоят. В этой стране все решают грубая сила, деньги и связи. И больше ничего!

Смотри, как это происходит [на митингах]. Если ты ********** [выпендришься] на самого главного школьного хулигана, будь готов, что тебя ******** [побьют] после школы. Тут то же самое: ты идешь, кричишь что-то, тебе дадут *****. Люди смотрят на это: так, дают *****, не пойду. Почему? Потому что ссыкло.

— Так и вы не идете — вы тоже ссыте?

Иван: Мы не ссым. Когда я писал этот альбом, я думал, насколько далеко я могу зайти в этой теме? И знаешь, я зашел в этой теме далеко. Настолько, насколько это может иметь смысл. Дальше не имеет смысла. Имеет смысл только высказать и дать людям высказаться — если кто-то захочет слушать эти песни у себя, покачивать головой, потому что люди на большее не способны. Нет смысла, если ты герой, выходить и просто умирать во имя великой справедливости. Какая справедливость, если людям насрать? Если я сейчас выйду и сделаю какой-то жест, за который мне что-нибудь сделают, всем будет абсолютно насрать.

— Если вас попытаются посадить, никто не встанет на защиту?

Богдан: Вы знаете, улицы не запрудят, честно скажу. Это 100%. Будет нытье две недели максимум в фейсбуке и петиция на Change.org, школьники во «ВКонтакте» будут грустные смайлики друг другу присылать.

Иван: Будут мемы делать.

Мы часто об этом говорим и приходим к таким выводам. Если ты хочешь заниматься бизнесом, зарабатывать деньги, иди, *****, зарабатывать деньги, не надо музыкой заниматься. Хочешь ты политикой заниматься, иди политикой заниматься. Если я пойду на баррикады — это все равно что Навальный запишет альбом. Представь, как это абсурдно будет?

Богдан: Это вполне вероятно.

Иван: Да, наверное, вероятно, потому что он такой стопудовый мем. Вообще, Россия — это один большой мем. Именно поэтому здесь такая любовь к мемам, к мем-исполнителям и все такое. Здесь любят хи-хи и ха-ха. Жизнь слишком сложная, и люди принимают это как должное. Они все уже давно смирились с тем, что ничего с этим не сделаешь, они здесь слабые, запуганные овечки.

Богдан: Психологическая защита так работает.

Иван: Да. И все, что мы можем делать, — это смеяться над мемами и просто относиться ко всему как к мемам. Посадят чувака — мем, Навальный — мем. А Навальный — ну это несерьезный абсолютно политик, потому что он потакает этому. Ну не будет чувак, у которого лого под Supreme сделано, президентом.

— Это плохо, что Россия — мем? Или в этом есть своя красота?

Иван: В этом есть шарм. Но, во-первых, красоту можно во всем найти. Во-вторых, если говорить на человеческом уровне… Шутки шутками, но люди не задумываются о том, что над чем-то можно посмеяться один раз, но если оно продолжается, ты должен уже что-то делать с этим. Все же мало кто из них будет угорать над инвалидом, у которого нет ног? А тут ведь такая же ситуация! ***** [Совсем] не смешно то, над чем они смеются. Несмешная жизнь здесь. И они этой жизнью живут, *****. Они просто слабы, реально слабы. Единственное, что остается, — только психологическая защита.

Точно так же, как и мои песни старые можно назвать психологической защитой от ****** [плохой] жизни. Это единственное, что тебе остается. Мне жаль людей так же, как мне жаль себя, молодого парнишку, подростка, которым я был. Это абсолютно несчастные люди, у которых настолько все ***** [плохо], что единственное, что им остается, — это смеяться. Именно поэтому у них есть такая любовь к развлекательной *****.

Богдан: Ирония — это, к сожалению, очень вредное явление, хоть оно таким и не кажется. Это антипод развития. Пока ты над собой иронизируешь, ты не развиваешься, не говоришь себе: черт возьми, со мной что-то не так, надо изменить, я пойду и сделаю. Нет! Ты говоришь: ну да, ну такой вот я, ну что ж, поиронизирую над собой, пошучу над собой.

Иван: Пример: ****** [членосос] рэпер Гнойный. Как я написал в твиттер: какая разница, когда *** сосешь, ты смеешься или нет? Ты все равно по факту сосешь. Всем без разницы, смеялся ты во время этого или нет. И это можно перевести вообще на людей в России. Ты можешь смеяться над своей жизнью, но в конце концов ты все равно, сука, придешь к тому, что у тебя зарплата двадцатка, и будешь плакать с этого. Но единственное, что ты сделаешь, — вернешься к мемам и будешь заваривать «доширак».

А на самом деле, сказали бы тебе: откажись от мемов на всю жизнь и ешь в лучших ресторанах… Выбрали бы они мемы? *** там, ***** [Ни за что]. Это просто от несчастья идет, легче так себя реализовывать — через хи-хи и хаха, чем что-то сделать.

Богдан: Вызвано все это не тем, что люди плохие или неправильные, а тем, что государственная машина работает таким образом, что людям приходится убегать и как-то защищаться даже от того, чтобы иметь гражданскую позицию. То есть это не люди у нас говно. Абсолютно нет.

Иван: Грубо говоря, я абсолютно не понимаю логику людей, у которых есть возможность попытаться жить в другой стране и они этого не делают.

— Хорошо, раз вы пришли к этому, как вы видите себя в другой стране? Вы же человек, который пишет на русском.

Богдан: Ну и что? Набоков так жил, Бродский.

— Оба писали по-английски.

Иван: Может, я тоже начну когда-нибудь по-английски, я не против. И вообще, это же не проблема — приехать сюда с концертами. Я русский человек, я с этим языком живу в гармонии и пока планирую писать на русском языке, независимо от моего местоположения. Чтоб ты понимал, песня «Из окна» была написана мной, когда я ехал в автобусе в город Осака в Японии. Поэтому я думаю, мне это не мешает. Эксклюзив для тебя.

— У вас уже есть конкретные планы?

Иван: Страну не выбрали, в процессе.

Богдан: Я вообще не считаю, что это какое-то событие. Когда человек сейчас хочет пожить где-то кроме места, где он родился, это не просто не наказуемо, это абсолютно естественно.

Иван: Тут есть еще такая ***** [штука]. Людям, которые бегают от армии, говорят: ты долг отдал родине? А они отвечают: а что, мы типа у родины занимали? Что мне, собственно, дали? Ничего не дали, но при этом я должен быть ****** по уши влюблен всю жизнь в мою родину.

На мой взгляд, в том государстве, где мы живем, единственное верное решение — не идти на баррикады, потому что это просто бессмысленное самоубийство. А поискать жизни в других местах нашей прекрасной планеты. Чтобы люди, которые тебя окружают повседневно, как минимум не портили тебе настроение своими *********** [лицами] и прикладывали усилия для того, чтобы у них эти ********* [лица] были не кислые.

Я никого никуда не призываю. Я просто объясняю, почему хочу эмигрировать. Как тебе сказать? Самая главная революция, которую ты можешь совершить, — это революция внутри себя как личности. Это все, что ты можешь сделать для общества. Но очень сложно развиваться, когда ты растешь вверх, а люди вокруг либо растут ***** как медленно, либо никуда не растут. Все-таки это на меня влияет. Плюс меня ****** [утомил] холод и отсутствие солнца. Вот и все. Мне как человеку депрессивному и с определенными проблемами психического характера, с которыми я работаю (и всем надо работать), стоит попробовать это сделать, а там будет видно.

— А вы ходите к психологу?

Иван: Я — нет.

— А как вы работаете над своими проблемами? Для этого к психологу ходят.

Иван: Над этим я тоже работаю.